Беседа с 33-летним ваятелем, создавшим величественный памятник подо РжевомГлавный памятник советскому солдату, установленный в июле 2020 года подо Ржевом, создал 33-летний Андрей Коробцов. Что помогло молодому ваятелю, родившемуся через сорок с лишним лет после последнего залпа Великой Отечественной, выиграть престижный конкурс? Откуда он черпает информацию о брани? Как рождался образ воина? Об этом и многом другом – в нашем интервью.

Ржевский солдат… Фото: из личного архива

О Сталине

– Как вы относитесь к Иосифу Сталину, Андрей?

– Сложный проблема… В Комсомольске-на-Амуре есть аллея кавалеров ордена Победы, для которой я сделал одиннадцать бюстов. Маршалы Жуков, Василевский, Конев, Тимошенко… Стоит в этом линии и Сталин.

– Почему в Комсомольске?

– Там объявили тендер. Скульптор не выбирает место, он участвует в конкурсе. Мы подали заявку и выиграли. Это было два или три года назад. Достоверно уже не вспомню.

Перед работой с любым персонажем нужно почитать историю, разобраться, вникнуть, чтобы лучше отобразить психологический портрет.

Я спрашивал немало людей об их отношении к Сталину. Начиная с родителей. Хотел понять, что за человек был. Честно говоря, так до конца и не разобрался.

Часто слышал аргумент, мол, Сталин выиграл брань, а в ГУЛАГе люди не из-за него сидели. Так не бывает. Надо признать и заслуги его, и вину за загубленные человеческие души.

… и создавший его ваятель Андрей Коробцов. Фото: Владимир Нордвик

– А что сказали ваши родные?

– Я собрал столько мнений, что сейчас конкретно уже не отзовусь, но общий фон был отрицательным.

Тем не менее орден Победы Сталин получил, значит, имеет право находиться на аллее в Комсомольске. Это доля нашей истории.

– Я почему спросил? У подножия вашего Солдата во Ржеве расположен музей, а при нем – сувенирный магазин, где в изобилии различные изображения вождя народов. Численники, бюстики, значки, магниты на холодильник… Впечатление, будто Сталин – главный герой.

– Дело в том, что Ржевский мемориал – филиал музея Победы на Поклонной скорбь. К нему же относится и ставка Верховного Главнокомандующего в деревне Хорошево, что буквально в десяти минутах езды от памятника. Это единственное пункт на фронте, куда Сталин выезжал из Москвы.

Возможно, поэтому так много внимания этому персонажу. Экскурсантов везут к мемориалу и в домик Сталина.

О Жукове

– А о Георгии Жукове что произнесёте? Он долго командовал операциями подо Ржевом, хотя не любил потом вспоминать об этом.

– Меня впервые в интервью упрашивают давать такие оценки, боюсь, не смогу аргументировать свое мнение… У меня как-то так получается, что зачастую на ощущениях леплю портреты. Я должен что-то в себя впитать, после пытаюсь это выразить. Изучал материалы о Великой Отечественной, прочел много книг, посмотрел фильмов – документальных и художественных.

– По долгу службы?

– В основном ради труды, но не только. Мне интересна история…

Конечно, я не специалист в военной стратегии, хотя читал, что маршал Василевский был талантливее Жукова. Вы ведь ведаете, сколько наших солдат полегло под тем же Ржевом. Летом 1942 года атаки шли по трупным полям, где тела убитых возлежали в несколько слоев…

Георгий Константинович не очень считался с потерями.

Впрочем, дело не только в этом. Жуков не кажется мне неплохим человеком. Достаточно вспомнить, как он поступил с 33-й армией и ее командующим генералом Ефремовым. Сначала части фактически загнали в окружение, после бросили на произвол судьбы. При этом Жуков давал отрицательные характеристики Ефремову, хотя тот бился до последнего и, будучи троекратно раненным, застрелился, не желая сдаваться в плен. Немцы похоронили генерала с воинскими почестями, а Жуков продолжал обвинять его в промахах.

Возможно, всему виной элементарная зависть. Не уверен, вправе ли я рассуждать вслух на подобные темы…

Но отношение к Жукову у меня сложное. Как и к Сталину.

– Положим, вам закажут не бюсты их, а памятники?

– Пожалуй, откажусь. Уже появилась определенная финансовая независимость, могу выбирать, соглашаться ли. Были случаи, когда сообщал “нет” даже коммерчески выгодным проектам. По этическим соображениям.

Об отказах

– Например?

– Как-то позвали оформить частный дом. Заказчик упрашивал, чтобы сделал ему… голых женщин в бане. Сказал: “Слепи так, чтобы можно было на соски ключи повесить”. Ну чушь какая-то! Я перестал трудиться с человеком после этого. Даже разговаривать.

Зачем мне мараться откровенной пошлостью? Хотя деньги обещали хорошие. Весьма.

А я только окончил академию, жил впроголодь…

– Не пожалели?

– Ни капельки. Наоборот: чем дальше, тем больше горжусь собой за тот поступок.

Или вот, скажем, мне предлагали поучаствовать в труду над доской Маннергейму в Петербурге. Тоже решил, что нужно отказываться.

– Почему?

– Да, Маннергейм служил в царской армии, участвовал в Русско-японской брани, но во время Второй мировой воевал против нас. Последнее – ключевой аргумент для меня. На мой взгляд, не стоило в Петербурге вешать такую доску.

– А за проект Ржевского мемориала хватались без сомнений?

– Делал его искренне. Хотя, не скрою, меня немного смущает, что большинство памятников в стране сейчас так или иначе отданы теме Великой Отечественной войны. Думаю, процентов семьдесят. Я хотел бы чаще делать скульптуры писателей, композиторов, артистов, художников…

Но история ржевского Бойца особенная. Честно сказать, до того, как объявили конкурс, я ничего не знал об этой битве. Прочел, и это стало для меня откровением. Я был потрясен.

Нечто подобное случилось со мной, когда впервые услышал о Евгении Родионове.

С мамой героически погибшего воина Евгения Родионова у модели монумента ее сыну. Фото: из личного архива

О Родионове

– Расскажете?

– Солдат-срочник из Пензенской области в первую чеченскую кампанию попал в плен к боевикам. За то, что отказался сбросить православный крест, его сто дней пытали. Если остальных пленных связывали веревками, Евгения – колючей проволокой, избивали, вздергивали на дыбу… А 23 мая 1996 года, в день рождения Родионова и большой православный праздник – Вознесение Господне, девятнадцатилетнего парня казнили, отхватили ему голову…

– Страшная история.

– На этом она не заканчивается. Маме солдата сказали, что ее сын дезертировал. Она не поверила, поехала искать его в Чечню. Командир доли признался, что боец в плену, однако не стал помогать в поиске. Мама сама ходила по аулам. Шамиль Басаев пообещал отдать пленного, но провёл. Более того, боевик, участвовавший в казни Евгения, избил несчастную мать, повредил ей позвоночник. Мол, слишком борзого сына воспитала…

У дамы потребовали выкуп за то, чтобы указать место захоронения в лесу под Бамутом. Любовь Васильевна жила в деревне Сатино-Русское под Подольском. Реализовала дом, вернулась. Обезглавленное тело опознала по нательному крестику…

Евгения Родионова похоронили в Новой Москве. На прощание приехал папа. И через день умер на могиле от сердечного приступа. Родители жили в разводе… А мама, лишившись единственного ребенка, сделалась искать смысл жизни, начала собирать гуманитарную помощь, возить в Чечню. У нее было более восьмидесяти поездок туда. Как-то на шее у солдатика увидала образок – какой-то парень в камуфляже. Подошла, спросила: “Кто это?” Боец ответил: “Женя Родионов, наш защитник”.

Вот такая история…

– А отчего вы о ней вспомнили?

– Эта скульптура – мой диплом в академии Ильи Глазунова. Как услышал про Евгения, сразу решил, что буду лепить его. Работа и сейчас стоит в дому на Чистых прудах, где я учился. Иногда забираю для показа на выставках.

О кресте

– О том, чтобы увековечить Родионова в бронзе, не думали, Андрей?

– Кушать такая идея, уже многие люди обещали помочь, но пока до дела так и не дошло.

Сначала была мысль поставить монумент у воинской части в Подольске, откуда призывался Евгений. Но дивизию расформировали. Возник вариант с церковью Благовещения Пресвятой Богородицы в Сокольниках, какая считается главным храмом ВДВ. Тоже не сложилось.

Ничего, рано или поздно обязательно установлю памятник. Может, даже за свои денежки. Это уже мой долг.

Родионова чтут как воина-мученика не только в России. Мы с Любовью Васильевной ездили в украинский Днепропетровск, где в его честь освящен святилище. Есть церковь в Сербии, часовня в Туле.

Каждый год 23 мая, в день рождения Евгения, ставший и днем его гибели, езжу на могилу героя. В прошедшем году там собрались четырнадцать тысяч паломников. Представляете? А в деревушке живут от силы две тысячи человек.

Я и в Бамут съездил, туда, где все случилось. Архитектора с собой потащил. Мы взяли проводника из местных и часа три кружили по лесу, но в итоге нашли, что искали. На месте казни стоит крест.

А натура вокруг фантастически красивая! Горы, река… Не представляю, какой нужно иметь внутренний стержень, чтобы стоять на своем. До самого крышки.

Вспоминаю себя в девятнадцать лет. Не уверен, что у меня хватило бы на это сил.

Так рождался Солдат.

О детстве

– А каким вы были в том возрасте?

– Слабохарактерным… Наверное, самое подходящее слово для меня тогдашнего. На фоне Родионова – точно.

– Вы родом из Казахстана?

– Да, мой дед добывал известняк в штольнях под Самарой, а когда разработку затворили, перебрался в Джезказган – там осваивали новый карьер. И отец потом работал на тех же шахтах.

Мама у меня из-под Волгограда. Родители познакомились в Болгарии, где отдыхали по туристическим путевкам.

В 1994-м мы переехали в Белгородскую район, в город Губкин. Это крупнейший железорудный бассейн. Там я прожил десять лет, пока не уехал поступать в Москву.

– Лепить когда начали?

– Помню себя уже с пластилином в дланях. Сидим с папой у окна и пытаемся слепить персонажей из мультиков. Сколько мне было? Года четыре, наверное. Мы еще в Казахстане существовали.

В Губкине я окончил художественную школу. В Москве хотел подать документы в Суриковский институт, но у меня их не приняли, сказали, что не миную из-за низкого уровня подготовки.

– Объективная оценка?

– Безусловно. Попробовал поступить на факультет скульптуры в академию Глазунова, не прошел по баллам. На художественно-графический факультет в пединституте на Вернадского меня хватали, но туда уже я не захотел. Сказал, что буду учиться или у Глазунова, или нигде.

– Почему так категорически?

– Я переступил порог академии и обомлел. Словно угодил в другой мир. При входе висела старинная икона Богоматери с младенцем, в коридорах – картины на исторические темы. Такого никогда не видал. Настоящий храм искусства, как бы пафосно ни звучало.

Понял, что хочу заниматься только там.

Год готовился, ходил на платные курсы при академии и со другой попытки поступил.

Так рождался Солдат.

Об учебе

– Где жили в Москве?

– Комнату снимал. Родители помогали, хотя и не имели излишних денег. В семье кроме меня еще две сестры.

Я подрабатывал грузчиком, кровь сдавал, играл на гитаре в переходе… Немало чего было. Но без родителей не справился бы.

– Ремесло когда стало кормить?

– На третьем курсе. Появился заказчик, который отчего-то захотел в квартиру не картину, а рельеф, горный пейзаж. Вот я и лепил на стене.

– А участие в конкурсах?

– Это еще через три года. В 2010-м. На дипломном курсе.

Первоначальный для меня конкурс назывался “Наше Отечество”. Объявили множество номинаций. Вместе с четырьмя коллегами я готовил проект мемориала, посвященного Отечественной брани 1812 года. По итогам прошла огромная выставка в Манеже. Мы оказались лауреатами. Актер Василий Лановой вручил нам грамоту. И на этом – все. Никто, вылито, и не собирался делать никаких памятников. До сих пор не пойму, что это было. Странный конкурс…

– Ну, а то, что, как говорится, отлито в граните?

– Сначала была мемориальная доска на 19-й школе в Москве. Там в свое пора преподавал музыку Сергей Рахманинов, а в годы Великой Отечественной старшеклассники ушли добровольцами на войну, и пятеро стали Героями Советского Альянса. По-своему уникальная история.

Вот я и сделал небольшой барельеф. Он висит в Кадашевском переулке, рядом с Третьяковкой.

Памятник фронтовой собаке на Поклонной скорбь. Фото: из личного архива

О собаке

– А первый памятник?

– Фронтовой собаке на Поклонной горе. Он тоже получился скромных размеров – полтора метра в длину и полметра вышиной…

У меня в жизни все шло последовательно, без каких-то резких рывков.

– С кого лепили пса?

– У нас дома никогда не было собак, и это создавало определенную сложность, поскольку необходима насмотренность. Понимал, что ничего не получится, если возьмусь лепить без натуры.

Стал ездить по питомникам в Подмосковье, смотрел немецких овчарок. Но они же всегда бегают, их не остановить! А мне хотелось, чтобы собака приехала в мастерскую, спокойно посидела и я мог с ней поработать. Ничего похожего в питомниках не нашел и уже начинов отчаиваться.

А потом случайно узнал, что мой товарищ Миша дружит с людьми, дрессирующими собак для кинологов ФСБ, и у него тоже кушать овчарка по кличке Альфа. Миша согласился мне помочь.

Псина потрясающая! Дали команду “Лежать!”, и она шесть часов не шевелилась, застыла, словно скульптура. При этом позволяла потрогать себя, пощупать, где и как суставы идут. Это мне невероятно помогло. Не каждый натурщик так позирует!

Когда все было сделано, я приехал на монтаж на Поклонную гору. Там на территории музея существовали две дворняги. Монтаж – предприятие шумное: манипулятор краном опускает памятник, что-то нужно подтачивать болгаркой… Словом, эти собаки носились вокруг, лаяли.

– Возмущались.

– Ну да, это же их территория.

К вечеру памятник установили, я подправил тонировку и ушел.

На следующий день было открытие. Прихожу, а работники музея повествуют, что ночью дворняги долго гавкали, потом подбежали к скульптуре, осмотрели ее, обнюхали и ушли. А через какое-то время принесли кость и возложили рядом. Может, подумали, что овчарка больна, раз не шевелится.

– За свою признали?

– Не поверил бы в эту историю, если бы несколько человек по отдельности не рассказали ее…

Так было с первым монументом.

Соавторы, единомышленники, друзья: скульптор Андрей Коробцов (справа) и архитектор Константин Фомин. Фото: из личного архива

О порядке

– Дальше с заказами пошло полегче, Андрей?

– Я всегда много работал. Давно сотрудничаю с архитектором Константином Фоминым. Всегда проходят какие-то конкурсы – до сорока в год, мы выбираем те, которые нам близки, и участвуем в них.

– Вы вместе учились?

– Костя на три года младше меня, но мы существовали в соседних комнатах общежития. Началось все с гитар, песни на пару разучивали, а потом поняли, что можем и творчеством заниматься сообща.

– Сколько у вас совместных проектов?

– Немало ста.

Не могу заниматься одной работой на протяжении нескольких месяцев, для меня это каторга. Глаз замыливается. Сейчас параллельно веду тринадцать проектов. Мне так несложнее. Когда делишь внимание между разными объектами, свежим взглядом легче заметить допущенные ошибки.

– Вы каждый день ездите в мастерскую?

– Без выходных. Обычно в одиннадцать утра уже здесь. И раньше девяти вечера дверь не закрываю. Бывает, до трех часов ночи сижу, если спешный заказ.

Это ремесло, им надо постоянно заниматься. На нашем курсе были ребята способнее и талантливее меня, хотя я и поступал первым номером. В половине учебы просел по успеваемости, тем не менее окончил с похвалой совета, получив пять с плюсом за диплом.

Наверное, нескромно восхвалять себя, но это результат трудолюбия. Иначе вряд ли бы чего-то путного добился.

Барельеф Сергею Рахманинову для Московской филармонии. Фото: из собственного архива

О проектах

– Кто-то из сокурсников состоялся в профессии?

– У нас был один из самых сильных выпусков, большинство работают по специальности.

– Кушать заметные работы у коллег?

– К сожалению, не у всех. Строго говоря, то, что я выиграл Ржевский мемориал в таком возрасте, – исключение из правил. Господь помогает. У меня нет другого объяснения, почему так произошло…

Сокурсники делают лепнину, выполняют какие-то небольшие заказы. Памятниками занимается еще только одинешенек из нашей группы.

– У вас после собаки был, извините, Столыпин, стоящий у Белого дома?

– Стараюсь этот памятник не называть, все-таки я входил в авторский коллектив, не произнесу, будто это моя работа.

Полностью мои скульптуры – Ивану Третьему в Калуге, Герою Советского Союза Ханпаше Нурадилову в Грозном, королеве Ольге в греческих Салониках, шахтеру в родимом Губкине…

– Вы говорили, что у вас реализовано сорок проектов. Из ста заявок. Хорошая результативность.

– Ну, сорок с натяжечкой. Есть небольшая хитрость. Я зачел одиннадцать бюстов из Комсомольска – любой по отдельности. Хотя это один проект.

Руки скульптора. Фото: из личного архива

О Кончаловском

– Знакомство с Андреем Кончаловским не сделалось переломным моментом к лучшему в вашей творческой биографии? Он выбрал вас с Фоминым для работы над памятником Ивану Третьему, консультировал с Ржевским мемориалом…

– Соображаю, на что намекаете, но, поверьте, в моей практике не было случая, чтобы кто-нибудь хоть раз помог мне незаслуженно победить. По блату или за взятку. Даже не воображаю, как это делается, не знаю, кому надо платить или обещать откат…

Хотя, конечно, есть процент нечестных конкурсов…

– Какой?

– Размышляю, 70 на 30 в пользу справедливых.

Отвечаю про Андрея Сергеевича. Был конкурс на памятник Ивану Третьему. Выбрали три наиболее успешных проекта, но сказали, что победитель пока не назван, поскольку авторам нужно доработать варианты, посоветовавшись с Кончаловским, который возглавлял жюри и имел вое видение. Вот мы с Костей и поехали к Андрею Сергеевичу, показали наш проект.

Иные призеры тоже с ним встречались.

Кончаловский в общих чертах объяснил, что хочет. Мол, нужен не памятник конкретному царю, важно отобразить дух русского народа. Соображай, как хочешь.

По сути, мы заново сделали эскиз. Эта совместная работа много мне дала. Да, Андрей Сергеевич не скульптор, но он творческий человек, и после общения с ним я даже немножко поменял пластический язык. Стал по-другому смотреть на скульптуру.

– Продолжали общаться?

– В общем, нет. Поздравлениями на праздники обменивались.

Когда огласили ржевский конкурс, я хотел посоветоваться с Кончаловским, но он находился в Италии.

Я даже не знал, что он – член жюри.

Но конкурс был анонимный, участвовали возле сорока проектов, и все семнадцать экспертов проголосовали за нашу работу. По-своему уникальный случай.

О поэзии

– Это ведь был второй этап? В первом никто не выиграл?

– Да, мы вначале предлагали пафосный проект: раненый воин поднимает знамя. Потом поняли: мимо…

– Как возникла идея с журавлями?

– В процессе труды. Есть укоренившийся образ: журавль – символ павшего солдата. Мы с Костей хотели показать душу… дух погибшего бойца. А он у нас распадался на отрепья, что выглядело некрасиво. Искали градиент, как получить растворение, думали, чем заменить неопрятные обрывки. Пришла мысль о журавлях, отведали – оказалось то, что надо.

Мы же постоянно держали в голове стихотворение Александра Твардовского “Я убит подо Ржевом”. Потом добавились “Журавли” Расула Гамзатова. Это бывальщины наши ориентиры.

– Ну да. “Мы за родину пали, но она спасена”… Емко. Однако я помню и произведение другого классика – Роберта Рождественского. “На земле безжалостно махонькой”.

– Из меня не лучший знаток поэзии. Кажется, “Я убит подо Ржевом” проходили в школьной программе, но тогда стих как-то не зацепил, про битву, продолжавшуюся полтора года и унесшую сотни тысяч жизней, я ничего не знал, вот и ассоциаций не возникало. А потом объявили конкурс, я начинов читать, и пронзило.

– Я все-таки прочту Рождественского…

На земле безжалостно маленькой,

Жил да был человек маленький.

У него была служба махонькая.

И маленький очень портфель…

– Да-да, припоминаю. Конечно, слышал!

– Последнее четверостишие:

А когда он упал – некрасиво, неправильно,

В атакующем вопле вывернув рот,

То на всей земле не хватило мрамора,

Чтобы вырубить парня в полный рост!

Я к чему, Андрей: ваш солдат подобный красивый, статный, правильный. А ведь воевали всякие, далеко не только гренадеры. И все они лежат в большой братской могиле подо Ржевом.

– Соображаю, о чем вы. Но показать такую правду, художественно изобразить ее гораздо сложнее…

– Это не упрек вам, а вопрос. Можно ли лепить образ не с богатыря, а с обыкновенного маленького человека в ватнике и ушанке? Условно – с Теркина или с Кузьмича из фильма “В бой идут одни старики”.

– Конечно, можно. Если ваятелю хватит таланта прочувствовать и передать тонкие детали…

С другой стороны… Мне кажется, не поймет народ такой монумент. Герой должен быть, как Алеша под Пловдивом или воин из Трептов-парка в Берлине.

Даже наша работа считается слишком храброй для памятника Великой Отечественной войне. Мы с Костей не рассчитывали на победу, готовили проект, не пытаясь угадать, чего ждет жюри. К тому же в конкурсе участвовали мастодонты скульптурного вселенной, люди известные, именитые…

Поэтому мы старались сделать то, что нам легло на душу.

Удивительно, что выбрали наш проект. Но это в Москве жюри такое продвинутое. А какой-либо губернатор или глава местной администрации едва ли оценят эксперимент, попросят что-нибудь классическое…

Так рождался Солдат. Фото: из собственного архива

О героях

– Вот смотрите: есть памятник Петру I работы Зураба Церетели и есть – Михаила Шемякина. Персонаж одинешенек, а образы совершенно разные. Вам какой ближе?

– К сожалению, ни тот ни другой. Мне по душе шедевр Фальконе – Медный Всадник.

И потом, постигните, Петр I – историческая фигура. Все примерно представляют, как выглядел император, поэтому современный художник может позволить себе кой-какую импровизацию.

Недавно я завершил работу над памятником царскому генералу Котляревскому, покорителю Закавказья. К тридцати годам он успел свершить много подвигов, но при штурме Ленкорани в 1812 году был трижды тяжело ранен, в том числе в голову. Петра Степановича отыщи на поле боя среди убитых солдат, у него оказалась переломана челюсть, выбит правый глаз, раздроблены кости черепа.

Существование ему врачи спасли, но службу генералу пришлось оставить.

Я изобразил Котляревского верхом на лошади, слегка сгладив последствия ранений, чтобы сохранить красивость мужественного лица. Пусть те, кто не слышал о герое, увидят его таким.

Считаю это допустимым.

Но делая скульптуру летчика Девятаева, я пытаюсь добиться максимального портретного сходства. Жив его сын, потому тут фантазии с внешним обликом и какие-то украшательства едва ли уместны.

– Оба памятника – заказы?

– Да. К своему стыду, и о подвиге Девятаева я ничего не ведал, пока не объявили конкурс.

В феврале 1945 года Михаил Петрович бежал из немецкого концлагеря на угнанном трофейном самолете. Совместно с ним спаслись еще девять наших военнопленных. Девятаев был настолько истощен, что не мог потянуть на себя штурвал, сил не хватало. Навалились сообща, возвысились в воздух, ушли от преследования, добрались до своих… Человек с удивительной судьбой! Рад, что мне довелось к ней прикоснуться.

О коллегах

– Любопытно, труды кого из коллег вам нравятся? Скажем, Франгулян с Бродским?

– Интересный памятник.

Из современных скульпторов ближе всех мне, пожалуй, Рукавишников. Он в году, но мыслит так, что может дать фору молодым. Постоянно пробует, экспериментирует, ищет. С интересом наблюдаю за его творчеством. Фантастический искусник.

– Как у вас складываются отношения в профессиональной среде?

– Я существую обособленно. Так всем спокойнее. Знаю, что периодически проходят какие-то заседания Альянса художников, там что-то и кого-то обсуждают, но я был на них два раза. Не близко мне это.

Хотя вступил в союз сразу после окончания академии.

– Билет дает преимущества?

– Любой год плачу членские взносы – и все. Надеялся, получу мастерскую, но пока не дали. Даже бесплатно ходить в музеи не имею права…

– У вас кушать помощники?

– В скульптуре много рутины, лишенной творчества. Скажем, был парень, который помогал мне варить каркасы. Техническая труд занимает, скажем, неделю. По эскизу вымеряешь и делаешь. Особого умения тут не требуется. В это время лучше я займусь чем-нибудь иным. Тем, где нужны именно мои руки.

Нет ни одной работы, которую не сделал бы я сам, а лишь поставил фамилию.

– Количество реализованных проектов воздействует на сумму гонорара?

– Не буду называть фамилию маститого коллеги, но он смеялся, говоря, что Ржевский мемориал сделал бы миллиардов за пять, а не за шестьсот миллионов рублей, как Коробцов.

Нахожу, для столь масштабного проекта мы сработали дешево. Конечно, нам помогали помимо денег. Деревья вот подарили, брусчатку, песок…

Что прикасается гонорара, какая-то сумма закладывается, но наперед не знаешь, что останется. Я с Костей Фоминым делал памятник в Севастополе. Возникли форс-мажорные обстоятельства, и за три месяца труды мы получили… одиннадцать тысяч рублей на двоих. Да, это исключительный случай, сейчас опыта набрались, стараемся до такого не доводить, но порой стоишь перед выбором: сделать качественнее или… заработать побольше. Пока мы с Костей всегда выбирали первое.

– А семейство как к этому относится?

– Родных в рабочие дела я не втягиваю. Считаю, это дело моей совести, и… точка. Семья не ведает.

Прима-балерина Большого театра Евгения Образцова позирует мужу. Фото: из личного архива

О балете

– Расскажите о нереализованных проектах.

– Одна из самых вящих болей – памятник русскому балету. В 2015-м объявили конкурс. Моя работа победила, но потом организаторы решили, что на Большой Дмитровке поставят скульптуру Майи Плисецкой, помершей в мае того года. Памятник делал друг семьи.

Что тут скажешь? Но свою работу я тоже хочу когда-нибудь поставить, весьма она мне нравится. Слепил ее еще до конкурса, для себя. Под впечатлением от первого похода в Большой театр. Меня туда пригласила будущая супруга.

– До этого не были на балете?

– Более того, думал, это вымирающий вид искусства. По телевизору смотрел, и мне казалось, это так скучно и неинтересно, что не возникало жажды сходить на спектакль.

– Хорошая профессия – скульптор! У вас столько открытий, Андрей: узнали про Ржевскую битву, Девятаева, балет… Самообразовываетесь.

– Наверное, стыдно не знать каких-то героев или заблуждаться в искусстве, но я говорю без прикрас. Да, профессия дала мне многое. Я ведь еще и путешествую. С любым проектом куда-то еду, расширяю кругозор…

– А как же вы нашли свою Евгению?

– Она из верующей семьи, Евгений Родионов почитается у них за святого. Где-то Женя увидала мою работу, написала сообщение в “Фейсбуке”, спросила, как можно посмотреть. А скульптура стоит в академии Глазунова, куда не каждого впустят. Я предложил провести и показать. А Женя в знак благодарности пригласила меня на свой спектакль. Это происходило в канун Нового года, шел “Щелкунчик”.

Я посмотрел и был потрясен до глубины дави.

– Кого танцевала ваша избранница?

– Мари. Главную женскую партию. У Жени есть, говоря современным языком, суперспособность. Она зависает в атмосфере. Невесомость! Это не описать словами. Мне захотелось показать это состояние. Пришел после спектакля, не помню, была у меня квартира или, может, жил в студии, и сразу начал лепить скульптуру. На вдохновении.

– Похожа на Евгению?

– Мне кажется, очень.

О любви

– Любовь с первого взгляда?

– Да. В такую девицу невозможно не влюбиться.

Через шесть месяцев сделал предложение, и через год мы поженились.

В 2016-м у нас родились двойняшки – Настя и Соня. Безотносительно разные! И внешне, и по характеру.

– Пластилин дома есть?

– Обязательно! Лепим по утрам. Но, мне кажется, дочкам пока больше нравится писать.

– Евгения Образцова – звезда Большого театра. Никогда не чувствовали себя на вторых ролях?

– На момент знакомства слово “прима-балерина” ничего для меня не значило. Не соображал, кому показывал скульптуру Евгения Родионова. Потом, конечно, дошло, но ощущения, будто живу в тени славы супруга, не возникало. Я занимался своим делом.

– На гастролях не сопровождали?

– Женя, мне кажется, всю планету уже объехала, ее постоянно куда-то зовут. Как-то совместно были в Израиле, где она танцевала “Лебединое озеро”.

Малышам больше перепадало, они с мамой ездили в Рим на “Ромео и Джульетту”, я тогда Ржев доделывал, не смог вырваться.

– В Большенном теперь часто бываете?

– Вот завтра собираюсь на “Коппелию”. Стараюсь ходить на все спектакли Жени. Либо я иду, либо ее мама.

– Сделались разбираться в балете?

– Что-то уже понимаю. И продолжаю лепить. Бездонная тема для творчества, потрясающе богатая пластика. Женя сообщает, что раньше приходилось вносить большие корректировки в мои работы, а сейчас видит, что скульптор работает со знанием дела.

Хочу сделать фарфоровую скульптурку – Джульетту. Может, организую целиком балетную выставку. Но это пока задумки.

Двое и двойняшки. Фото: из личного архива

О семье

– Вы в городе живете?

– Взяли квартиру в ипотеку. С дочками весьма помогают наши семьи. Иначе мы с Женей не смогли бы работать. У нас постоянно живут чьи-то родители, чередуются каждые полтора месяца. Сейчас вот мои папа с мамой бывальщины, потом из Питера приехали Женины.

– И никаких нянь?

– Сами справляемся. На занятия водим. У Жени была мечта, чтобы ребята с детства изучали языки. Девочки уже немножко разговаривают по-французски и по-английски.

Да, пандемия добавила проблем, но – ничего, крутимся. Я по-прежнему каждодневно работаю. Жене было тяжелее, поскольку театр закрылся, а форму поддерживать нужно. Сделали дома станок для дел… Скульптура – тяжелая работа, но у артистов балета еще более каторжный труд. Они так выкладываются на репетициях – пот в три ручья!

Конечно, помогаем товарищ другу. А как иначе?

Первый взнос за квартиру заплатила Женя, дальше уже я включился. Честно говоря, к моменту нашей встречи я был попрошайкам.

– В смысле?

– В буквальном. После окончания академии, помню, наступил период, когда выбирал – творчество или халтура, лепнина за денежки. Делали какому-нибудь богачу потолок, я работал и думал: “Неужели ради этого шесть лет учился в художественной школе, после столько же в академии и три года в аспирантуре? Тратить жизнь на такую ерунду?”

Я перестал подрабатывать и взялся за проект фронтовой собаки. Раз не ел четыре дня – не осталось денег. Наверное, самое страшное испытание в жизни: состояние голода, смешанное с отчаянием. Это нужно было выплеснуть. Тогда я понял, что иду в правильном направлении.

– Зато теперь ездите на новеньком “Ягуаре”.

– Да, долго выбирал, смотрел подержанные. Плачевно было столько денег тратить. Раньше у меня не было машин. А потом все-таки решил взять нулевую. Костя уговорил…

Уже мэтр… Мастер-класс для учеников ребяческой художественной школы. Фото: из личного архива

О памяти

– Мы совсем не коснулись того, как Великая Отечественная затронула вашу семейство.

– Три брата моей бабушки воевали. Один пропал без вести, второго комиссовали после тяжелой контузии, третий прошел линия от блокадного Ленинграда до Будапешта.

У Жени два деда – фронтовики. 9 Мая мы ходили с их портретами в колонне “Бессмертного полка”.

– Расскажу историю, Андрей. Ее вы достоверно не знаете. Бывший главред “Российской газеты” Анатолий Юрков на мемориале увидел фамилию и имя своего отца. В музее ему наименовали деревню Байгорово недалеко от Ржева, где похоронен Петр Юрков. Анатолий Петрович поехал туда и нашел братскую могилу, какую искал много десятилетий.

Понимаете, как бывает? Связь времен…

– Поразительно! И я расскажу вам в ответ. Первое совещание по Ржевскому мемориалу назначили в поисковом стане “Калининский фронт”, который занимался поиском погибших солдат. Нам сказали: приезжайте в деревню Хорошево, два перекрестка – прямо, после – налево. Мы долго искали, не понимая, куда едем. Лагерь состоял из профессиональных поисковиков и нескольких отрядов студентов и школьников. За лето они возвысили из земли более трехсот бойцов Красной армии.

В день нашего приезда назначили захоронение 78 бойцов, из каких лишь шестнадцать удалось опознать.

На церемонию приехала внучка одного из опознанных. Она рассказывала про деда, у которого было четверо детей. Как уходил на фронт, как его эшелон шел мимо соседней станции, но родимые не успели прибежать, чтобы повидаться. Как потом ждали с войны, долго и безрезультатно искали…

Женщина разговаривала с дедом, словно с живым. И это было так пронзительно! Миллион с лишним убитых и раненных в жуткой мясорубке вдруг сжался до судьбы человека, который лежал передо мной в гробу… Словно и не было десятилетий после брани.

Знаете, в ту ночь я долго плакал, не мог остановиться. Многое переосмыслил, по-другому стал относиться к проекту. Когда объявили о победе нашего проекта, немало моих знакомых написали или позвонили, чтобы сказать: кто-то из их родных тоже погиб подо Ржевом. Колоссальная трагедия, какая никуда не ушла. Мемориал строился на народные деньги, и практически все в моем окружении пожертвовали какие-то суммы, хотя я никого не упрашивал.

– А вы вложили свою копеечку?

– Знаете, я душу туда вложил…

Ржев – Москва

Урок истории

Интервью со скульптором Андреем Коробцовым и десятки иных журнальных материалов 2020 года дошли до каждой московской школы

Мэр Москвы Сергей Собянин – “Родине”: У нас с редакцией одна задача

Дорогостоящие друзья!

Фото: Сергей Михеев/РГ

Идея школьной подписки на журнал “Родина” принадлежит учителям. Ведь концепция ежемесячника – демонстрировать историю России через неповторимые истории людей – позволяет ему быть отличным учебным пособием для педагогов.

Публикации издания, посвященные 75-летию Великой Победы, помогли в проведении школьных юбилейных мероприятий. Пять тетрадей проекта “Документы Победы” – “Распоряжение”, “Продуктовая карточка”, “Письмо с фронта”, “Похоронка”, “Наградной лист” – познакомили московских школьников с значительными и малоизвестными документами военного времени.

Журнальные статьи и другие материалы стали основой для тематических уроков, проектной деятельности и новоиспеченных экспозиций школьных музеев. Это лишний раз подтверждает: далекая история становится близкой, когда пропускаешь ее через себя, сквозь судьбы людей, предстающих живыми под пером увлеченных ученых и журналистов. Не случайно каждый номер “Родины” открывается эпиграфом Николая Карамзина: “Сообщают, что наша история сама по себе менее других занимательна: не думаю, нужен только ум, вкус, талант. Можно избрать, одушевить, раскрасить, и читатель удивится…”

Опираясь на хороший опыт уходящего года, правительство Москвы решило продолжить сотрудничество столичных школ с научно-популярным журналом и оформило подписку на 2021 год. У нас с редакцией одна задача: правдиво, доступно и увлекательно рассказывать молодому поколению о сложных вопросах истории, воспитывать настоящих патриотов Отечества.

Желаю сотрудникам, авторам и читателям журнала изумлять и удивляться. А еще – благополучия, добра и крепкого здоровья в новом году.

Мэр Москвы Сергей Собянин