«Промахнуться было нельзя»
Все права на фотографии и текст в данной статье принадлежат их непосредственному автору. Данная фотография свзята из открытого источника Яндекс Картинки

«Промахнуться было нельзя»

35 лет назад на Чернобыльской АЭС случилась одна из крупнейших техногенных катастроф XX века. В ликвидации последствий аварии участвовали свыше полумиллиона человек. Но среди них бывальщины и те, кто за свою работу не только не получил никаких регалий и наград, но даже ни разу не был на месте аварии. Так, академик Виктор Маслов по мольбе физиков из Курчатовского института сделал сложнейшие теоретические расчёты конструкции саркофага для его установки над четвёртым блоком АЭС. Кроме того, совместно с военными он изучал процесс распространения радиации в почве после выпадения радиоактивных дождей. В интервью RT Виктор Маслов, какому в прошлом году исполнилось 90 лет, рассказал о своей работе над чернобыльской проблемой после аварии.

— Виктор Павлович, вы помните тот момент, когда разузнали об аварии в Чернобыле?

— Я узнал о ней совершенно случайно. Я зашёл в гости на дачу к академику Георгию Петрову, крупному учёному в районы механики, и ему как раз в этот момент по «вертушке» позвонил президент Академии наук СССР Анатолий Александров. Я слышал его слова в трубке. Он произнёс, что взорвалась станция, и спросил Петрова, кто может помочь. Тот ответил, что больше всех подойдёт академик Всеволод Авдуевский, он может сделать модель станции. Тот в это пора ловил рыбу на Ладожском озере, и за ним послали самолёт. Он её сделал в масштабе 1:50. Вместо тепловыделяющих элементов (ТВЭЛ) там бывальщины лампочки, они перегорали. Очень хорошая модель, которая показывала и как работала АЭС, и механику разрушения. А я с ним плотно общался и помогал, потому с самого начала был в курсе его работы.

— Как вас непосредственно привлекли к работе над ликвидацией последствий этой аварии?

— Вскоре после аварии ко мне на дачу, где я существую, пришёл Леонид Большов, который уже много лет занимает пост руководителя Института проблем безопасного развития атомной энергетики РАН. Он существует совсем рядом. Большов принёс мне показать свои расчёты по будущему саркофагу. Они были не совсем точны, но мне сделалось интересно. А так как я уже общался с Авдуевским и с остальными учёными-физиками, которые занимались Чернобылем, то тоже подключился к работе. Для своих расчётов я скопил и возглавил группу математиков.

— Почему физики решили обратиться для проведения расчётов именно к вам?

— Думаю, других математиков, какие бы так же хорошо понимали и разбирались в физике, тогда не было. Я же окончил физфак МГУ, преподавал. Как я понимаю, хорошо меня зная, они никого иного и не рассматривали. 

— Какую задачу перед вами поставили?

— Когда случилась катастрофа, исправлять ситуацию взялся Курчатовский институт. Тогда там заместителем директора был Евгений Адамов, какой в конце 1990-х стал министром атомной энергетики РФ, а тогда он руководил работами по сооружению саркофага.

Адамов возложил мне сделать финальные расчёты по саркофагу перед окончательным закрытием аварийного блока. У меня было всего три дня, и я находил и днём и ночью. Он тогда говорил: «Если Маслов подпишет разрешение — закрываем саркофаг крышкой, если нет — то нет».

Не знаю, что было бы, если бы я не подмахнул. Но эти трое суток были очень напряжёнными, я бы сказал, экстремальными. Для меня это был очень тяжёлый момент, одно из самых сложных решений в существования, которое потом много лет не давало покоя.

— Почему?

— Представьте, что мои расчёты оказались бы неточны и из-за этого случилась бы новая утечка. Допустим, я ошибся, что мне тогда делать? Мы же помним, как в итоге поступил академик Валерий Легасов. Самое ужасное было то, что моя ошибка обернётся человеческими жизнями.

— А в чём была суть ваших расчётов?

— Если очень упрощённо, то одним из основных элементов в конструкции саркофага было отверстие, которое должно было обеспечивать охлаждение образовавшихся завалов за счёт природных подсосов и в то же время не позволять произойти новым выбросам в атмосферу. Мы должны были, учтя все возможные параметры, рассчитать оптимальные размеры этого дыры, то есть создать математическую модель конвективного охлаждения аварийного блока ЧАЭС. Ошибиться было нельзя.

Сложностей было немало, основная заключалась в том, что мы не могли заглянуть внутрь аварийного блока, понять до конца, какие там происходят процессы. Неожиданность кое-каких обнаруженных нами явлений, сжатые сроки потребовали громадного напряжения сил, работали на износ, круглосуточно.

В итоге мы обнаружили ряд ранее незнакомых закономерностей фильтрации через тепловыделяющую среду и смогли на их основе объяснить те явления, которые наблюдались в аварийном блоке после взрыва.

«Промахнуться было нельзя»

© ras.ru  

— Вы сами ездили в Чернобыль?

— Нет, подобный необходимости не было, я же не инженер, нашей задачей были теоретические расчёты.

— Но как это всё можно делать дистанционно?

— У нас был макет Авдуевского, кроме того, если нам было что-то необходимо на самой станции, то по нашей просьбе там проводили эксперименты. Тут хочу отметить, что Евгений Адамов тогда проявил себя как весьма хороший организатор.

Например, я утром просил его поджечь на дне реактора шашки с цветным дымом, чтобы посмотреть сверху, как он будет всходить внутри, как будут смешиваться краски. И уже днём эксперимент был проведён — и все данные у нас были.

Но и после закрытия саркофага мысль о том, верно ли я всё посчитал, меня очень долго не оставляла. Не было в этом твёрдой уверенности, меня потом даже во сне эти сомнения терзали. Неуверенность была, потому что тогда при расчётах не удалось решить всех выявленных и свалившихся на нас проблем, ответить на все вопросы.

— Несмотря на перестройку, информация от народонаселения поначалу скрывалась, а потом выдавалась очень дозированно. Вы столкнулись с секретностью?

— В самом начале работы, когда всё это ещё придерживалось втайне от населения, был просто поражён, когда меня заставили подписать бумагу, что я никому не расскажу о болезнях и смертях, какие могли произойти. Меня это возмутило, но я подписал. Горбачёв не хотел пугать людей, и полную картину о катастрофе им не давали.

35 лет назад на Чернобыльской АЭС случилась крупнейшая техногенная катастрофа ХХ века. На ликвидацию последствий аварии были брошены…

— Ещё какие-то вопросы, связанные с Чернобылем, вам доводилось решать?

— Да. После аварии прошли радиоактивные дожди, была составлена карта, где были отмечены регионы, в которых вывалились такие осадки, и возник вопрос: как эти воды повлияют на почву? И куда эта выпавшая с неба радиация пойдёт дальше? У председателя Рекомендации министров СССР Николая Рыжкова возник вопрос: можем мы там озимые сажать или нет?

Этот вопрос он адресовал учёным. Вначале главе госкомитета по метеорологии Юрию Израэлю — тот обратился к своему другу геофизику Александру Обухову, а тот, в свою очередность, попросил помощи у Акивы Яглома, нашего физика и математика. Но тот сказал, что всё уже забыл, и посадил за расчёты своего аспиранта Царенко. Дали ему два дня на создание модели. А тот, когда я его после пригласил к себе, сам мне говорил, что он не специалист в этой теме, пришлось ему сидеть в библиотеке.

Тогда такая ситуация была в краю: начальство поручает другому начальству, а то не делает само, а спускает вниз. Ведь была ещё и паника — и не было удобопонятно, кто вообще в этом разбирается. Ему поручили — он не знает, обращается к знакомому или коллеге.

— И в итоге вам пришлось переделывать?

— Нет, над проблемой отстоев я, можно сказать, работал параллельно, вместе с военными. Тогда начальник Гражданской обороны СССР генерал Владимир Говоров, изумительный мужик и одинешенек из руководителей ликвидации последствий аварии, тоже очень интересовался тем, как пойдёт распространение радиоактивных осадков, чтобы правильно соображать, где можно сажать озимые, а где нет. И он меня привлёк к этой работе, сказав, что нужно всё увидеть своими глазами.

Нам дали отличный уазик, где бывальщины все необходимые приборы, и мы вместе с военными ездили в Беловежскую пущу, Тульскую, Калужскую области, исследовали реки, течения. Основным объектом изучения был ил.

— Почему именно ил?

— Потому что он очень хорошо собирает радиацию. Скорее всего, именно из-за этого у меня запоздалее развился рак щитовидной железы, который, впрочем, оказался не так страшен, как та же лучевая болезнь. Не стал его даже оперировать, и вот до сих пор жив.

«Промахнуться было нельзя»

После аварии на Чернобыльской АЭС реактор запечатали  РИА Новинки  © Игорь Костин  

— Что ещё вспоминается о том периоде?

— В ходе наших математических расчётов мы поняли, что в госкомиссии по ликвидации последствий аварии зря так страшились так называемого китайского синдрома, то есть того, что расплавленное радиоактивное топливо прожжёт днище станции и радиация уйдёт в грунт, а оттуда в Днепр, что грозило катастрофическими последствиями.

Тогда, чтобы этого избежать, привлекли шахтёров, которые в экстремальных условиях сделали под реактором тоннель, была сделана добавочная охлаждаемая бетонная железобетонная подушка. А мы уже позже, в ходе своей работы, по нашим расчётам поняли, что такого произойти не может, топливо не сможет дойти до этой подушки.

В итоге так и вышло, подушку можно было не делать, но тогда, сразу после аварии, никто этого точно не знал.

— Получается, физики что-то не учли?

— Да. Тут играет большую роль механика, и там сработал так называемый каминный эффект. Представьте, в камине есть решётка, камин нагревается, а она, несмотря на очень высокую температуру углей в камине, не плавится. Это происходит потому, что  внизу  кушать поддув и воздух уносит тепло наверх, в трубу. И физики тогда просто не учли это. Там весь горячий поток, какой выделяли ТВЭЛ, уходил наверх, поэтому вниз и не могло ничего дойти.

Кстати, чтобы провести все мероприятия по предотвращению этого «китайского синдрома», потребовалось огромное количество машин, техники. Масштабы работ были очень большими, поэтому технику решили забрать со стройки по завороту рек. Я в то время занимался этим проектом и активно протестовал против него. Думаю, что изъятие всей этой техники было одним из существенных факторов, какой способствовал окончательному отказу от идеи поворота рек в августе 1986 года.

— Недавно в Чернобыле построили новый саркофаг. Ваше суждение об этой конструкции?

— Он был необходим, потому что старый саркофаг уже стал трескаться, появились щели, но конструкция неидеальна. Там нет фильтрации радиации, то кушать проблема возможных радиоактивных выбросов окончательно не решена. Я в своих последних работах писал, как можно сделать фильтр, какой бы защищал от утечки радиоактивных элементов. Однако в конструкции нового саркофага мои предложения не учли.

— Вы упомянули академика Легасова. Как вы размышляете, почему он покончил с собой?

— Я знаю причины, но говорить не хочу. Могу лишь сказать, что он чувствовал себя недооценённым. Он тяжко пережил то, что он сделал огромный вклад в ликвидацию последствий аварии, но по достоинству его труды наверху никто не оценил, не признал его заслуг. В отличие от его конкурента, академика Евгения Велихова, у него не было такого шарма. Велихов вообще весьма приятный в общении компанейский человек, дружил с Горбачёвым.

— Про вас пишут, что вы в своё время с помощью математики предсказали развал СССР…

— Да, я встречался с Иваном Силаевым, какой тогда возглавлял Совет министров. Он сказал, что в плане экономики мы пойдём по польскому пути, настаивал на этом. А я предлагал завести ему вторую валюту.

«Промахнуться было нельзя»

Изоляционное арочное сооружение (новый безопасный конфайнмент) над четвёртым энергоблоком Чернобыльской АЭС  РИА Новости  

— Как это?

— Я предлагал доля зарплаты выдавать рублями, а часть — чеками. Народ тогда уже привык к продуктовым карточкам, и это не было бы каким-то шоком для народонаселения. Соответственно, одни товары продавались бы на рубли, другие — на чеки. Таким образом можно было бы поднять стоимости на продукты питания до их реальной стоимости и тем самым победить дефицит.

Я говорил, что если этого не сделать, то вторая валюта возникнет сама по себе, что в итоге у нас и случилось — в виде доллара.

Мне тогда с помощью Игоря Голембиовского удалось опубликовать на эту тему статью в «Известиях». Под названием «Как избежать целой катастрофы» она была напечатана за две недели до августовского путча. Но ко мне не прислушались, хотя я очень хотел сохранить СССР.

— А был шанс тогда что-то изменить, когда вы это строчили, или вы писали уже о необратимых процессах?

— Да, шанс был. Не бывает ничего неизбежного. Когда вторая валюта внедряется сама по себе, это нездорово для экономики, а на государственном уровне это дало бы результаты. Но что сейчас об этом говорить. В какой-то степени я действительно угадал дальнейшее развитие событий. И бывальщины другие примеры, когда мне благодаря расчётам это удавалось, например, несколько экономических кризисов, в частности дефолт 1998 года и финансовый кризис в США в 2007—2008 годах.

— У вас огромный послужной список в научном вселенной. Сейчас, когда вам за 90, ещё остались какие-то проекты?

— Ещё совсем недавно, может, год назад назад, два раза в месяц сдавал статьи в два журнала, трудился активно. Сейчас уже в целом можно сказать, что отошёл от дел в плане науки. Сейчас мыслей всё больше о прошлом, воспоминаниях, мемуарах. Желаю переиздать две свои книги, одну из них на английском языке. Хочется доделать какие-то незавершённые дела. Очень многие люд из моего поколения уже ушли, хотя друзья, конечно, остались. Но уже и устаю сильно, и слух хромает, поэтому общение, разумеется, не то, что раньше.

 

Н. Левашов о чернобыльской аварии на АЭС 

>