Четыре личности, установившие судьбу нашего выдающегося соотечественникаВ его биографию вплетены мощные фигуры – Сталин, Хрущев, Брежнев, Берия, Славский, Зельдович, Харитон, Ландау, Курчатов, Тамм, Келдыш, Завенягин, Ванников, Неделин, Солженицын, Андропов, Горбачев, Боннэр, Григоренко… Но эти четверо не попросту влияли на Сахарова; они определяли, как повернется его судьба.

Андрей Дмитриевич Сахаров (1921-1989). Фото: РИА Новости

Отец Дмитрий Иванович Сахаров, академик Игорь Евгеньевич Тамм, академик Яков Борисович Зельдович и супруга Елена Георгиевна Боннэр.

Отец: "Нужно сохранить человеческое достоинство…"

Отец – единственный человек на свете, какому Андрей мог сказать все. С ранних сознательных лет он обожал отца, но по-настоящему они стали близки, когда сын поступил в университет. Естественно, на физфак, потому что физиком был Дмитрий Иванович, по учебнику какого я учился в техникуме. Человек по натуре добрый, мягкий – но с нерушимыми принципами жизни.

Он считал способности Андрея не очень рослыми. Как-то знакомый преподаватель сказал старшему Сахарову: ваш сын обладает уникальными способностями, тот возразил: "Ну что вы! Вот Петя Кунин – это да, это натуральный талант". Вундеркиндство недолюбливал, талант, считал, не должен скакать через ступеньки – можно проскочить мимо необходимых знаний. Когда Андрея в 32 года избрали действительным членом Академии наук, минуя обязательный этап член-коррства, Дмитрий Иванович отнесся к этому с неудовольствием.

Дмитрий Иванович Сахаров и одинешенек из его учебников.

"У каждого человека есть три долга, – объяснял сыну, когда тот заканчивал школу. – Первый: перед собой и своими ближними. Второй – перед человечеством. И третий – перед Вселенной, – подумал и уточнил: – Или перед Всевышним. Нужно сохранить человеческое совершенство – вот что главное. В этом нравственный долг. Как говорил твой прадед, священник из Арзамаса, чтобы остаться верным себе, своим понятиям о справедливом и добром мире, нужны сила, стойкость, убежденность".

Андрей Сахаров с младшим братом Георгием. 1932 год.

Дмитрий Иванович нередко приводил изречение Гегеля: "Чувство меры есть высший дар богов". Отточенное, взвешенное чувство меры он прикладывал к преподаванию, науке, политике, искусству, людям… Раз обронил: "Чего не хватает большевикам, так это чувства меры". Прозвучало как приговор. Сам жил в гармонии – в личных отношениях, труду, общении. На Андрея эта позиция производила сильное впечатление, но следовать ей полностью он не мог. В нем бродила внутренняя противоречивость, а уравновешенность была для него не дарованием, но трудно достижимой целью. Вернее, полностью не достижимой.

В декабре 1961 года Дмитрия Ивановича сразил инфаркт. Андрей из Сарова вырвался в Москву. Заключительный разговор. Дмитрий Иванович с печалью сказал: "Помню, ты еще студентом сказал: раскрывать тайны природы – это то, что может принести тебе отрада. Ты раскрываешь тайны, но, вижу, тебе это не в радость. Мне грустно, что твоя научная судьба оказалась такой узкой. Мне кажется, ты мог бы быть блаженнее…"

Академик Игорь Тамм. Фото: РИА Новости

Академик Игорь Тамм: "Вы говорите что-то не то…"

Сахаров строчил: "Особенно велика в моей жизни роль Игоря Евгеньевича Тамма…" Отец заложил в Андрея основы нравственности, академик Тамм поднял в нем ученого с твердыми моральными установками. Сахаров выделяет основные принципы, которых придерживался Тамм: абсолютная интеллектуальная честность и храбрость, готовность пересмотреть свои взгляды ради истины, активная, бескомпромиссная позиция – во имя дела, а не фрондирования в узком кругу.

В 1942 году Андрей после завершения физического факультета МГУ – диплом с отличием! – попал по распределению на военный завод в Ульяновске. Умудрялся в жутких условиях заниматься наукой, отправил две работы академику Тамму, директору института физики Академии наук – знаменитого ФИАНа. Тот заинтересовался изысканиями заводского инженера, выслал ему вызов в аспирантуру. Сахарова не отпускали, Тамм адресовался к наркому вооружения Ванникову…

Сахарова академик выделял. На семинарах постоянно поворачивался к нему: "Андрей Дмитриевич, а что вы размышляете по этому поводу?" Но на аспирантском экзамене по специальности тот поставил мэтра в неловкое положение. Тема реферата – "Проблемы электромагнитной массы электрона". В назначенный день Сахаров представил комиссии доклад, расписал цветными карандашами лист ватмана: электроны – синим, электронный фон – зеленым, позитрон – красным, принялся давать пояснения. Экзаменаторы перешептывались: "Он несет бред". Вот и Тамм застопорил докладчика: "Андрей Дмитриевич, вы говорите что-то не то".

Тот помолчал. А потом произнес с некоторым вызовом: "Извините, Игорь Евгеньевич, но это так попросту. Удивительно, как вы этого не понимаете". В кабинете повисла тишина – тягостная и мрачная. "Вы свободны, Андрей Дмитриевич", – произнёс Тамм. За экзамен аспиранту поставили четыре, что было немыслимо для круглого отличника. Вечером Сахаров пришел к Тамму домой, чтобы доказать: тот заблуждается. Разложил три листочка с формулами. Тамм проглядел раз, другой, третий. Признал: да, я неправ.

Но оценку по специальности Сахарова не изменил.

Сахаров не знал: Тамм, как мог, оберегал его от атомного проекта. То, что Сахаров мастерил в это время в физике, не делал никто в стране, а может быть, и в мире, Игорь Евгеньевич видел в нем великого ученого. Но вмешались могучие мочи и затянули Сахарова в события, которые, собственно, и сделали его знаменитым. В ФИАНе была создана особая исследовательская группа для теоретических и расчетных трудов по созданию водородной бомбы. Во главе – академик Тамм. Сахаров – член группы…

Ядерный заряд был успешно испытан 12 августа 1953 года.

А сквозь годы взрывом стала статья Сахарова "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе", опубликованная в 1968 году на Закате. Но на Тамма политологический труд ученика не произвел впечатления. А к идее "взять лучшее у капитализма" он отнесся критически: академик находил, что только чистый, неискаженный социализм способен решить глобальные проблемы человечества, обеспечить счастье людей. В этом он остался неизменен идеалам своей молодости.

Яков Зельдович, Андрей Сахаров и Давид Франк-Каменецкий (слева направо). Саров. 1952 год.

Академик Яков Зельдович: "Киньте заниматься ерундой!"

Боннэр в самом начале их сближения спросила Сахарова: а кто у него в друзьях? Он задумался. И ответил: Зельдович. А лет сквозь десять в дневнике припечатает его: "Сволочь".

Что стоит за этим?

Яков Зельдович – выдающийся физик, который еще в 1939 году совместно с Юлием Харитоном теоретически обосновал возможность цепной реакции деления. С Сахаровым он познакомился примерно в 1948 году, когда того привлекли к атомному проекту. Зельдович со своей группой разрабатывал так именуемую водородную бомбу-"трубу". Гениальный новичок со своей идеей бомбы-"слойки" по сути перечеркнул эту труд. Андрей думал, что Зельдович обидится. Ну как еще воспримет творческий человек предложение выбросить на помойку труд, которому отдал годы!

Но Зельдович очутился не обидчивым. Он мгновенно оценил перспективность и красоту предложения Сахарова.

Сахаров признавался: "На протяжении многих лет я мог считать, что у нас ближние, дружеские, товарищеские отношения". Зельдович нравился Сахарову. Привлекал непосредственностью, живостью, широтой взглядов – на жизнь, на науку. Любую тему обсуждал как бы не всерьез – труня. Перед работой они около часа прогуливались по лесу. Говорили обо всем, и физика не была главной темой. Иногда Зельдович за полночь влетал в гостиничный номер Андрея. Влетал с победным воплем: "Андрей Дмитриевич, послушайте, какую гениальную вещь я придумал!" И – ночь напролет в разговорах.

Первая в вселенной ядерная бомба. 1953 год.

В 1957 году Зельдович покинул Объект в Арзамасе-16. Посчитал свою миссию исполненной. Создание новоиспеченных и новых бомб из научной сферы перешло в конструкторскую. Для большой науки, для теоретиков научные ориентиры поменялись на технические. А раз за разом повторять пройденное – не всякому по душе. Тем немало такому гиганту, как Зельдович. Перед отъездом у него состоялся длинный разговор с Сахаровым, он предлагал другу покинуть Объект. Тот остался.

Сквозь годы, уже в Москве, Сахаров докладывал в Институте прикладной математики о многолистной Вселенной. Зельдович встал и повернулся к аудитории: "У кого-либо есть газета?" Участники семинара решили, что он попросит и ножницы и вырежет из газеты демонстрационный вариант многолистной Вселенной. Однако Зельдовичу "Истина" понадобилась совсем для другого: он постелил ее на пол у ног Сахарова, встал на колени и умоляюще произнес: "Андрей Дмитриевич! Киньте заниматься разной ерундой! Ведь в космологии есть такие важные проблемы, которые, кроме вас, никто не сможет разрешить. Займитесь хотя бы квантовой гравитацией".

Рисунки Андрея Сахарова: автопортрет и Яков Зельдович.

Под ерундой Зельдович имел в облику увлечение Сахарова политическими и общественными темами. Сахаров и в этот раз не послушал Зельдовича. В 1971 году собрался в Калугу – там должен был состояться суд над диссидентом Револьтом Пименовым. Зельдович позвонил товарищу: "Андрей Дмитриевич, вы подумали над тем, что делаете? Такой поступок сразу поставит вас по ту сторону, вы понимаете, о чем речь. Мой вам совет – откажитесь от поездки". Сахаров отозвался: "А я уже, как вы выразились, по ту сторону. И та сторона – правая. Там главное – права человека. Не знаю, полезно ли то, что я собираюсь сделать, но я уже вступил на этот линия. И вступил бесповоротно".

Еще раз Зельдович позвонил Сахарову, когда тому выделили Нобелевскую премию мира, посоветовал отказаться от провокационной, как он выразился, награды. Андрей Дмитриевич, природно, отверг совет. А в 1982 году объявил в ссылке голодовку с требованием дать разрешение на выезд из страны Лизе, нареченной сына Боннэр. Написал подробные письма Харитону и Зельдовичу, просил помочь. Считал, что имеет моральное право рассчитывать на их поддержка – двадцать лет работали вместе. Харитон не ответил. Зельдович написал: "Дорогой Андрей Дмитриевич! Я бы и рад помочь, но мое положение сейчас весьма неустойчивое. Меня не пускают за границу дальше Венгрии…"

Тогда-то Сахаров и напишет в дневнике: "Сволочь".

После возвращения Сахарова из ссылки на одном из научных семинаров Зельдович подошел, произнёс: "В прошлом было всякое, давайте забудем плохое. Жизнь продолжается". Сахаров промолчал. В декабре 1987 года Зельдовича сразил инфаркт. Сахаров был на похоронах. Написал: "Мы так и не поспели поговорить. Все наносное, мелочное отпало, исчезло, осталось – результаты его поистине необъятной работы. Я иногда ловлю себя на том, что веду с Я.Б. мысленный беседа на научные темы".

С Еленой Боннэр.

Жена Елена Боннэр: "Мы вместе…"

Они были осуждены на сближение – Сахаров вошел в диссидентскую среду, в которой все друг друга знают. В которой связи – теснее некуда. Вначале с Боннэр деловые контакты по правозащитным делам. Вместе на судах над диссидентами, вместе составляли документы протеста. Потом завязались разговоры – о будущем России, о правозащитниках, о тоталитарном строе, о прекрасной западной демократии. И наконец и он, и она почувствовали: должны быть совместно.

Встречаются утверждения, что некие зарубежные силы подослали Боннэр к Сахарову, чтобы ввести его в свой круг. Профессор Яковлев: "В крышке шестидесятых годов Боннэр наконец вышла на "крупного зверя" – вдовца академика А. Д. Сахарова… Боннэр поклялась в непреходящей любви к академику и для начала выбросила из семейного гнезда Таню, Любу и Диму…"

Все это вранье. Никто не подсылал Боннэр с заданием, и она не охотилась на академика. Ситуация сближения Сахарова и Боннэр незапятнанно человеческая – он искренне влюбился в нее. Хотя, казалось бы, какая любовь в их возрасте – ему 49, ей 47. Но так бывает. Боннэр – яркая, неглупая, прямая. Андрей Дмитриевич, стеснительный вообще, а с женщинами – в особенности, перед мощью ее обаяния. Да и не пытался устоять – безоглядно отдался эмоции любви. И всю оставшуюся жизнь преклонялся перед ней.

Со знакомства с Еленой Георгиевной Боннэр начался, если так можно выразиться, иной Сахаров.

Боннэр внесла в его жизнь тепло, уверенность. Он до встречи с ней был одинок. Очень одинок. А она ввела его в творческий круг – беллетристы, поэты, артисты, режиссеры. Но Сахарову никого и не нужно было – только она. В его дневнике столько трогательных слов любви к Боннэр! Когда у нее прихватило сердце, произнёс: "Если ты умрешь, то я покончу с собой". Любовь к Боннэр распространялась и на ее детей – Татьяну и Алексея.

Любила ли она его? Тяжело сказать. Ни разу эта тема не возникала ни в ее воспоминаниях, ни в интервью. Ведущей в семье была она. Все, что она делала, ему нравилось.

У здания суда над диссидентом Юрием Орловым. Москва. Май 1978 года.

Боннэр радикализовала политическую позицию, воззрения, высказывания Сахарова. Он и до встречи с ней имел твердый характер. Достаточно сказать, что в 1954 году отказался вступать в КПСС. Разъяснил так: "Не согласен с политикой партии". Но дальше этого не выходил. Он обдумывал жизнь. Что-то детское, наивное в предложенном им плане облагородить советскую систему. Но после того как оформился альянс с Боннэр, в Андрее Дмитриевиче начала расти нетерпимость. Он перестал говорить и писать об улучшении социализма, им овладела страсть эту систему снести. Сам он так это сформулировал: "… я сделался космополитичней, глобальней, общественно активней".

А еще он стал постепенно отходить от принципов, которые проповедовал отец. Прежде итого о долге перед обществом. Андрей Дмитриевич отстаивал интересы и права узкого круга – скажем так, круга Боннэр. Несложный человек был ему неинтересен. Как-то Сахаров и Боннэр были в гостях у Солженицыных. В разговоре зашла речь о русском народе. Наталья Солженицына заговорила о том, что правозащитники должны заниматься защитой прав колхозников, какие, по сути, крепостные: у них нет паспортов, они не имеют возможности дать своим детям образование – вот чьи права надо защищать. Боннэр прокомментировала: "Да насрать мне на русский народ!" Андрей Дмитриевич поддержал супруга.

Не стоит думать, будто Боннэр диктовала мужу, что ему говорить и что делать в той или иной ситуации. Он поступал по принципу, который сформулировал Михаил Шолохов: "Я строчу по указке своего сердца, а сердце мое принадлежит партии". Андрей Дмитриевич писал и поступал по указке своего сердца, а сердце его относилось Боннэр. Ради нее он был готов отдать жизнь, и, по сути, отдал, когда в 1985 году в Горьком объявил голодовку с заявкой выпустить жену за границу для операции. Он не сдался. И победил: Боннэр выпустили в США, ей сделали операцию на сердце. После этого она прожила еще 26 лет.

А он помер вскоре. Незадолго до смерти закончил воспоминания. Последний абзац: "Люся, моя жена. На самом деле это единственный человек, с каким я внутренне общаюсь. Люся подсказывает мне многое, что я иначе по своей человеческой холодности не понял бы и не сделал. Она также большой устроитель, тут она мой мозговой центр. Мы вместе. Это дает жизни смысл".

Художественная галерея Ист-Сайд (East Side Galery) на восточной сторонке Берлинской стены. Фото: РИА Новости

P.S. Как же много несовместимого в его жизни: создание ядерной бомбы – и Нобелевская премия мира; открытее горе по поводу смерти Сталина – и непреклонное стремление разрушить сталинскую систему; стеснительность, душевная мягкость – и отвага в защите прав человека… Сахаров прошел сквозь споры и конфликты, которые и сегодня не дают покоя обществу, – о власти и ее природе, о противостоянии государства и личности, о национальном проблеме и патриотизме, о взаимоотношениях России и Запада…

Каким он останется в Истории и людской памяти? Кто знает…