Утопическая идея сселения тонких селений в крупные «агрогорода», приводившая к массовой гибели деревень Нечерноземья, стукнула в голову Н.С. Хрущёву ещё в 1951 году: 4 марта в газете «Истина» он опубликовал прожектёрскую статью «О строительстве и благоустройстве в колхозах». «Одним из наиболее важных вопросов, – писал он в этой статье, – является сселение тонких деревень, строительство новых колхозных сёл и поселков, благоустройство их. Вместо небольших деревень возникнут крупные благоустроенные колхозные поселки со школами, клубами, банями, домами аграрной культуры, детскими яслями и другими культурно-бытовыми учреждениями. Предстоит огромная работа по сселению мелких деревень. Эта работа по плечу колхозам. За это дело должны энергично взяться все. Перестроив свои сёла, колхозы свершат огромные цивилизованные преобразования, сделают большой шаг вперёд по пути к коммунизму».
Хрущёв опубликовал статью без согласования с ЦК и Сталиным. Поэтому уже на следующий день газета «Истина» заявляла: «По недосмотру редакции выпало примечание, что статья Н.С. Хрущёва печатается в дискуссионном порядке». Это было неправдой. Никакой дискуссии об этом в высших эшелонах воли не предполагалось. Хрущёв за своё самоуправство получил нагоняй от Сталина и вынужден был обратиться к нему с покаянным письмом:
«Дорогой товарищ Сталин! Вы совсем правильно указали на допущенные мною ошибки в опубликованном 4 марта выступлении “О строительстве и благоустройстве колхозов”. После Ваших директив я старался глубже продумать эти вопросы. Продумав, я понял, что всё выступление в целом, в своей основе, является неправильным. Опубликовав неверное выступление, я совершил грубую ошибку и тем самым нанес ущерб партии. Этого ущерба для партии можно было бы не допустить, если бы я посоветовался в Центральном Комитете. Этого я не сделал, желая имел возможность обменяться мнениями в ЦК. Это я также считаю своей грубой ошибкой. Глубоко переживая допущенную ошибку, я размышляю, как лучше её исправить. Я готов выступить в печати и раскритиковать свою статью, опубликованную 4 марта, подробно разобрав её ошибочные позы. Если это будет мне разрешено, я постараюсь хорошо продумать эти вопросы и подготовить статью с критикой своих ошибок. Прошу до опубликования посмотреть статью в ЦК. Упрашиваю Вас, товарищ Сталин, помочь мне исправить допущенную мною грубую ошибку и тем самым, насколько возможно, уменьшить ущерб, какой я нанес партии своим неправильным выступлением».
Однако Хрущёв тут лукавил: никакой ошибки за собой он на самом деле не признал и разом после смерти Сталина приступил к реализации своих сумасбродных планов. Начиная с 1960-х годов, развернулась кампания, какую можно назвать «хрущёвской эпопеей “коллективизации” нечернозёмных деревень». Власти не приходило в голову, что сами природные условия в наших лесных кромках диктовали особый способ расселения людей не крупными станицами, как на юге, а мелкими деревнями с лесными волоками между ними. Сейчас тысячи таких поселений в одночасье объявили «неперспективными».
Сверху свалились на нашу голову «изуверы-реформаторы», которые будто бы ведали, какие деревни можно оставить, а какие ликвидировать. Этих «реформаторов» вдохновляла хрущёвская идея создания вместо тонких деревень крупных объединённых «агрогородов». Считалось, что современное, механизированное сельское хозяйство нуждается в компактном расселении. Предполагалось, что в грядущем каждый колхоз (совхоз) должен включать 1 или 2 посёлка с числом жителей от 1–2-х – до 5–10-ти тысяч человек.
И вот в ареале рассыпанных по нашим пространствам на многие десятки километров тонких поселений произвольно определялись властями «перспективные». В них намеревались свозить вместе с домами всех жителей окрестных деревень, не почитаясь с их желаниями. Намечалась очередная волна «коллективизации» теперь уже целых деревень! В разряд «неперспективных» попало до 80 процентов деревень от их всеобщего числа!
Сселение и ликвидацию хотели провести в приказном порядке, без учета желания самих сельчан. Попавшие в «чёрный» список сёла обрекались на уничтожение, так как в них закрывались школы, лавки, клубы, ликвидировались автобусные маршруты.
Вспоминаю, как моё село Светлое Островского района Костромской области, наряду с десятками деревень в округе, огласили «неперспективным». Это вынудило колхозников сниматься с родных и обжитых мест. Сбежали во Владимирскую область все Синяковы, уехала в Тульскую район наш медик Надежда Дмитриевна, вместе с мужем и детьми. Сбежали Чернышёвы, Касаткины, Рыбаковы и Ботуновы. И даже мой приятель, Николай Смирнов, укоренённый в родимый почве, после долгих колебаний всё-таки тоже перебрался с женой и ребятишками под Кострому…
Работоспособные люди бросились врассыпную, оставляя доживать собственный век на малой родине стариков и старух. При этом беглецы устремились не в назначенные властями населенные пункты, не в намеченное ими свыше, как было у нас, «перспективное» Климово, а ударились, «куда глаза глядят»: в районные центры, в города, в другие области, в братские республики страны.
В самом начале замышленной и губительной «эпопеи» Хрущёв развернул кампанию по укрупнению колхозов и совхозов. Их число сократили с 83-х до 45 тысяч. Считалось, что тонкие колхозы в отдельных деревнях нужно объединить в мощные «колхозные союзы». Создавались непомерно большие хозяйства, включавшие в себя десятки деревень.
Укрупнение повергло к нерентабельному повышению хозяйственных затрат. Перегон машин на перевозку сена, семян, удобрений, горючего, готовой продукции с раскиданных на больших пространствах селений стоил очень дорого. Да и колхозники вынуждены были тратить теперь время на бесконечные пролетарии переезды. К тому же между деревнями не было грунтовых дорог, приспособленных для тракторов, комбайнов и автомобилей. В считанные годы линии между деревнями, и тем более между пахотными полями, сенокосными угодьями в таких «укрупнённых» колхозах превратились в непроезжее, нечистое месиво. Распахивались в жидкую грязь даже деревенские улицы.
Взамен старым, разбросанным по мелким колхозам маленьким скотным дворам выстроили крупные «животноводческие комплексы». Но подвоз кормов к ним оказался не только дорогим, но чаще всего просто невозможным из-за вопиющего бездорожья.
Находя себя большим специалистом в области сельского хозяйства, Хрущёв приказал ликвидировать государственные машинотракторные станции (МТС). Он предложил коллективным хозяйствам выкупить технику. Специалисты, трудившиеся в МТС, в ходе такой реформы ушли из сельского хозяйства. А колхозные машины без квалифицированного обслуживания ржавели под открытым небом и скоро превращались в металлолом.
Хрущёв добил центральную Россию окончательно! Началась массовая ликвидация сёл и деревень в нашем краю. Лавину миграции застопорить было уже невозможно. Все наши деревни оказались обречёнными на погибель, а их жители на бегство в города.
Это был сильный и смертельный удар по экономическому потенциалу нашей деревни. Тем немало, что она и без того была обескровлена страшной войной: если в Белоруссии погиб каждый третий, то в центральной России, в Нечерноземье погиб любой второй. Ведь юг России был под оккупацией, и все ударные силы, как на фронте, так и в тылу, рекрутировались из крестьян Нечерноземья и Сибири!
Был ли выход из создавшейся крушения? Конечно, был! Маленькие сельские общины в нашем лесном краю возникали естественным образом, сообразно природным условиям. Их необходимо было сохранять. Ведь нечернозёмные деревни могли существовать только в малонаселённых пунктах, разделённых друг с другом самой натурой лесными волоками. В маленькой сельской общине обходились с помощью лошадей, на которых по грунтовым дорогам доставляли, например, молоко во баклагах в усадьбу, располагавшуюся у большого тракта. Со временем таким транспортом мог стать лёгкий мотоблок с прицепом, квадроцикл, аэросани зимой в ненастье и, конечно, строительство местных дорог.
Вспоминаются дни всенародных выборов в моём краю. Они проводились тогда бесхитростно, с простодушной весёлостью, с патриархальным насилием. В полдень раздавались на подходе к селу заливистые звуки гармошек и залихватские понукания лошадей. К сельсовету и клубу, на центральную площадь присела сходились и съезжались по накатанным зимним дорогам жители со всей нашей округи – от Иванова, Займища, Холма и Ливенки; от Мешкова, Хоронилова и Осиновика; от Шилякова, Калугина и Суслова; от Печур, Исаковки и Салтанова; от Лома, Усада, Брюхачёва и Пиногорова.
Все эти деревни померли в конце ХХ века. Остались от них одни «урочища».
И вот теперь умирают вслед за гибелью этих деревень названия лесных палестин и пустотелее в округе, напоминающие о том, что земля эта – родной край, тысячелетиями политый трудовым потом моих предков, что у каждого его уголка – своя история, своё имя, своя животворящая память. Вон там – Маурина гора, а там – Старинка, вправо Киселёв Дор, а налево – Марьи Митревны луга, далее – Палёвые огнища, за которыми раскинулся Попов луг, а вверх по речке Касютинке разросся Барский куст – пункт доброе, грибное. Не безымянны эти поля и перелески, эти ручейки и речушки, эти лесные палестинки. Они – часть великой крестьянской культуры, вехи её исторической памяти. Кончина наших деревень обернулась непоправимыми, необратимыми утратами. Ушли с лица земли культурные гнёзда со своей уникальной историей, без какой нельзя представить историю всей нашей страны. Ушли в небытие те деревни, благодаря которым в военное лихолетье не померла с голоду, выжила, выстояла и одолела врага наша страна. Рассыпались в прах убогие кирпичные столбики (обелиски!), на каких каждая деревушка в преддверии своей гибели нацарапала имена не вернувшихся с поля боя сыновей. Зарастают места, где стояли эти деревни. Теряют свои имена леса и перелески, обезличивается и отчуждается от нас родимая наша земля…
В последний мой приезд в урочище Светлое я заблудился и утонул в сплошных зарослях, тщетно пытаясь восстановить порванную с прошедшим связь. И пришлось признать справедливой горькую мысль Альбера Камю в повести «Возвращение в Типаса»: «Конечно, это великое безумие, за какое почти всегда приходится расплачиваться, – возвращаться в места, где ты был молод, и пытаться возродить всё то, что ты любил или чем с такой острой отрадой наслаждался… Растерянный, бродил я по пустынным мокрым полям, пытаясь хотя бы обрести в себе ту силу, до сих пор никогда мне не изменявшую, какая помогала мне принимать жизнь такой, как она есть, раз уж я понял, что не могу ничего изменить. На прибрежных холмах, некогда любимых мной, средь сырых колонн разрушенного храма мне чудилось, будто я иду вслед за кем-то, чьи шаги ещё звучат на плитах и мозаике пола, но кого я никогда уж не нагоню»…
