Заключительный рейс из Сталинграда
Все права на фотографии и текст в данной статье принадлежат их непосредственному автору. Данная фотография свзята из открытого источника Яндекс Картинки

Заключительный рейс из Сталинграда

Одни из самых  пронзительных немецких мемуаров о разгроме 6-й армии, что пока попадались.

Из неопубликованной манускрипты Фридриха Вильгельма Клемма. В начале 2000-х автор разрешил напечатать нижеприведённый отрывок.

На русском публикуется впервые.

Родился 4 февраля 1914 года. До марта 1942 года был командиром III батальона 267-го пехотного полка 94-й пехотной дивизии. Был рекомендован к зачислению на курсы генерального штаба, сделался адъютантом офицера Ia [оперативное управление] 94-й пехотной дивизии. После роспуска дивизии был в чине капитана при артиллерийской группе под Сталинградом.

Во пора одной из атак 17 января 1943 года был тяжело ранен, закопался в землянке и провёл неделю в таком состоянии и без еды при температуре -25.

Ледяной степной вихрь задувал над окрестностями Сталинграда. Он бросал сухой снег в пустые лица уже не похожих на человеческие фигур. Было утро 23 января 1943 года. Великая немецкая армия колотилась в агонии. Для масс слонявшихся, осунувшихся и ослабевших солдат больше не было спасения.

Несколькими часами ранее я был одним из этой безнадёжной гурьбы, приговорённый к поражению. Затем армейский квартирмейстер [подполковник Вернер фон Куновски] нашёл меня в заброшенном блиндаже, я был в бреду из-за ранения, растряс меня и донёс до штаба 6-й армии. Там я получил позволение на вылет и приказ добраться до последнего вспомогательного аэродрома в юго-западном углу Сталинграда.

4 часа я пробирался к своей цели на двух дланях и одной здоровой ноге через снег по колено. Рана в верхней части правого бедра с каждым движением наносила мне сильную боль. Вперёд, вперёд, говорили мне мои последние резервы воли, но моё измождённое тело больше не могло двигаться. Месяцы, прочерченные на кусочке хлеба в день: в несколько последних дней снабжение вообще прекратилось. Добавить сюда и моральный гнёт от этого первого ужасного разгромы наших войск. Я лежал, полностью погребённый под маленьким сугробом, и вытирал снег с лица рукавом своей рваной шинели. Был ли резон в этих усилиях? Русские разделались бы с раненым с помощью приклада. Для их заводов и шахт им нужны были только здоровые пленные.

Этим поутру начальник штаба армии [генерал Артур Шмидт] отговорил меня от мрачных планов. «Просто попробуй добраться до аэродрома», — произнёс он, пока подписывал моё разрешение на вылет, — «Серьёзно раненых всё ещё вывозят. У тебя всегда много времени, чтобы поспеть умереть!». И вот, я полз. Возможно, всё ещё был шанс на спасение из этого гигантского отрезка земли, превращённого человеком и природой в ведьминский котёл. Но сколь нескончаем был этот путь для человека, который волочился по нему словно змея? Что это за чёрная толчея там на горизонте? Неужели это аэродром или лишь марево, созданный перевозбуждённым, лихорадочным сознанием?

Я взял себя в руки, протянул ещё три или четыре метра и затем остановился, чтобы передохнуть. Лишь не ложиться! Или со мной случится то же, что с теми, мимо кого я только что прополз. Они тоже хотели всего лишь немного передохнуть во пора своего безнадёжного марша в Сталинград. Но изнурённость была выше их сил, а жестокий холод сделал так, что они никогда не проснулись. Можно было им почти позавидовать. Они вяще не испытывали ни боли, ни беспокойств.

Заключительный рейс из Сталинграда

Спустя примерно час я достиг аэродрома. Раненые сидели и стояли близко друг к другу.

Задыхаясь, я пробрался к середине поля. Я забросил себя на кучу снега. Метель утихла. Я посмотрел вдоль дороги за взлёткой: она вела назад в Сталинград. Отдельные фигурки с огромным усилием тянули себя к окраинам. Там, в зияющих руинах этого так именуемого города они надеялись найти укрытие от мороза и ветра. Казалось, массы солдат пошли по этой дороге, но сотням это не удалось. Их окоченелые тела были как столбы на этой навевающей ужас дороге отступления.

Русский мог бы занять эту территорию уже очень давно. Но он был строг и в день проходил лишь отмеченное расстояние. Зачем ему было торопиться? Никто больше не мог его победить. Словно гигантский пастух, он погонял этих побеждённых людей со всех сторонок в направлении города. Немногие, кто ещё, быть может, летали вокруг в самолётах люфтваффе, не в счёт. Казалось, русский подарил их нам. Он ведал, что все здесь серьёзно ранены.

Около меня на плащ-палатке лежали двое. У одного была рана в животе, у второго не было обеих рук. Вчера вылетела одна машина, но с тех пор разыгралась снежная ураган, и было невозможно приземлиться, рассказал мне человек без рук с отсутствующим взглядом. Приглушённые стоны слышались вокруг. Вновь и вновь санитар пересекал полосу, но в цельном он тут ничем не мог помочь.

Вымотанный, я потерял сознание на своей куче снега и впал в беспокойный сон. Вскоре мороз разбудил меня. Стучась зубами, я оглянулся вокруг. Инспектор люфтваффе шёл через взлётную полосу. Я крикнул ему и спросил, есть ли шансы улететь. Он отозвался, что 3 часа назад им передали по радио: три самолёта вылетели, они сбросят припасы, но приземлятся или нет — неясно. Я показал ему своё разрешение на вылет. Покачав башкой, он сказал, что оно недействительно, нужна подпись начальника санитарной службы армии [генерал-лейтенанта Отто Ренольди]. «Иди и поговори с ним», — закончил он, — «тут итого 500 метров, вон там в овраге…».

Всего 500 метров! И вновь — великое усилие. Каждое движение отдавалось болью. Одна дума об этом ослабила меня, и я скатился в полусонное состояние. Внезапно я увидел свой дом, мою жену и дочь, а за ними лица павших товарищей. Затем ко мне подбежал русский, возвысил винтовку и ударил. Охваченный болью, я проснулся. «Русским» был санитар, который пнул меня в раненую ногу.

Их было трое, с носилками. У них, видимо, было задание прибрать трупы со взлётной полосы. Он хотел проверить, жив ли я. Это неудивительно, т.к. моё сжавшееся, бескровное лицо, скорее, выглядело как у трупа, чем у живого человека. Короткий сон придал мне немного сил. Я попросил санитаров описать мне путь к медицинскому блиндажу, с намерением добраться до него. Я протащил себя вперёд на заключительном издыхании.

Заключительный рейс из Сталинграда

Казалось, прошла вечность, прежде чем я сидел перед начальником санитарной службы. Я описал ему происшествие и получил его подпись. «Этот баран мог бы и не отправлять тебя сюда», — произнёс он, пока подписывал, — «подписи штаба армии достаточно». Затем он послал меня в соседний блиндаж. Врач желал сменить мою повязку, но я отказался. Чувство острого беспокойства звало меня покинуть тёплый блиндаж. После энергичного выползания из оврага, я вернулся на аэродром. Поискал глазами инспектора, увидал его недалеко от моего сугроба. Теперь мои бумаги были в порядке, сказал он. Я решил быть умнее и не стал называть его бараном: может, это мне и избавило жизнь.

Во время нашей беседы над полем раздался шум моторов нескольких самолётов, летевших по направлению к нам. Это были русские или наши избавители? Все взгляды устремились в небеса. Нам были видны лишь смутные движения в светлом покрове небес. Снизу зажгли сигнальные пламена. И затем они спустились, словно гигантские хищные птицы. Это были немецкие He 111-е, снижавшиеся большими кругами. Сбросят ли они лишь контейнеры с провизией, сядут ли, чтобы забрать нескольких из этих несчастных, подстреленных людей?

Кровь бурно неслась по артериям, и, несмотря на холод, было горячо. Я расстегнул воротник моей шинели, чтобы удобнее было смотреть. Все усилия и страдания последних дней, недель и месяцев бывальщины забыты. Вон там было спасение, последний шанс попасть домой! Внутри себя каждый думал о том же самом. Значит, нас не скатали и не забыли, они хотели нам помочь. Как огорчительно было чувство, что тебя забыли!

В секунду всё изменилось. Вначале все вздохнули с облегчением. Затем на большенном аэрополе начался внезапный переполох, как в разрушенном муравейнике. Кто мог бежать, бежал; куда — никто не знал. Им хотелось быть там, где сядет самолёт. Я тоже попытался встать, но после первой попытки упал, охваченный болью. Вот я и остался на своём снежном холме и наблюдал за этим идиотским неистовством. Две машины коснулись земли и покатились, загруженные до предела и пружинистые, чтобы остановиться в 100 метрах от нас. Третья продолжала кружить.

Словно пролившаяся река все устремились к двум приземлившимся машинам и облепили их тёмной, волнующейся толпой. Коробки и ящики выгружали из фюзеляжа аэроплана. Всё делалось с предельной скоростью: в любую минуту русские могли занять эту последнюю взлётную полосу немцев. Никто не мог им воспрепятствовать.

Заключительный рейс из Сталинграда

Внезапно стало тихо. У ближайшего самолёта появился медик в чине офицера и прокричал невероятно чётким голосом: «Мы хватаем на борт только сидячих тяжелораненых, и лишь по одному офицеру и семь солдат в каждый самолёт!».

На секунду установилось неживое молчание, а затем тысячи голосов с возмущением завыли подобно урагану. Теперь — жизнь или смерть! Всем хотелось быть среди восьми везунчиков, попадавших в аэроплан. Один толкал другого. Ругань тех, кого отталкивали назад, усиливалась: крики тех, кого затаптывали, раздавались по всей полосе.

Офицер покойно взирал на это безумие. Казалось, он привык к этому. Раздался выстрел, и я вновь услышал его голос. Он говорил, повернувшись спиной ко мне; я не постиг, что он сказал. Но я видел, как сразу же часть толпы без слов отпрянула от машины, упав на колени там, где стояли. Другие офицеры-медики выбирали из гурьбы тех, кого погрузят.

Совсем забыв себя, я сидел на своей куче снега. После стольких недель полусна, эта колотящаяся жизнь совсем меня покорила. Прежде чем мне стало ясно, что больше и речи не может идти о моём спасении, плотный поток атмосферы почти сдул меня с места. В ужасе я обернулся и всего в нескольких шагах от меня увидел третий самолёт. Он подкатился позади. Огромный пропеллер почти разрубил меня. Окаменев от страха, я сидел не шелохнувшись. Сотни человек бежали со всех сторонок в моём направлении. Если и был шанс на спасение, то это был он! Массы сталкивались, падали, одни топтали других. Что меня не постигла та же удел, было лишь благодаря навевающим ужас, всё ещё вращающимся пропеллерам.

Но теперь полевые жандармы сдерживали натиск. Всё медленно успокаивалось. Упаковки и тару выкидывали из машины ровно на промёрзшую землю. Никто из голодавших солдат и не думал об этом бесценном провианте. Все напряжённо ждали погрузки. Офицер, командовавший ей, забрался на покрывало. В наступившей тишине я услышал, почти над своей головой, судьбоносные слова: «Один офицер, семь солдат!». И всё.

В момент, когда он раскатался, чтобы слезть с крыла, я узнал в нём своего инспектора, человека, который отправил меня в эту сумасбродную погоню за начальником санитарной службы, а он разузнал меня. С приглашающим жестом он крикнул: «А, вот и ты! Иди сюда!». И, повернувшись ещё раз, он добавил деловым тоном: «И семь солдат!».

Ошеломлённый, я, наверное, секунду просидел на своём снежном стуле, но лишь секунду — ибо затем я встал, ухватился за крыло и проворно добрался до грузового отсека. Я приметил как стоявшие вокруг меня безмолвно отодвигались, и толпа давала мне пройти. Моё тело разваливалось от боли. Меня внесли в аэроплан. Шум вокруг меня превратился в радостный крик: я потерял сознание. Должно быть, всего лишь на несколько коротких минут, потому что когда я очнулся, то услышал как инспектор находит: «Пять». Значит пятерых уже погрузили. «Шесть… Семь».

Пауза. Кто-то крикнул «Сядьте плотнее!», и они вновь начали находить. Мы вдавили себя друг в друга. «Двенадцать», — слышал я, а потом, — «тринадцать…, четырнадцать…, пятнадцать». Всё. Стальные двери бывальщины закрыты рывком. Места было лишь для восьми, а они взяли на борт пятнадцать.

Пятнадцать человек были спасены из ада Сталинграда. Тысячи остались позади. Сквозь стальные стены мы ощущали сосредоточенные на нас взгляды тех отчаявшихся товарищей. Передавайте Родине привет от нас, наверное, были их последние мысли. Они ничего не говорили, они не размахивали, лишь развернулись и знали, что их жуткая судьба предрешена. Мы летели к спасению, они шли к годам смертоносного плена.

Мощный рёв двигателей выдернул нас из наших предвзлётных дум. Неужели мы действительно спаслись? Ближайшие минуты покажут. Машина крутилась на негладкой земле. Пропеллеры выдавали всё, что можно. Любой клеткой своего тела мы дрожали вместе с ними. Затем внезапно шум резко прекратился. Похоже, мы поворачивали. Пилот повторил манёвр. Заднее стекло в кабине пилота отворилось, и он крикнул в отсек: «Мы перегружены — кто-то должен выйти!». Наше счастливое горение как ветром сдуло. Теперь пред нами была лишь ледяная реальность.

Выйти? Это что значит? Молодой пилот с чаянием уставился на меня. Я был старшим офицером, я должен был решать, кто выйдет. Нет, этого я сделать не мог. Кого из тех, что на борту, только что спасённых, мог я выкинуть на бессмысленную гибель? Покачав головой, я посмотрел на пилота. Сухие слова сорвались с моих губ: «Никто не покидает самолёт». Я услышал облегчённые вздохи тех, что сидели рядышком. Я почувствовал, что все сейчас ощущали себя одинаково, хоть и не было проронено ни слова одобрения или несогласия.

Пилот потел. Он выглядел так, как если бы желал протестовать, но когда увидел все эти решительные лица, он повернулся назад к приборной панели. Его товарищи в кабине, наверное, сказали ему: «Отведай ещё раз!». И он попробовал! Наверное, мало когда пятнадцать человек молились столь искренне своему Богу, как это делали мы в те решающие моменты.

Моторы взревели ещё раз, запев свою грозную песню. По снежным отпечаткам, оставленным двумя другими машинами, стройная махина тускло-серого цвета с силой покатилась по взлётной полосе. Внезапно я почувствовал неописуемое давление в брюхе — самолёт покидал землю. Он медленно набирал высоту, дважды кружил вокруг поля, и затем повернул на юго-запад.

Что было под нами?

Не стальные ряды товарищей, что мы оставили позади?

Заключительный рейс из Сталинграда

Русские брали аэродром. Ещё бы несколько минут, и мы бы не успели ускользнуть. Только в тот момент мы постигли всю суровость положения. Воистину, это было спасение из когтей смерти в последнюю минуту! Ещё лишь несколько секунд русских было видать, затем облако взяло нас под свой спасительный покров.

>