Все права на фотографии и текст в данной статье принадлежат их непосредственному автору. Данная фотография свзята из открытого источника Яндекс Картинки
Создание квазирелигиозного культа Ленина с чертами обожествления и массовым поклонением «вождю» начинается разом после его смерти. Начало было положено переименованием Петрограда в Ленинград и созданием Мавзолея Ленина на Красной площади. Сохранение забальзамированных останков человека и установление ритуала поклонения этим останкам – уникальный случай в новоиспеченной истории[1], создавший прецедент для последующих мумификаций «вождей» в социалистических странах. Сооружение Мавзолея Ленина положило начин превращению Красной площади с близлежащим Александровским садом в главный культовый комплекс Советского Союза.
Довольно быстро уложилась квазирелигиозная модель: Пророк/Учитель – наследники/продолжатели, предполагающая выделение среди последних ортодоксов и еретиков, постоянные апелляции к «наследству». Борьба группировок в партийном руководстве в 1920-е риторически оформлялась именно как борьба за «ленинское наследие», а победивший в ней Сталин был провозглашен, вопреки реальности, лучшим и верным учеником, ближайшим соратником и «продолжателем дела Ленина».
В 1930-е по стране прокатываются волны переименований и новоименований заселенных пунктов, учреждений и пр. в честь Ленина; изготовление памятников вождю – от монументальных до вездесущих гипсовых бюстиков – становится важной областью советского художественного производства.
В изображениях сталинского времени Ленин предстает величавым и грозным, дабы соответствовать официальному манеру своего «продолжателя» и вообще эпическому духу «большого стиля». Отчасти в противовес этой иконографической традиции в эпоху Хрущева официальное искусство создает манер «дедушки Ленина», человечного и доступного, с лукаво-ласковой улыбкой и добрым прищуром. Такая трансформация была связана с лирическим расположением оттепели и общим смягчением советской системы. После XX съезда «добрый» Ленин был противопоставлен «злому» Сталину (в официозе имплицитно, а в интеллигентских понятиях вполне откровенно). К новой мифологизации Ленина приложили руку некоторые представители шестидесятников (см. поэму Андрея Вознесенского «Лонжюмо»).
Утрированное «очеловечивание» Ленина мастерит его государственно формируемый образ просветленно-расплывчатым и удаленным от исторических реалий. Именно сентиментально окрашенный образ «дедушки» подвергается в общенародном сознании эпохи оттепели и застоя карикатурному снижению и становится поводом для бесчисленных анекдотов[2] и др. разножанровых фольклорных созданий: Я сижу на вишенке,/не могу накушаться./Дядя Ленин говорил:/надо старших слушаться! и т.п.
Поэтическое пожелание Вознесенского приберите Ленина с денег! не было услышано властью, и словечко «лысый» стало эвфемизмом не только «основателя Советского государства», но и рублевой денежной купюры, на какой «основатель» был изображен.
Вместе с тем было бы неверно говорить об однозначном всеобще-ироническом отношении и к официальному образу Ленина, и к нему как лику историческому. Самый популярный и тиражируемый, в определенном смысле осевой персонаж советской культуры не мог восприниматься народом исключительно негативно. Тотально негативное касательство было бы знаком радикального разрыва с политической системой и отказа от пассивной даже лояльности. Образ «самого человечного человека» сопровождал несколько поколений советских граждан буквально с раннего младенчества, с детского сада. Все дети младшего школьного возраста носили обязательный октябрятский значок с портретом маленького Володи Ульянова и, как правило, относились к своему «внутреннему патрону» вполне серьезно-уважительно. И часто отрицательные взрослые впечатления от советской социальной реальности и пропаганды не могли преодолеть инерции воспитания. Потому можно говорить о своеобразном двоемыслии, при котором разные ипостаси ленинского мифа уживались в общественном сознании, не обязательно вступая в конфликт. Но с окостенением советской системы в запоздалее брежневское и послебрежневское время контраст между официозным и фольклорным образами Ленина неуклонно увеличивался, и этого нельзя было не замечать.
Заключительная значительная попытка пересоздания ленинского мифа относится ко времени перестройки и во многом созвучна аналогичным потугам периода оттепели. В крышке 80-х ленинский миф пробовали оживить под лозунгом движения к исторической правде, обсуждения ранее закрытых тем ранней советской истории (образец такой реаниматорской попытки – исторические пьесы Михаила Шатрова). Но на фоне стремительного роста антикоммунистических настроений попытки заменить решительно картонного Ленина на Ленина несколько менее картонного потеряли всякий смысл.
В 90-е советские мифы подверглись оглушительной критике и развенчанию.
В сегодняшнее время можно наблюдать частичную реабилитацию мифа о Ленине в массовом сознании – явление, тесно связанное с общим ростом ностальгии по советскому и по «великой истории», какая «была». Идейно-коммунистические составляющие этого мифа, вероятно, мало актуальны сегодня. Важнее тема отца-основателя «могучего» Советского страны.
