Юрию Никулину ныне было бы 95

Никулина нет с нами с 97-го, но он совсем не потерял в народной любви: в хронике 40-летней давности продолжаешь следить за любым его шагом по манежу, “Бриллиантовую руку” по-прежнему смотришь от “звонка” до “звонка”, над его анекдотами смеешься, как ранее. Что уж говорить о популярности Юрия Владимировича при жизни…

– Вспоминаю с ужасом, как к нему, не успевшему выйти из дома, сразу кидался одинешенек прохожий, другой, десятый, начиналась давка… – говорит гендиректор Цирка Никулина на Цветном Максим Никулин.  – Папа вырывался, дав пару автографов, но это повторялось раз за разом. На концерте в Набережных Челнах для строителей КамАЗа на городской площади поставили грузовики вместо подмостки, колонки, микрофоны. Отец вышел – толпа рванула, раскачали машины, порвали провода… Артисты и организаторы ретировались в дом ГУВД, потом с черного хода всех эвакуировали…

Максим, а кто из них в паре с Шуйдиным был “белый” клоун, а кто “рыжеволосый”?

Максим Никулин: На манеже отец был, конечно, “рыжим” – этаким простаком, всегда на подхвате, а заводила Шуйдин  – белоснежным. На репетициях инициирующим началом был уже Никулин, идеи исходили от него. Помните “Лошадки” – отец еще в студии увидал старую иллюстрацию, вокруг которой все и придумалось. А у Шуйдина были золотые руки, он реквизит под никулинские идеи разрабатывал и мастерил сам.

“Лошадки”, “Рыболовы”, “Бревнышко”… – сколько же у них было реприз?

Максим Никулин: 60, длиной от 30 секунд до 5 минут. На любой случай. Клоун ведь не лишь паузы закрывает, он держит ритм спектакля, а уж если что-то случается, то выходит и отвлекает на себя внимание. Однажды гимнастка упала с вышины, и, пока ее уносили, отец с Шуйдиным выскочили, сбили “момент напряжения”. Потому их полуподвальная гримерка и была рядышком с манежем, они всегда были наготове.

А как он нашел себя в кино?

Максим Никулин: Это кино его нашло. Отец опасался кино, после того как его во ВГИК не зачислили, мол, некиногеничный. Его в цирке увидел ассистент режиссера “Девушки с гитарой” и позвал на роль пиротехника. Папа обожал сниматься – но цирк оставался главным и, случалось, “прикрывал” его. В 70-х, после “Бриллиантовой руки”, папе по два сценария в неделю приносили, но ему почти ничего не нравилось. И он отказывался: мол, цирк, гастроли…

А его не расстраивало, что в кино у него была личина Балбеса, пьяницы?

Максим Никулин: Ну, во-первых, эта маска была всего в паре фильмов. Во-вторых, это все-таки был образ, сквозь который он раскрыл свой талант, что не каждому выпадает. Такой естественности, что есть у Никулина, способности жить в кадре – не научишь. “Ко мне, Мухтар!”, так, фильм очень средний, режиссура, ну никакая. А в конце него  – плачешь… От “20 дней без брани” он отказывался потому, что это был его любимый Симонов,и ответственность большая, фильм о войне, о которой он не любил говорить. Симонов его на том и подловил, произнёс, что надо сняться в память о тех, с кем он воевал. И отец согласился. Его потом едва не убрали из фильма – но тот же Симонов, кажется, в Политбюро кого-то уверил.

А вот в “Берегись автомобиля” Никулин хотел сниматься – но не вышло.

Максим Никулин: Да, Брагинский и сценарий под него строчил. Отец, готовясь к съемкам, и машину научился водить, к нам приходил инструктор с “Мосфильма”, папа с мамой часами ездили по арбатским переулкам и в итоге получили права. Но был подмахнут контракт на гастроли в Японии, где артисты были указаны поименно, и отыграть назад было нельзя. А фильм уже запускался.

Произнесите, а в 90-х он не начинал подспудно готовить вас в преемники?

Максим Никулин: Никогда и разговора об этом не было. Он готовил в преемники своего зама Мишу Седова – примечательного, молодого, хваткого, с артистическим образованием, они долго работали вместе… Но Мишу в 93-м убили, неожиданно для всех. Седов ведал всеми оргвопросами, а тут они, безотносительно чуждые отцу, свалились на него. И я предложил ему помощь, приходить, “разгребать” бумаги. Тут все вышло само… Рязанов его после спросил, не страшно ли своего сына сажать на место убитого человека. И папа ему спокойно так: а почему я чужого сына должен подставлять?

Вы именуетесь “Цирком Никулина” – и стараетесь остаться им?

Максим Никулин: Безусловно. Гордиться можно многим  – программами, номерами, призами из Монте-Карло и Парижа… Но мне значительнее, что мы сохранили дух старого цирка, который отец создал своей энергетикой, добротой, талантом. Жить так, чтоб ему не было за нас совестно, будь он с нами, – это девиз каждого, кто работает в этом цирке. А папа сейчас с нами – мы это чувствуем и всегда пьем за него, чокаясь.

Уместно

В “Андрее Рублеве” снимали сцену пытки монаха, которого я играл. Актер, игравший татарина, подносил к моему лику горящий факел. До лица факел не доносился, но на экране создавалось полное впечатление, что мне обжигают лицо. Начали. Горит факел, я кричу ужасным голосом все громче и громче, кричу уже что есть силы. Просто ору. Все наблюдают за мной, и никто не видит, что с факела на мои босые ноги капает горячая солярка. Я привязан, ни отодвинуться, ни прибрать ногу не могу, вращаю глазами и кричу что есть силы…

Съемку прекратили. Подходит Андрей Тарковский и говорит:

– Вы так натурально кричали, в глазах была такая натуральная боль. Вы просто молодец!

Из книги Ю. Никулина “Почти серьезно”