Основное – перехитрить
12 неудач Наполеона Бонапарта. Накануне решающей схватки с Наполеоном Россия производила обманчивое впечатление державы, отнюдь не желавшей и по большенному счёту не готовой к войне. При этом просто удивительно, как обычно скрытный Александр подробно описывал будущему противнику, как он собирается воевать.
Александр I. Не с его ли подачи французы и немцы долбили, что их победил генерал “Мороз”?
В мае 1811 года царь сообщал французскому послу Коленкуру:
«Если император Наполеон начнёт против меня брань, то возможно и даже вероятно, что он нас побьёт, если мы примем сражение, но это ещё не даст ему мира. … За нас — необъятное пространство, и мы сохраним неплохо организованную армию. … Если жребий оружия решит дело против меня, то я скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свои губернии и подмахну в своей столице договоры, которые являются только передышкой. Француз храбр, но долгие лишения и плохой климат утомляют и обескураживают его. За нас будут воевать наш климат и наша зима».
Очевидно, Александру в Париже не поверили, зачислив его слова за показную браваду. Но в этом случае он говорил предельно искренне. Хорошо известно характерное заявление Кутузова в касательстве Наполеона: «Победить не берусь, перехитрить попробую». Вряд ли Александр был в этом не согласен с тем, кого вскоре назначил главнокомандующим.
Итак, задолго до основы военных действий в Санкт-Петербурге определились с основными составляющими стратегии борьбы с Наполеоном: уклонение от генерального сражения, отступление вглубь края (причем, как и планировал Вольцоген, отступать будут две армии), беспрестанные беспокоящие нападения и нарушение коммуникаций, в том числе посредством диверсионно-партизанских рейдов.
Учитывался и климатический фактор. Очевидно, уже тогда не исключалась вероятность сдачи одной из столиц. Вероятно, что именно по этой причине, оставление Москвы Александр воспринял достаточно спокойно. В письме тому же Бернадоту он справедливо замечал: «Это утрата жестокая, но более в отношении нравственном и политическом, чем военном».
Остается добавить, что благодаря блестящей работе русской разведки под руководством полковника Муравьева, Петербург был в деталях информирован о состоянии наполеоновских армий. И к началу войны Александр и его военный министр прекрасно знали, что им нужно делать, что собирается предпринять противник и на что он способен.
Разработку прямого плана действий русской армии связывают с именем прусского генерала Карла Фуля. Фуля и его план не ругал неужели что ленивый, начиная с его бывшего подчиненного и тезки Клаузевица и заканчивая современными историками, как отечественными, так и зарубежными. Но сам этот вариант не сыграл, да и не должен был сразиться определяющей роли.
Как известно, в соответствии с ним русские войска были разделены на три армии. Подобное разделение присутствовало во всех предвоенных разработках, что, разумеется, не было случайностью, тем более просчетом. Разделение исключало возможность приграничного генерального сражения и существенно снижало риск целого разгрома армии, создавая предпосылки для дальнейшего отступления.
На французских картах для публики вторжение в Россию смотрится как-то скромно
Сообразно поведению противника перераспределять свои мочи пришлось и Наполеону. А чем чревато для французского полководца подобное деление, наглядно показал пример Ватерлоо. Последствия в ходе русской кампании, разумеется, не бывальщины столь драматичны, но они были.
Нарушилась координация действий, возникли условия для различных нестыковок, недоразумений и даже конфликтов между полководцами, подобных «разборкам» между Жеромом Бонапартом и маршалом Даву. Все это прямо сказалось на эффективности операций Великой армии. Тяжело сказать, принимали ли в расчет аналитики русского военного ведомства этот фактор, который, тем не менее, сыграл нам на руку.
Что прикасается идеи Фуля с Дрисским укреплённым лагерем, который должен был сыграть важную роль в противостоянии с французами и её не сыграл, то вряд ли стоит гиперболизировать это второстепенное обстоятельство, которое критично не повлияло на ход военных действий.
Победу приносит терпение
1-я армия под началом Барклая пробыла в Дрисском стане всего пять дней. 1 июля сюда прибыл император, в тот же день состоялся военный совет, где было зачислено решение лагерь оставить, 1-й армии на следующий день отходить к Витебску и далее, чтобы соединиться со 2-й Западной армией Багратиона. То кушать первоначальный план принципиально не менялся, а лишь корректировался с учетом оперативной обстановки.
Однако самый продуманный план еще требуется воплотить его в существование. Только вот кому? Александр покинул армию, не назначив главнокомандующего. Император не мог не понимать, что столь странное решение значительно усложняет управление армиями, мешает им выполнять свои задачи и ставит в двусмысленное положение полководцев. Но у него были свои резоны так поступить.
Разворачивающаяся «скифская брань» вступала в жесткое противоречие с патриотическим подъемом в стране. Александр, дед и отец которого лишились жизни и власти в результате комплота недовольных дворян, не мог не считаться с общественным мнением. Не мог он отказаться и от стратегии отступления глубь страны – единственной способной принести успех.
Складывалась парадоксальная ситуация. С одной сторонки власть всячески поощряла рост антифранцузских настроений и призывала к смертельной борьбе с захватчиками, а с другой последовательно воплощала в существование план ведения войны, который предполагал уклонение от решительных столкновений с противником.
Выход из подобной ситуации не мог быть оптимальным. Собственно, его и не было. Александр счёл наилучшим дистанцироваться от руководства армией, а значит — как это возможно в принципе, снять с себя ответственность за происходящее.
Формальное безвластие в войсках позволило императору как бы со стороны наблюдать за противостоянием между рвавшимся в бой «патриотом» Багратионом и «предателем» Барклаем, выжидая, чем оно закончится. Это была крайне рискованная игра, но царь посчитал, что иные варианты чреваты еще большими угрозами.
Барклай-де-Толли и Багратион не перестали конкурировать и под началом Кутузова
Подданные Александра, страстно желавшие победы российского оружия, упорно отвергали один-единственную возможность эту победу одержать. Главный «виновник» отступления Барклай-де-Толли, его ближайшие помощники Вольцоген и Левенштерн, а заодно все прочие генералы с «неверными» фамилиями, оказались удобной мишенью для шельмования.
«Русская партия» яростно нападала на «немецких пораженцев», обвиняя их в трусости, безразличье к судьбам Отечества, а то и прямой измене. Впрочем, здесь сложно отделить оскорбленное чувство национальной гордости и искренние заблуждения, от эгоистичных мотивов: стремления потешить уязвленное честолюбие и под шумок поправить карьерное положение.
Разумеется, стрелы, направленные в военного министра, зацепляли и императора. И чем дальше, тем больше. Однако Александр выжидал, насколько это было возможно, и убрал Барклая из армии только после того, как соединившиеся армии покинули Смоленск. «Мавр сделал свое дело»: предвоенный план был в общих чертах реализован – противника заманили вглубь края, поставив под угрозу его коммуникации и сохранив боеспособную армию.
Однако дальнейшее отступление под руководством военачальника с репутацией Барклая было чревато взрывом. Спешно потребовался главнокомандующий, назначение которого как бы перечеркивало затянувшийся период мнимых неудач и открывало новый этап в кампании. Требовалась личность, способная воодушевить армию и народ.
С.В. Герасимов. «Прибытие М.И. Кутузова в Царёво-Займище»
У Михаила Илларионовича Кутузова с фамилией и пиаром, как уже было написано в «Военном обозрении», было всё в распорядке. Армию покинул «болтай, да и только», а «приехал Кутузов бить французов».
Светлейший князь был опытнейшим и даровитым генералом, но в тот момент на первоначальный план выходили другие качества. Кутузов пользовался популярностью, а кроме того, отличался хитроумием Одиссея и способностью проскочить между Сциллой и Харибдой или протесниться в игольное ушко.
Сражаться нельзя отступать
Новому командующему предстояло решить следующую головоломку: «сражаться нельзя отходить». И Кутузов принялся расставлять точки в нужном месте: сначала отступил, потом дал сражение. Отступил, потому что того спрашивала оперативная обстановка, и дал сражение, потому что иное решение Россия бы не приняла.
Хотя отойди Кутузов без боя, французы, как это ни странно, очутились бы в Москве в ещё более тяжелом положении. Ведь без потерь, понесённых под Бородином, им требовалось больше продовольствия и фуража, больше усилий по управлению и поддержанию дисциплины. Но Кутузов или любой иной полководец на его месте не могли поступить иначе: моральный фактор в тот момент играл ключевое значение.
В Бородинском сражении перед Кутузовым стояла задача минимум не допустить сокрушительного разгрома русской армии, и она была успешно разрешена. Следом началась финальная фаза кампании. Все условия для ее успешного завершения были созданы. Обращает внимание и то обстоятельство, что основные продуктовые базы для армии были расположены в Новгороде, Твери, Трубчевске — в ста верстах южнее Брянска, и в Сосницах на Черниговщине, аккурат на провинции театра военных действий.
Их местонахождение как нельзя более удачно соответствовало расстановке сил, возникшей после потери Москвы и Тарутинского маневра, когда русские армии надёжно прикрыли северо-западное и юго-западное направления.
С учётом того что производство вооружения и его хранение было сосредоточено в Туле, а также Петербурге и его округах, русские войска (включая корпус Витгенштейна, удачно действовавшего под Полоцком, и 3-ю армию на Волыни) прочно опирались на тыл, способный довольно оперативно обеспечить их в нужном количестве всем необходимым. А тыл Наполеона представлял собой почти его полное отсутствие, постоянно прерываемую ювелирную линию тысячекилометровой коммуникации.
Не хотелось бы представлять Наполеона этаким наивным простаком, каковым он не был. Так Бонапарт верно оценил направление Кутузова как уступку Александра дворянству, верно предположил, что новый русский командующий даст генеральное сражение, которое затем обернется сдачей Москвы.
Но разгадывая намерения противника, Бонапарт не извлекал из этого утилитарной выгоды. Данная особенность поведения Наполеона характерна для него на протяжении всей кампании: корсиканец вроде бы реально оценивал обстановку и угрожающие риски, но это почти не отражалось на его действиях.
Никакого секрета тут нет. Буквально с первой и до последней минуты пребывания в России Бонапарт играл по правилам, всученным противником. У Александра был свой сценарий, которому он следовал, насколько ему это позволяла обстановка.
После того как замысел Наполеона дать большенное приграничное сражение оказался нереальным, у Великой армии так и не появилось нового стратегического плана. Забираясь всё дальше вглубь России, французы продолжали вести свою «среднеевропейскую брань», словно не замечая, что действуют под диктовку русских, неуклонно приближаясь к гибели.
Не каждый сумеет разглядеть на этой картине профиль египетского сфинкса. Художник Войцех Коссак (Польша), «Брань 1812 года».
Нельзя сказать, что Наполеон не предчувствовал фатального исхода. Ещё перед походом в Россию он заявлял австрийскому канцлеру Меттерниху: «Триумф будет уделом более терпеливого. Я открою кампанию переходом через Неман. Закончу я её в Смоленске и Минске. Там я остановлюсь».
Однако он не стал. Трижды – в Вильно, Витебске и Смоленске – император всерьёз задумывался о целесообразности дальнейшего продвижения вперёд. Причём, в Смоленске ему советовали стать даже такие отчаянные головы как Ней и Мюрат.
С упорством, достойным лучшего применения, Наполеон не хотел брать пример терпения с противника, а продолжал карабкаться в расставленную ловушку. Император ясно сознавал, что остановка, а тем более отступление из России без конкретных результатов будет воспринято Европой как очевидный примета слабости, и союзники, которые сегодня преданно заглядывают ему в глаза, завтра вцепятся в глотку.
«Моя империя разрушится, как только я перестану быть ужасным… И внутри и вне я царствую в силу внушаемого мной страха… Вот каково моё положение и каковы мотивы моего поведения!»
— признавался Наполеон в беседе со своим приближённым задолго до вторжения в Россию. Страх перестать быть страшным гнал императора вперёд в надежде на свою блаженную звезду, которая неумолимо клонилась к закату.
