Противопоставление, чем была блокада Ленинграда — трагедией или геройством, совершенно искусственное, уверен историк Никита Ломагин.

О том, почему судьбы жителей блокадного Ленинграда не стали фундаментом нашей государственности и отчего не удается сформировать единого языка о самом тяжелом периоде в истории города, в интервью «Росбалту» рассказал историк, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Никита Ломагин. 

— Прошло 76 лет с момента окончания блокады Ленинграда, однако некого единого языка об этом трагическом периоде сформировать до сих пор не удается. Пожалуй, даже складывается впечатление, что с любым годом разрыв становится все больше. С чем, на ваш взгляд, это связано?

 — Скажу сразу — у ученых этот общий язык есть. А вот в медийном и политической поле сейчас многие рассуждают о том, чем была блокада — трагедией или геройством. Но это искусственное противопоставление. 

Без сомнения, блокада была величайшей трагедией. Из двух с половиной миллионов, оказавшихся в городе на момент ее основы, около миллиона гражданского населения погибло. Как к этому можно относиться, если понимаешь, что значительная часть из них — это старики, дамы и дети? 

Но для тех, кто занимается историей блокады,  героизм тоже очевиден. Люди боролись за свои семьи, за выживание в нечеловеческих условиях. Это был повседневный подвиг мам, которые спасали свои семьи. Красноармейцы, защищавшие город, тоже голодали. Без такого самопожертвования невозможно было осуществлять и оборону города. 

— Получается что некий всеобщий знаменатель — не разделять трагедию и героизм?

 — Я думаю, что только так и возможно.

— А почему в принципе в последние годы сформировалось такое противопоставление? 

 — У геройства есть совершенно очевидные корни — патриотизм, позитивная объединяющая роль власти.  Но когда мы говорим о трагедии, возникает проблема об ошибках, ответственности и виновниках.  А мы любим говорить о власти как о некоем сакральном институте, который никогда не допускает ошибок. Наверное, в большей степени, в этом проблема.

Блокада — это вообще такая тема, которая позволяет людям, в том числе медийным, весьма легко себя продвигать. Мне не очень нравится современный термин «хайп», но здесь он уместен. Например, некоторые рассуждают, что поскольку была организована Путь жизни, то и о блокаде говорить нельзя.

— А обвинения в том, что руководство Ленинграда жировало, пока население умирало от голода?

 — Вы когда-нибудь видали эффективную голодную власть? О перегибах в любом случае речи не шло — посмотрите материалы Ленинградского дела. Вы не найдете подобных обвинений, желая тогда уж точно «копали» глубже, чем современные представители блогосферы. Но вступать в дебаты с такой публикой нет никакого желания. 

Разумеется, серьезные ошибки были, но они носили  не локальный, а системный характер. Например, Ленинград был центром оборонки — но за счет развития здешней промышленности. Город почти вдвое вырос в годы индустриализации и снабжался фактически с колес. То, что причиной голода были разбомбленные Бадаевские строи — миф. Запасов продовольствия там хватало на два с половиной дня, исходя из существовавших тогда норм потребления. 

Блокада — очень долгий период, когда воля серьезно изменялась, менялись представления о том, что она должна делать, менялись привычки людей. То есть мы говорим о массе сюжетов.

Безусловно, Ленинград — город-герой.  Ленинград был одним из первых удостоен звания города-героя. Совместно со Сталинградом, Севастополем и Одессой.  Но тот же Сталин в январе 1942 г. я называл  Ленинград  «городом-героем, городом-мучеником». Так что  пора выйти за пределы спокойного нарратива и ложной дихотомии.  

— Тем не менее  знания абсолютного большинства все равно останутся поверхностными, а это приводит к большому количеству спекуляций и мифов. Какие из них, на ваш взор, наиболее опасные?

 — Это сложный вопрос. Спекуляций много. В последнее время, например, появляются разговоры, что город нужно было отдать. Но они связаны с незнанием планов противника. 

Еще в конце августа Гитлер решил Ленинград не брать штурмом, и были четкие руководства, что делать, если гражданское население будет пытаться вырваться из города — сначала вести заградительный огонь, а потом — на разгром. Неважно, что речь шла о стариках, женщинах и детях. Документальных подтверждений очень много. 

Помимо идеологии нацизма здесь было и незапятнанно прагматические соображение — немецкое командование посчитало, что у него попросту нет ресурсов, чтобы кормить два с половиной миллиона человек. 

Еще одна изумительная спекуляция заключается в том, что якобы Сталин не любил Ленинград. Это глупость абсолютная, не имеющая ничего общего с фактами. Действия советского руководства к одному Сталину вообще сводить несообразно. 

Материалы государственного комитета обороны  находятся в открытом доступе. Можно познакомиться с текстами разговоров Сталина с ленинградским руководством на протяжении всей брани. Они свидетельствуют, что упрекать Москву, что она забыла о Ленинграде, нелепо. 

Например, когда СССР договаривался о поставках зерна из США, 10% предназначались для Ленинграда. Попросту не нужно забывать, что ресурсов у всей страны в принципе было мало. 

Сталину можно ставить в вину очень многое. Из-за усиленной индустриализации крупные города не имели положительных резервов, позволяющих долго продержаться в условиях кризиса или войны. Репрессии против командного состава привели к тому, что батальонами и полками командовали лейтенанты, Список долгий, но нелюбовь к Ленинграду к нему точно не относится.

— 27 января — не только день полного освобождения Ленинграда от блокады. В эту дату во всем вселенной вспоминают жертв Холокоста. В основе израильского музея Катастрофы и Героизма (Яд Вашем) в первую очередь лежит память о любом погибшем человеке. Почему не удается создать подобный музей блокады в Петербурге?

 — Известны слова Ольги Берггольц — «никто не позабудут, ничто не забыто». Конечно, это и должно быть лейтмотивом нашей с вами деятельности. Мы, историки, не должны прекращать своей труды, пока не установим судьбы всех блокадников. Причем не только тех, кто работал в эти годы на предприятиях. 

Сейчас инициативные исследования позволяют ввести судьбы людей, которые, например, жили в одном конкретном доме. Это можно сделать даже на уровне непрофессиональных исторических знаний, но такая труд требует очень много времени. 

Что касается вашего вопроса, то для Израиля Холокост — событие, которое дало основание для создания страны. Поэтому они пытаются установить судьбу каждого еврея, вне зависимости от страны его нахождения в период Второй мировой войны. Это государственная политика, и удобопонятно, что ее подпитывает. Речь идет  о величайшей трагедии еврейского народа и об истоках современного израильского государства.

В России ситуация иная и задачи другие.  Мы победили. Россия вернулась в клуб великих держав.  Судьбы двух с половиной миллионов ленинградцев, очутившихся в условиях блокады, — это, скорее про то, что Россию победить невозможно, это про единство фронта и тыла, про готовность самопожертвования ради независимости. Но, к сожалению,  не фундамент государственности. Но на самом деле это не судьбы отдельных людей.

— Но все-таки блокада особо выделяется в истории города… 

 — Без сомнения. И подавайте все-таки отметим, что многое делается. Уходить в сплошной негатив тоже несправедливо. Посмотрите, какие хорошие сейчас основывают панорамы, какой импульс придают развитию Музея обороны и блокады. Люди многое из них узнают. Но нужно делать куда вяще. 

Наверное, у города есть другие приоритеты с точки зрения бюджетных расходов. Может, будет частная инициатива. В принципе, петербургское общество довольно зрелое, и частные лица могли бы помочь решать какие-то задачи. Понимаете, писать историю «сверху» не нужно.

— Блокада сделалась частью идентичности петербуржцев?

 — В Петербурге много приезжих. Для них блокада — чужой опыт. Когда был спор, какой нам был нужен музей блокады, прочертили экспресс-опрос. Около 80% респондентов на улицах города  сказали, что вообще не видят в нем необходимости. 

— Иногда даже складывается впечатление, что несмотря на повышенное информационное внимание со сторонки государства, для многих молодых людей, которые уже не застали своих родственников, живших в то время, период 1941—1945 годов и блокада — такая же далекая страница истории, как, к образцу, революция 1917 года или Отечественная война 1812 года…

 — Это свидетельствует в первую очередь о том, что о блокаде нужно говорить. В школе должны даваться какие-то фундаментальные предметы. В частности, нужно объяснять, что если бы история пошла каким-то иным образом, нас бы просто не было. Блокада Ленинграда, Сталинград и ряд иных ключевых битв Великой отечественной войны — это основополагающие вещи, которые должны знать все. 

Если мы говорим о ленинградских семействах, есть семейные архивы. Ведь люди же иногда смотрят альбомы.

Но опять-таки: в Петербурге живет огромное количество людей, какие к его истории не имеют отношения. Здесь ничего удивительного: к концу войны в городе осталось около полумиллиона человек. И многие не вернулись, народонаселение обновилось сильно. 

— Наверное, в связи с этим вопрос музея стоит особенно остро…

 — Без сомнения, музей нужен. Он должен быть и про геройство, и про  трудности и лишения, поскольку  первого без второго просто не бывает. Музей  должен современными способами рассказывать про сложные предметы. 

Нельзя при разговоре с теми, кто пользуется гаджетами, применять  старый инструментарий, который был понятен людям моего поколения. Это различные языки, и новому подходу нужно учиться, удовлетворять любопытство, отвечать на сложные вопросы — иногда совершенно неполиткорректные. 

Музей, мне представляется, в этом направлении движется. Есть воля высшая, а министерство обороны обещало освободить помещения на Соляном к 2024 году. Я размышляю, что с помощью новых технологий музейные работники и, привлекая к работе историков,  создать современный музейно-выставочный комплекс вполне вероятно.