В дохристианский период в древнерусском обществе были две разновидности брака: моногамная и полигамная. О широком распространении последней свидетельствует автор Повести временных лет. Говоря о нравах различных славянских племён, он с христианским возмущением строчит, что “радимичи, и вятичи, и северъ… имяху же по две и по три жены”1. У князя Игоря, как сообщает В. Н. Татищев, помимо Ольги были и иные жёны2. Князь Ярополк, несмотря на то, что уже имел “жену грекиню”, привезённую его отцом Святославом из Болгарии, успешно сватался к полоцкой княжне Рогнеде3. А Владимир Святославич до принятия им христианства и женитьбы на византийской царевне Анне уже имел пять “водимых”, т. е. легитимных с точки зрения языческих обычаев, жён4.
архив журнала “Родина”
Князь Владимир Святославич и Рогнеда. Цветное приложение к журналу “Отечество” за 1899 год.
Полигамия не являлась атрибутом семейной жизни исключительно восточных славян, она была известна и у западных, и у южных славянских народов, а также у всех их соседей. Так, так, у польского короля Мешко до принятия им христианства было семь жён, у поморянского князя – несколько жён и двадцать четыре наложницы, немало жён имел и чешский князь Славник5.
Помимо многожёнства среди древнерусской знати процветало и наложничество. Наиболее показателен образец того же Владимира Святославича, имевшего по 300 наложниц в Вышгороде и Белгороде и ещё 200 в сельце Берестове6. По мнению А. В. Карташёва, под наложницами в этом случае подразумеваются пленницы, служившие развлечением для князя и его дружины и предметом торговли7.
Низшие слои древнерусского общества, по всей видимости, вели немало упорядоченный образ жизни, что подтверждают свидетельства арабских, византийских и западноевропейских авторов, таких как Аль-Масуди, Маврикий Стратег и св. Бонифаций8. Но потребовано это было, скорее всего, не столько какими-либо моральными принципами, сколько экономическим положением, не позволяющим содержать нескольких жён, а тем немало наложниц.
Помимо полигамии в древнерусском обществе, по мнению С. В. Бахрушина, существовали и признаки левирата, то есть обычая брать в супруги вдову умершего брата9. Но источники приводят только единственный пример подобного рода – Владимир Святославич после смертоубийства брата Ярополка женился на его вдове: “Володимиеръ же залеже жену братьню грекиню”10.
В языческой семье жена находилась в подчинённом позе по отношению к мужу. Это связано с тем, что в древнейшие времена одним из главных достоинств человека была физическая сила. Несмотря на то, что многие славянки по своему манеру жизни не отличались от мужчин – охотились, воевали и т. п., в большинстве случаев они всё равно уступали им в физической силе.
Сама идея перевесы мужчины над женщиной, отмечал В. О. Шульгин, отражена в космогонии славян. Женщина – вода – олицетворяла пассивное начало мироздания, а муж – свет – творческое. Без света-мужчины вода-женщина представлялась в виде льда, снега, смерти. И только под воздействием света женское начин получало жизнь и движение11. Символическим проявлением такого отношения к женщине, с точки зрения В. И. Сергеевича, являлся обряд разувания супругом мужа во время брачной церемонии, приравнивавший её к прислуге12.
Правовое положение жены в семье зависело от формы заключения супружества. Например, в случае похищения невесты она становилась собственностью мужа, вещью, которой он мог распоряжаться по собственному усмотрению. В то же время похищение невесты с её согласия (“на игрищах”), предоставляло ей несколько другой, более высокий статус, что было обусловлено активной ролью невесты при заключении брака. Положение женщин, вступивших в супружество в результате купли их у родителей, практически не отличался от статуса похищенных жён. Очень часто они становились не жёнами, а рабынями-наложницами. Положение дамы существенно улучшил договорной брак, сопровождавшийся принесением приданого и выплатой вена, которые гарантировали ей определённые права в новоиспеченной семье. Односторонний разрыв такого брака со стороны мужчины осложнялся наступлением для него имущественных последствий в виде утраты приданого.
Ещё одним фактором, влиявшим на положение женщины после замужества, являлось её добрачное социальное положение. Невесты, относившиеся к высшим слоям древнерусского общества, сохраняли высокий личный статус и после вступления в брак. Они не только были хозяйками в собственном доме, но и порой принимали участие в общественно-политической жития. О последнем свидетельствует наличие послов от знатных славянских женщин на переговорах князя Игоря с Византией. В заключённом по их результатам договоренности упоминаются “Искусевн Ольги княгини… Каницаръ Предъславин; Шихъберн Сфанъдръ, жёны Улеба…”13.
Княгиня Ольга после смертоубийства древлянами её мужа князя Игоря “съ сыном своимъ Святославомъ собра вои много и храбры” разгромила непокорное племя и “възложиша на ня дань тяжьку”14. После она самостоятельно правила до совершеннолетия Святослава, демонстрируя выдающиеся способности государственного деятеля.
Тем не менее, независимо от формы заключения супружества и места, занимаемого женщиной в общественной иерархии, полновластным главой семьи всегда оставался муж. Он мог судить свою жену, подвергать её телесным карам и даже распоряжаться её жизнью. Так, князь Владимир Святославич намеревался собственноручно убить свою супругу Рогнеду за попытку покушения на его житье. Татищев писал: “Владимир так сим оскорбился, что хотел её тут зарезать. Но, желая более ей прискорбности учинить, велел ей немедленно одеться в платье лучшее и убор царский, как на супружество приготовиться, и потом велел ей сесть на постель, что она смело учинила. Владимир взял меч голый в руку и пошёл к ней, желая ее уложить наедине…”15 От неминуемой расправы княгиню спасло только появление их малолетнего сына Изяслава.
По всей видимости, муж мог безнаказанно отнять жизни свою жену и за супружескую измену. Об этом красноречиво свидетельствуют древнерусские былины. Богатырь Святогор убил свою супругу за то, что она с поддержкой шантажа заставила Илью Муромца овладеть ею: “Красавица жена его [Святогора] богатырская пошла гулять по чисту полю и выглядела Илью в сыром дубу. Говорит она таковы слова: “Ай же ты, дородный добрый молодец! Сойди-ка со сыра дуба, сойди влюбленность со мной сотвори; буде не послушаешься, разбужу Святогора богатыря и скажу ему, что ты насильно меня в грех ввёл”16. Бессердечно расправился со своей женой-изменницей Добрыня Никитич: “А и стал Добрыня жену свою учить / Он молоду Марину Игнатьевну / Он первое ученье – ей длань отсёк, / Сам приговаривает: / “Эта мне рука не надобна, / Трепала она, рука, Змея Горынчишша!” / А второе ученье – ноги ей отсёк: / “А и эта- де нога мне не надобна, / Оплеталася со Змеем Горынчишшем!” / А третье ученье – уста ей обрезал / И с носом прочь: “А и эти-де мне губы не надобны, / Целовали они Змея Горынчишша!” / Четвёртое ученье – башку ей отсёк…”17. Также поступил в подобном случае и Иван Годинович18. В былине “Чурила Пленкович и Катерина” вполне завоёванной считается смерть от руки Пермяты его жены Катерины, изменившей ему с Чурилой Пленковичем: “взял Пермята да молоду жону, / На одну-де ногу да он ступил ноньце, / Как другу-де да у ей отвлёк…”19.
Можно согласиться с К. А. Неволиным, что безнаказанность убийства мужем жены связана с тем, что в древние времена безопасность и жизнь людей обеспечивались мщением их родственников. Женщина, выходя замуж, теряла связь со своей семьей и переходила под власть и защиту мужа, в силу чего никто из родимых не имел права мстить супругу в случае её убийства, тем более, если оно произошло в результате “справедливого” наказания20.
О невысоком собственном статусе женщины в семье в дохристианский период свидетельствует и языческий обряд захоронения жены вместе с погибшим мужем. Известия об этой славянской традиции в различных вариантах и с разными объяснениями можно найти в многочисленных источниках: арабских, византийских, западноевропейских. Так, по сведениям арабского историка и путешественника X столетия Аль-Масуди, славянских дам живьём сжигали вместе с усопшим мужем. Если же мужчина умирал холостым, его женили уже после смерти21. Иной арабский путешественник первой половины X века Ибн Фадлан сообщал, что женщин сначала убивали, а потом уже сжигали22.
По мнению арабского учёного основы X столетия Ибн Руста, жену не сжигали, а вешали, но не сразу, а только через год после смерти супруга23. По данным же Маврикия Стратега дамы удушали себя24.
Отголоски этого обычая можно найти и в древнерусском эпосе. Так, в былине “Данило Ловчанин” Авдотья Микулична, супруга Данилы, узнав о смерти своего супруга, “надевала платье она худящое, / А хватала себе в руки копейчо / Как, побежала по дорожке прямоежжоей, / Добежала до Данилка Староильича, / Как ведь ткнула тупоумным кончём в сыру землю…/ Как ведь пала она грудью на востро копьё / Как ведь тут ей ищэ да смерть случилосе”25.
Археологические данные подтверждают эти извещения. Так, в кургане № 7 из Гнёздовского могильного комплекса, расположенного на Днепре, недалеко от Смоленска, найдено захоронение мужчины и женщины, сопровождаемое погребальным инвентарём. Черниговский курган Гульбище также кормит парное захоронение мужчины, вероятно, боярина-дружинника, и женщины. В кургане Чёрная Могила кремированы три трупа: два воина, взрослый и юноша, и дама, о чём свидетельствуют двойной комплект вооружения и женские украшения26. Вероятно, старший воин занимал очень высокое пункт в социальной иерархии, поэтому в потусторонний мир его сопровождала не только женщина, но и оруженосец.
Если сам факт захоронения женщин вместе с мужами, сомнений не вызывает, то вопрос о том, кем они приходились умершему – жёнами, наложницами или просто родственницами, остаётся открытым. На наш взгляд утверждение о том, что помершего в потусторонний мир должна была сопровождать именно жена, является ошибочным. Так, княгиня Ольга после смерти своего супруга Игоря не лишь не была сожжена вместе с ним, но и вступила во второй брак с древлянским князем Малом, а вдова князя Ярополка вышла замуж за Владимира Святославича. Да и Ибн-Фадлан, покинувший наиболее детальное описание погребального обряда древних славян, также не настаивал на том, что жертвой должна быть именно супруга и вообще особа женского пола. “Когда же умирает у них глава – писал он, – то семья его говорит девушкам и мальчикам: кто из вас умрёт с ним? И кто-либо из них говорит: Я! Когда он так сказал, то это уже обязательно для него, ему никак не позволительно обратиться вспять, и если б он даже желал, это не допускается; вящей частью делают это девушки”27. Возможно из-за того, что чаще всего на подобный шаг соглашались девушки, и сложился стереотип, что собственно женщина должна быть жертвой.
По мнению В. В. Мавродина, приблизительно одинаковое количество мужских и женских захоронений в отдельных могилах указывает о том, что свободная женщина не сопровождала своего умершего мужа в потусторонний мир28. Большинство курганов конца I тысячелетия, не принадлежащих дружинникам, подлинно чаще всего содержат одно захоронение, как, например, у волынян и древлян. У вятичей и кривичей второе и последующие захоронения, порой присутствующие в курганах, являются впускными, то есть совершёнными позднее29. Но ведь парные захоронения практиковались только в дружинной окружению (т. н. “дружинные курганы”), которая по своей численности составляла лишь небольшую долю населения Древней Руси, в мочь чего практически не влияла на статистику. Это позволяет предположить, что обычай захоронения жены или рабыни вместе с умершим существовал лишь в среде древнерусской знати.
Несмотря на бытовавшее у восточных славян многожёнство и наложничество, жёны в Древней Руси отличались целомудренностью и верностью, о чём неоднократно строчили относящиеся с предубеждением к славянам византийские и западноевропейские авторы. Даже причиной существования жестокого ритуала захоронения женщины совместно с умершим мужем современники считали любовь. Маврикий в своём “Стратегиконе”, описывая нравы древних славян, указывает, что “скромность их дам превышает всякую человеческую природу, так что большинство их считает смерть своего мужа своей смертью и добровольно удушают себя, не находя пребывание во вдовстве за жизнь”30.
Немецкий архиепископ Бонифаций, укоряя английского короля Этельреда в ведении распутной жизни, приводит ему в образец семейную жизнь славян: “Народ мерзкий и самый дурной, соблюдают, однако же, с такой верностью в супружеском союзе обоюдную любовь, что жена по смерти мужа сама отрекается от жизни, и та считается между ними славною, которая своею дланью убьёт себя, чтобы сгореть с мужем на одном костре”31. И даже если у умершего было несколько жён, первоочередное право быть похороненной совместно с ним, по свидетельству Ибн-Руста, получалата, которая утверждала, что особенно сильно любила мужа32.
Но российский историк XIX столетия В. В. Макушев находил, что “не одна любовь к мужьям заставляла славянок обрекать себя на сожжение”. Опираясь на сведения арабских авторов Ибн-Фадлана и Аль-Массуди, он выделил три вина, по которым женщина совершала подобный шаг: “1) Девица по выходу замуж была уводима в чужую семью, иногда вдали от родных; муж был естественным и единственным её защитником и покровителем. Со смертью мужа она лишалась защиты от претензий и обид со стороны людей ей посторонних и потому предпочитала умереть, чем вести тягостную жизнь в одиночестве. 2) Женщина существо слабое и беззащитное, не могла, по понятиям славян, взойти в рай без содействия мужа. 3) Перенося в жизнь загробную те же самые отношения, в которых они находились здесь на земле, славяне сжигали совместно с умершим, всё, что было необходимо ему в загробной жизни: пищу, одежду, оружие, коня и жену, которой предназначено было услаждать досуг её супруга”33.
По мнению Б. А. Рыбакова, “рай был доступен лишь самому уважаемому человеку”34. Поэтому вполне возможно, что некоторые из членов семейства, родственники или жёны, добровольно вызывались сопровождать “уважаемого человека” (князя, боярина и т. п.) в мир иной, надеясь вместе с ним попасть в рай. Наверное, поэтому вместе с князем в черниговском кургане Чёрная Могила были погребены его юный родственник и женщина, пожелавшие совместно со своим господином попасть в рай.
Глава семьи имел чрезвычайно широкие полномочия и по отношению к своим детям. Он даже мог распоряжаться житием своего ребенка. Наши источники того времени не дают прямых свидетельств того, что отцы могли убивать своих детей при рождении. Лишь в одном трактате – “Слове Григория Богослова” – упоминается об убийствах младенцев, практиковавшихся в Тавриде [древнее название Крыма] – “таверьская деторезанья”, какие русский переводчик приписывает славянам35. Но подобный обычай существовал у соседей восточных славян – чехов, а также у прибалтийских славян. Там родители могли уложить младенца, особенно дочь, если её существование было в тягость для семьи36. Поэтому, считает Сергеевич, молчание наших ключей не может служить убедительным доказательством отсутствия подобного обычая у восточных славян37.
Косвенно существование данной традиции подтверждают и русские былины. Так, в былине “Михайло Петрович (Козарин)” говорится, что когда у короля Петра Коромыслова родился десятый сын Михайло, “папа Михайлушка, ни мать не возлюбили, / Родны братьица ёго невознавидели; / Захотели Михайлушка конём стоптать, / Пожелали Михайлушка копьём сколоть”38. А Илья Муромец не задумываясь убивает свою дочь, в другой версии – сына Сокольника, за покушение на свою житье: “А схватил как поляницу за желты кудри, / Да спустил ен поляницу на сыру землю, / Да ступил ен поляницы на праву ногу, / Да он дернул поляницу за леву ногу, / А он надвоё да ю порозорвал, / А и валил он поляницу по мелким кускам, / Да содился-то Илья на добра коня, / Да он рыл-то ты кусочки по чисту полю, / Да он первые половинку-то кормил стальным волкам, / А другую половину чёрным воронам”; “Да схватил он Сокольника за черны кудри, / Да и вызнял его рослее могуцих плець, / Опустил он его да о керпищат пол / Да и тут-де Сокольнику смерть случилосе. / Да и вытащил старой его вон на улицу, / Да и длани и ноги его он оторвал, / Розсвистал он его да по чисту полю, / Да и тулово свезал да ко добру коню, / Да сорокам, воронам да на расклёваньё, /Да стальным де волкам да на ростарзаньё”39.
Но помимо абсолютных прав в отношении детей, родители имели перед ними и весьма значительные долги. В частности, отец брал на себя обязательство заботиться о своих детях, пока они не достигнут юношеского возраста и не смогут обеспечивать себя сами40. Кроме того, в языческий этап на отца возлагалось исполнение обычая кровной мести в случае убийства сына: “Убьеть мужь мужа, то мьстить… отцю сын…”41. Образцом исполнения такого рода обязанности может служить месть воеводы Свенельда князю Олегу Святославичу за убийство сына Люта: “И молвляше вечно Ярополку Свенальдъ: “Поиди на братъ свой и поими волость его”, хотя отмьстити сыну своему”. В результате начавшейся брани между братьями Свенельдов обидчик Олег Святославич погиб42.
Обязательства, налагаемые древнерусским обществом на детей по отношению к родителям, бывальщины гораздо большими, нежели их права. В дохристианские времена дети были обязаны окружать родителей заботой, защищать их и кормить в старости, а также мстить за убийство родителей43.
Таким образом, супружеские отношения в Древней Руси языческого периода строились на принципе главенства папу над всем домочадцами, так как физическая сила давала статусные преимущества в обществе, где господствует ручной труд и существует постоянная нужда защиты домашнего очага. Этим же фактором определялись взаимные права и обязанности членов семьи.
Тем не менее в семейной жития восточных славян оставалось место для супружеской любви и родительской заботы.
1. Повесть временных лет (ПВЛ). По Лаврентьевскому списку. М.; Л. 1950. Ч. 1. С. 15.
2. Татищев В. История Российская: В 3 т.
М. 2003. Т. 1. С. 56.
3. ПВЛ. С. 53, 54.
4. Там же. С. 56; Татищев В. Указ. соч. Т. 1. С. 60.
5. Нидерле Л. Славянские древности. М. 2000. С. 207; Черниловский З. М. Русская Истина в свете других славянских судебников//Древняя Русь: проблемы права и правовой идеологии. М. 1984. С. 21.
6. ПВЛ. С. 56.
7. Карташев А. В. Очерки по истории русской храмы. М. 1991. Т. 1. С. 246.
8. Гаркави А. Я. Сказание мусульманских писателей о славянах и русских (с половины VII века до конца века по Р.Х.) СПб. 1870. C. 129; Мишулин А. В. Древние славяне в фрагментах греко-римских и византийских писателей по VII в. н. э.// Вестник древней истории. 1941. № 1. С. 253; Макушев В. Сказание иностранцев о быте и нравах славян. СПб. 1861. С. 141.
9. Бахрушин С. К проблеме о крещении Киевской Руси//Религия и церковь в истории России. М. 1975. С. 20.
10. ПВЛ. С. 55–56.
11. Шульгин В. О. О состоянии женщины в России до Петра Великого. Киев. 1850. С. 38–39.
12. Сергеевич В. Лекции и изыскания по древней истории русского права. СПб. 1894. С. 273.
13. Владимирский-Буданов М. Хрестоматия по истории русского права. Киев. 1908. Вып. 1. С. 8–9.
14. ПВЛ. С. 42–43.
15. Татищев В. Указ. соч. Т. 2. С. 164–165.
16. Святогор и Илья Муромец//Былины. М. 1991. С. 52–53.
17. Три года Добрынюшка стольничал// Былины. С. 306.
18. Иван Годинович//Свод русского фольклора. Былины в 25 томах. Т. 2. СПб. 2001. С. 56.
19. Чурила Пленкович и Катерина//Свод русского фольклора. Т. 1. СПб. 2001. С. 642.
20. Неволин К. А. Целое собрание сочинений. СПб. 1857. Т. 3. Ч. 1. С. 79.
21. Гаркави А. Я. Указ. соч. С. 129.
22. Там же. С. 99–100.
23. Новосельцев А. П. Восточные источники о восточных славянах и Руси VI–IX вв.//Древнерусское страна и его международное значение. М. 1965. С. 388.
24. Мишулин А. В. Указ. соч. С. 253.
25. Данило Ловчанин//Свод русского фольклора. Т. 2. С. 80.
26. Седов В. В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М. 1982. С. 248, 253, 254.
27. Гаркави А. Я. Указ. соч. С. 97.
28. Мавродин В. Древняя Русь (генезис русского народа и образование Киевского государства). М. 1946. С. 129.
29. Седов В. В. Указ. соч. С. 98, 104, 146, 148.
30. Мишулин А. В. Указ. соч. С. 253.
31. Макушев В. Указ. соч. С. 141.
32. Новосельцев А. П. Указ. соч. С. 388.
33. Макушев В. Указ. соч. С. 142.
34. Рыболовов Б. А. Язычество Древней Руси. М. 1988. С. 309.
35. Нидерле Л. Указ. соч. С. 210.
36. Черниловский З. М. Указ. соч. С. 24.
37. Сергеевич В. Указ. соч. С. 297.
38. Михайло Петрович (Козарин)// Былины. С. 664.
39. Илья Муромец и его дочь//Былины. С. 201; Илья Муромец и Сокольник// Свод русского фольклора. Т. 2: Былины Печоры. С. 363–364.
40. Макушев В. Указ. соч. С. 144.
41. Истина Русская. М.; Л. 1947. Т. 2: Комментарии. С. 15.
