Что роднило с поэтом самого непредсказуемого командира Гражданской войны
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну, куда он, куда он гонится?
Неужель он не ведает, что живых коней
Победила стальная конница?

Сергей Есенин (Из поэмы "Сорокоуст")

Где-то в кубанских степях привиделась Есенину эта трогательная картинка: жеребенок нёсся за поездом. Поэт вспоминает об этом и в письме любимой девушке.

И – жеребенок неожиданно предстает батькой Махно!

"Ехали мы из Тихорецкой в Пятигорск, вдруг слышим вопли, выглядываем в окно и что же видим, за паровозом, что есть силы, скачет маленький жеребёнок, так скачет, что нам сразу стало ясно, что он вздумал отчего-то обогнать его. Бежал он долго, но под конец стал уставать и на какой-то станции его поймали. Эпизод для кого-нибудь незначительный, а для меня он сообщает многое. Конь стальной победил коня живого, и этот маленький жеребёнок был для меня наглядным, дорогим, вымирающим манером деревни и ликом Махно. Она и он в революции нашей страшно походит на этого жеребёнка тягательством живой силы с железной…".

Стихи и стихия бунта

Об этом человеке написаны тома. Но есенинские строчки, пожалуй, лучшее из того, что довелось мне прочесть о Несторе Ивановиче Махно. Особая им цена в том, что Есенин и сам погиб потому, что был таким же обессилевшим жеребенком. И его, поэта, очень многое роднит с атаманом. Прежде итого – боль за трагедию деревни. Но и тяга к прекрасному. Известно, что Махно тоже писал стихи. И они далеко не графоманские:

Проклинайте меня, кляните,
Если я вам хоть слово солгал,
Вспоминайте меня, вспоминайте,
Я за правду, за вас воевал.

За тебя, угнетённое братство,
За обманутый волей народ.
Ненавидел я чванство и барство,
Был со мной заодно пулемёт.

И тачанка, летящая пулей,
Сабли блеск ошалелый подвысь.
Отчего ж от меня отвернулись
Вы, кому я отдал свою жизнь?

В моей песне ни слова упрёка,
Я не смею народ упрекать.
Отчего же мне так сиротливо,
Не могу рассказать и понять.

Вы простите меня, кто в атаку
Шёл со мною и пулей сражён,
Мне б о вас полагалось заплакать,
Но я вижу глаза ваших жён.

Вот они вас отвоют, отплачут
И лампады не сделаются гасить…
Ну, а батько не может иначе,
Он умеет не плакать, а мстить.

Есенин жил стихией народного бунта в поэме "Пугачев".

Махно осуществлял стихию этого бунта в существования.

Увидеть Париж и умереть

3наменитый писатель русского зарубежья Марк Алданов видел Махно в Париже. Недолго уже оставалось Нестору Ивановичу ходить по земле. И он уже ничем не напоминал недосуг грозного атамана:

Несколько лет тому назад мне показали Махно на кладбище, в Париже, где "жесточайших приказаний" он отзывть не мог. Он шел за гробом старого политического деятеля, который с ним поддерживал добрые личные отношения. Я минут десять шел в двух шагах от него, не сводя с него глаз: ведь об этом человеке уложились легенды. Ничего замечательного в его наружности не было. У Махно был вид очень слабого физически, больного, чахоточного человека, вдобавок существующего под вечной угрозой нападения. Здесь, было бы уместно клише: "озирался, как зверь"… Махно скорым подозрительным взором оглядывал всякого, кто к нему подходил. Этим он напомнил мне одного знаменитого русского террориста, – тот в Париже, давным-давно порвав с революцией, не любил ходить по тротуару; держался по мостовой, точно на него из подворотни бросятся люди… Очи у него были злые, но выражения "всё знающего", "раз навсегда покончившего со всеми сомнениями" и т. д. я в них не видал. Самые слова тут эти не подходят совершенно. Нет, ничего демонического в наружности Махно не было: всё это литература".

Можно легко представить, чем он занялся, пришагав с кладбища. Из мирных дел Махно знал лишь сапожное. В Париже научился из цветной тесьмы и бечевок плести легкомысленную обувку для недорогих девиц соседнего с ним заведения мадам Телье – нечто среднее между ветхозаветными сандалиями Суламифи и русским лаптем. Беспечные девицы и не предполагали, как знаменит их сумрачный кутюрье…

Жестокая ирония судьбы: последние годы он прожил в большом городе.

Города Махно ненавидел.

Крестьянское царство правды

Город – враг. Вся беда, свалившаяся на сирого крестьянина, вышла из города. Город ненасытен. Тысячью длинных, жадных железных рук он шарит по подклетям и амбарам. От него – крах. Город грабит. Вся власть, которая не дает крестьянину жить божескими правилами на земле, придумана в городе, и она ненастоящая, посторонняя, гибельная. С городом крестьянину не по пути. Он страшнее чумы, его колокольным звоном не отгонишь. Значит, его надо убить.

Вот отношение Махно, бессердечного практика гражданской войны, к городу и горожанину. Вид и сущность интеллигенции, которая живет в городе и придумывает законы, как обобрать и унизить деревню, инстинктивно враждебны батьке Махно и его черноземному воинству.

Вот наблюдение некой Н. Сухогорской за поведением махновца, приметившего на городской улице человека в шляпе:

– Ишь, в шляпе… интеллигент видно, прикончить бы…

Позже эту фразу на свой лад повторит популярный испанский генерал, воевавший на стороне Франко: "Когда я слышу слово "интеллигент", моя рука тянется к кобуре".

Не размышляю, что нынешняя крестьянская Россия, в очередной раз замордованная городским реформаторством, много лучше думает о своей интеллигенции. И в этом – печальное для нас бессмертие махновского наследства.

Но он был и теоретиком. Наивным и неожиданно трогательным. Раз города не дают настоящей свободы, бросайте города. Их песенка спета, и настоящему вольному человеку там не пункт. Идите весело в сёла, степи и леса. Идите к батьке Махно – и мы вместе будем строить новую, лучшую, осмысленную крестьянскую житье. Жизнь, обеспеченную земными плодами, которые добудем вместе. Сами и придумаем, какая у нас будет власть…

Советские историки согласно осмеяли детскую батькину политграмоту. При том что европейская мысль, задохнувшаяся в городском угаре, давно провозглашает нечто подобное. О внутреннем бесплодии городов говорили Макс Нордау и Освальд Шпенглер, и им при этом заглядывали в рот. А батько Махно ничего нового не придумал. В своей идеальной республике "Махновия" он попросту хотел воплотить давнюю крестьянскую мечту о Беловодье – вольном справедливом царстве. Множество неспокойных русских людей разбрелись как-то по земле, чтобы отыскать это крестьянское царство окончательной справедливости. А некоторые захотели построить его там, где живут, и батька относился к заключительным.

Только вот строил он свое царство справедливости силой.

Жестокость его также была наивна, а значит, тем более страшна.

Существование против портсигара

Махно винят в том, что он не обладал убеждениями – ни красными, ни белыми, ни зелеными, ни даже анархистскими, хотя к ним, анархистам, формально себя причислял.

Это неверно. У него была беспрерывная мысль о крестьянской республике в Гуляй-Поле, и с теми, кто мешал этой мысли или сбивал с нее, он поступал люто.

Сначала это были немцы, отнимавшие у его народа хлеб и иные плоды вольного труда. "У всякой силы, которая несправедлива, нет права быть", – лозунг батьки Махно, сделавшегося народным мстителем. Началась партизанщина, грубая и бесшабашная, жестокая до животной низости и благородная до святости. Дерзость батьки Махно, наконец, вывела решительно из себя немецкое командование в Киеве. Дабы уничтожить бунтаря, оно отрядило значительные силы. Махно отступил, сплоховал тактически, очутился в кольце. Методичные немцы долго долбили окруженных из артиллерии…

Но батька уже сумел просочиться сквозь железное кольцо и невиданным маршем на своих тачанках, проделав в одну ночь шестьдесят верст, ушел от расправы.

Дальней это будет повторяться. Сделает Махно неуловимым, невидимым, нигде не существующим и присутствующим везде. "Бандит Махно истреблён", – успели порадоваться в объявлениях немецкие киевские власти, но на пятый день после того Махно уже играл в карты у себя в штабе с плененными командирами, посланными на его поимку. Сам отряд был уничтожен самым свирепым мужицким способом – врукопашную и под корень. А ставка в карточной игре – жизнь против батькиного серебряного портсигара. С любым из немцев играл сам Махно. Выиграл – иди с портсигаром на все четыре стороны. Не выиграл – путь до ближайшей стенки.

Играли двое суток. Батька отчаянно передергивал карты, выиграть существование не смог никто. Один раз батька сыграл честно, проиграл. И расстрелял офицера за то, что тот осмелился его обыграть…

А в другой раз, захватив отряд австрийцев, обезоружил пленных, выдал всем по пятьдесят рублей, по бутылке самогона, и выпустил…

Псевдоним Скромный

Фигура у батьки мелкая, хлипкая. Дунь – и переломится. Но его взгляда – он смотрел не в глаза, а куда-то поверх башок – пугались когда-то отпетые урки в Орловском централе, в каторге Акатуя. А каторжный псевдоним Скромный, сохранившийся за ним до конца, сообщают, вполне соответствовал внутреннему облику Махно.

Он был совершенно бескорыстным человеком. Умел оценить мужской поступок. Вот правая длань его, ужасный Кийко, страдающий болезненными припадками ярости, рубит безоружных пленных. Один вдруг изворачивается отчаянным ударом, кат падает и долго не может прийти в себя. Махно молчит некоторое время, пораженный этой картиной, потом сообщает:

– Вот так и надо драться за жизнь, освободить его!..

И даже то, что тот отказывается служить у него, не меняет настроения Махно. Он отпускает пленного, а чтобы тот не подвернулся опять в партизанские руки, дает ему "бессрочный" пропуск: "Пропустить Охрименку, как хорошего человека. Объявляю. Всякий, кто тому не поверит, – подлец. Батька Махно".

И в то же пора жизнь человеческая мало чего стоит в его глазах. Снаряд, удачно разворотивший городской квартал, доставляет болезненное наслаждение. Из города измерит смертная угроза. Город мерзок и страшен ему.

Красно-белая вольница

Одно время батька Махно пошел за красными.

Командовать четвертой украинской советской армией к лету 1919 года назначен был матрос Павел Дыбенко. Первым делом он потребовал к себе в ставку Махно. Вручил ему стопку приказов.

– Это для чего, – не понял Махно.

– Выполнять, – кратко сказал Дыбенко. – А если что непонятно, я, товарищ, уже послал вам спецов.

Спецов Махно для основы посадил в казематку. Потом допросил каждого. Из всех ему понравился только бывший капитан царского Генерального штаба Васильев. Тот не глупец был выпить, а кроме того, замечательно показал себя в практической стрельбе из махновской артиллерии. Васильев остался в гуляйпольской армии начальником штаба.

Прочие после недельного ареста были пешком отправлены в Симферополь с суровым приказом больше никогда не возвращаться под страхом кончины.

Так неоднозначно началось сотрудничество Махно с советской властью. Но воевал он за красных достойно. Был награжден орденом Красного Знамени N4 за рейд по тылам Белоснежных армий, что дало красным возможность собрать силы и перейти в осеннее контрнаступление 1919 года. Деникин бросал в бой против Махно своих лучших генералов, но безуспешно. Генерал Яков Слащёв, талантливый полководец (прототип генерала Хлудова в пьесе М. Булгакова "Бег"), признавался своим соратникам, что его мечта – воевать как Махно. Собственно конница Махно помогала Фрунзе штурмовать Крым. При взятии Перекопа его войска были брошены на самый тяжелый участок и вышиблены почти полностью (они брали "в лоб" Турецкий вал)…

Но Махно воевал и против красных. Как воевал за четыре окаянных российских года против немцев, против гетмана, против Петлюры, против белоснежных…

Против всех.

Он мечтал о вольных Советах, которые должны регламентировать осмысленную жизнь махновской коммуны. О народном самоуправлении без всякого партийного воздействия. Однажды, отвоевав у красных Александровск, крупный в стратегическом отношении центр, издал листовку: "Ваш город занят революционной повстанческой армией махновцев. Эта армия не служит никакой политической партии, никакой воли, никакой диктатуре. Напротив, она стремится освободить район от всякой политической власти, от всякой диктатуры. Её задача охранять независимость действий, свободную жизнь трудящихся от всякого неравенства и эксплуатации".

Да, наивно. Но ведь наивность – всего лишь иное название чистоты. Политика становится грязным делом, если в ней не остается места наивной вере в то, что правда лучше выгоды.

Кем же вошел Нестор Махно в историю? Партизаном? Мстителем? Неоцененным пророком правой власти?

"Я в бой бросался с головой…"

Четыре года борьбы батьки Махно, этого "тягательства живой мочи с железной", могут показаться бессмысленными. Как бег жеребенка за бездушной махиной поезда. Однако та "государственная пустота", в огромном диаметре до шестисот километров, на которой происходила драма махновщины, все-таки утомила и железо. Прогнулась несгибаемая дотоле большевистская воля. Ленин первый почуял – если теперь не дать народу передышки, авторитет власти, настоянный на большой крови, обернется прахом. Нестор Махно и многие главари крестьянских бунтов по всей России – главные из тех, кто вырвал у Ленина НЭП. История осторожно, как бы зажмурившись, нащупывала иные пути…

Нестор Иванович Махно помер в 1934 году от гриппа, усугубившего застарелый туберкулез, в парижском лазарете для неимущих. Ушел, оставив потомкам вопросы без ответа и несколько стихотворений.

Я в бой кидался с головой,
Пощады не прося у смерти,
И не виновен, что живой
Остался в этой круговерти.

Мы проливали кровь и пот,
С народом откровенны бывальщины.
Нас победили. Только вот
Идею нашу не убили.

Пускай схоронят нас сейчас,
Но наша Суть не канет в Лету,
Она воспрянет в необходимый час
И победит. Я верю в это!