Послание героя Отечественной брани 1812 года – героям Великой ОтечественнойСреди военачальников Великой Отечественной – Жукова, Рокоссовского, Конева и других – не было генерал-лейтенанта Д.В. Давыдова. Что именуется, “в списках не значится”. И тем не менее он – был! Ибо за ним был не только клич: “Отступать больше некуда. Позади Москва!” – за ним была сама История!

Генерал-лейтенант Денис Давыдов. Фото: РИА Новинки

Он участвовал в Отечественной, но за 100 с лишним лет до нашего флага над рейхстагом. В той первой Отечественной 1812 года! И без его побед – корнета, поручика, штабс-ротмистра, полковника, генерал-майора, а затем и генерал-лейтенанта Дениса Давыдова, прославленного партизана и великого стихотворца, думается, не было бы и побед Красной армии.

Попробуйте-ка оспорить это?

Е. Демаков. Давыдов в кругу однополчан.

Девиз от Вольтера

"Alea jacta est" – жребий был кинут. Любимые лошади Дениса, в седлах которых он сидел с пяти лет, с которыми провел больше дней, чем с дорогими ему женщинами, с супругом, детьми и друзьями, – любимые лошади на этот раз его не спасли. Он, якобинец и фрондер, франт и повеса, забияка и бретер, умрет отхваченным, запертым от мира, окруженным в глухом селе не французами, шведами или турками – паводком, непролазной грязью, непроезжими дорогами, непересекаемыми реками, всеми теми "не", какие легко преодолевал и в России, и на Кавказе, и в покоренной Наполеоном Европе.

На привале Великой Отечественной: как всё похоже!

55 лет. Инсульт. Видимо, можно было избавить. Но жена Давыдова, мать его сыновей, поскупилась гнать лошадей 25 верст в распутицу за врачом.

Впрочем, он, чьим девизом была фраза Вольтера "Моя существование – сражение", и после смерти ухитрится выиграть свой последний бой. Постоять за Багратиона. За своего командира, генерала, героя 1812 года.

Эта мистическая развязка ждет нас спереди.

А пока он еще только рвется на войну.

Генерал-фельдмаршал граф Михаил Каменский.

Комплимент от фельдмаршала Каменского

Осенним утром 1806 года столица заполнилась вестями: то ли какой-то поручик-гусар застрелил фельдмаршала графа Каменского, то ли Каменский, только что назначенный командовать армией, напротив, пристрелил какого-то молодого человека в беспросветном коридоре. Из уха в ухо передавали: поручику 22 года, он был исключен из кавалергардов за стихи (одна из басен была написана на несправедливую опалу Суворова), был выслан в провинцию, потом, по милости государя, вернулся в Петербург, вновь был взят в гвардию и… надо же, опять попал в историю…

Вести были и правдой, и – неправдой. Поручику и впрямь было 22, и он – точно! – был известен как поэт, написавший несколько безумных стихов, в том числе – и в адрес царя. Но все прочее…

Из воспоминаний Д. Давыдова

"Отчаяние решило меня: 16-го ноября, в четвертом часу пополуночи, я надел мундир, сел в дрожки и приехал ровно к фельдмаршалу… Все спало на дворе и в гостинице. Нумер 9-й, к коему вела крутая, тесная и едва освещенная лестница, был в третьем этаже. У входа… маленький коридор, в коем теплился фонарь… Я завернулся в шинель и прислонился к стене в ожидании… Слышу, отворяется дверь, и махонький старичок, свежий и бодрый, является… в халате, с повязанною белой тряпицею головою и с незажженным в руке огарком. Это был фельдмаршал…

"Кто вы таковы?" – спросил он… "Что вам надо?" Я огласил желание мое служить на войне. Он вспыхнул, начал ходить скорыми шагами… и почти в исступлении говорить: "Да что это за мученье! Всякий молокосос карабкается проситься в армию!"

Каменский вообще-то был крут. Он, например, только что приказал высечь арапником, да публично – это знали все! – собственного сына, дослужившегося, представьте, до полковника. Да и Наполеона угрожал привезти в клетке – "ровно Емельку Пугачева". Но к Давыдову, исстрадавшемуся, что в дальнем гарнизоне он уже пропустил половину брани, отнесся почему-то более чем хорошо. "Право, – сказал мальчишке-поручику, – я думал, ты хочешь застрелить меня". Денис начинов было извиняться, но граф перебил: "Напротив, это приятно, это я люблю, это значит ревность… горячая; тут душа, тут сердце… я это… ощущаю!"

И хоть фельдмаршал, всем растрезвонив потом о визите храброго юноши, помочь ему не смог ("По словам и по лику государя, – признался потом Давыдову, – я увидел невозможность выпросить тебя туда, где тебе быть хотелось"), упрямый Денис все равновелико окажется на фронте. Причем почти сразу станет адъютантом самого Багратиона. Как? – спросите. Да времена были такими. И то, что порой не под мочь было фельдмаршалам, легко достигалось хорошенькими женщинами. Давыдову поможет попасть на фронт "княгиня-полячка", черноокая Аспазия, как призывали ее в свете, всесильная фаворитка Александра I, а в миру – премиленькая 28-летняя Маша Нарышкина, сестра друга Дениса, тоже гусара и к тому же князя – Бориса Четвертинского…

Вот это был дар к Новому году!

Правда, узнав, что служить будет адъютантом Багратиона – предел мечтаний! – Денис, напротив, закручинился. Он ведь недавно в сатире "Сон" высмеял долгий багратионовский нос. Более того, знал – стихи эти известны генералу. Позже, на фронте, тот при Давыдове расскажет о них Ермолову, и наш пиит, оправдываясь, улыбнется: "При всех указываю, что затронул столь известную часть вашего лица единственно из зависти, поскольку сам оной части почти не имею". И покажет на свой нос – пуговкой. Все посмеются. А через несколько дней, когда Денис прискачет однажды к Багратиону со спешным донесением и, запыхавшись, прикрикнет: "Главнокомандующий приказал доложить, что неприятель у нас на носу, и просит вас немедленно отступить!", Багратион невозмутимо заметит: "На чьем носу неприятель? Ежели на вашем, так вблизи; а коли на моем, так мы успеем отобедать еще…"

Эта шутка станет известна всей армии, а потом и вовсе обратится в легенду, которую Пушкин запишет в своих "Застольных беседах".

М. Костин. Денис Давыдов и Багратион.

Черноволосая бурка от Багратиона

Впрочем, знакомство с Пушкиным у Дениса Давыдова тоже еще впереди. А пока – его первый бой с французами, когда, возвращаясь в одиночку к Багратиону, он лоб в лоб столкнется в лощине с шестью конниками противника. И спасет нашего задиру, представьте, пуговица! Плохо пришитая пуговица на шинели.

Из воспоминаний Д. Давыдова

"Они настигали меня… Крах казалась неизбежною. На мне накинута была шинель, застегнутая у горла одною пуговицею, и сабля голая в руках… Одинешенек… догнал меня, но на такое расстояние, чтоб ухватиться за край… шинели, раздувавшейся от скока. Он… чуть не стащил меня с коню. К счастию, шинель расстегнулась и осталась в его руках…"

На деле все было и так, и немножко не так. Он ведь, Денис Давыдов, выдумщик! Он и жизнеописание свою, дошедшую до нас, написал в третьем лице и сначала уверял, что автор ее некий Ольшевский, а потом говорил, что чуть ли не знаменитый генерал Ермолов, какой, кстати, был его двоюродным братом. Да, сам творил легенду о себе и в жизни, и в поэзии и, поразительно, сам потом верил в нее. Так вот, когда он улепетывал от погони, из леса вдруг вылетели 20 казаков, какие бросились на французов. Не было бы их, Денис бы не спасся. И весь в крови и грязи не предстал бы перед Багратионом, не услышал бы его вечного "маладец!" и не получил бы с плеча князя взамен подлинно пропавшей шинели роскошной черной бурки.

Именно в ней он будет участвовать в самом большом сражении со времен, как напишет, "изобретения пороха" – в битве за Прейсиш-Эйлау, города, у какого русские и французы только за один день потеряют свыше 37 тысяч.

Вот это был бой! "Не приказываю, братцы, прошу, – прикрикнет солдатам Багратион. – Окромя нас некому. Надо соблюсти честь России!" От этих слов у Дениса и подкатится к глотке комок.

Там, под Прейсиш-Эйлау, когда Багратион, спешившись, поведет свои войска "в штыки", у Давыдова и появится его знаменитая сивая челка.

А. Коцебу. Представление юного Дениса полководцу Суворову.

Благословение от Суворова

Он родился в Москве. Пишут, что барский особняк Давыдовых был вечно освещен праздничными огнями; балы, пикники, выезды на псовую охоту – все было на широкую ногу. Отец, человек небедный, гордился поместьями в Московской, Орловской, Оренбургской губерниях. Но должность занимал простую – командир конного полка. Денис был его первенцем.

В роду Дениса бывальщины стольники да воеводы, двоюродными братьями станут знаменитые в будущем генералы Алексей Ермолов и Николай Раевский, но прапрадедом патриота нашего был, увы, завоеватель – золотоордынский князь Минчак Касаевич. Зато судьбину Дениса, когда ему было 9, решил лично Суворов – "неразгаданный метеор", по его словам, "залетевший" на очередных маневрах пообедать в дом Давыдовых.

Сочинения Д. Давыдова. 1893 год.

Из воспоминаний Д. Давыдова

"Я жил под солдатскою палаткою, при папе… Около десяти утра всё… вокруг… закричало: "Скачет, скачет!"… Сердце мое упало… Я тяни был… восторг, и как теперь вижу… Суворова – на калмыцком коне… в белой рубашке… в сапогах вроде тоненьких ботфорт и в легкой… солдатской каске… Ни ленты, ни крестов… Когда он несся мимо… адъютант его закричал: "Граф! Что вы так галопируете; посмотрите вот дети Василья Денисовича". – "Где они? Где?" – спросил он и… подскакал к нам… Протянул свою длань, которую мы поцеловали, и спросил меня: "Любишь ли ты солдат, друг мой?" Смелый и пылкий ребенок, я… моментально отвечал: "Я люблю графа Суворова; в нем все – и солдаты, и победа, и слава". – "О Бог, помилуй, какой удалой! – произнёс он. – Это будет военный человек; я не умру, а он уже три сражения выиграет!..".

Какое там – "не умру"? Денис в тот же вечер, вообразите, дал три "сражения": размахивая саблей, чуть не выколол глаз дядьке, проколол шлык няне и отрубил хвост борзой собаке, за что и розог получил втройне. Но с того дня он, коротконогий, с голосом "фистулой", сделался спать только на досках, обливаться ледяной водой и до зари летать в седле, что очень "фрисировало" (нервировало) его мать.

И может, с той минуты – рискну предположить! – в нем стал крепнуть культ, как сказали бы ныне, "стопроцентного мужчины" (победить, обогнать, выиграть!).

Репродукция картины неизвестного художника. Герой Отечественной войны 1812 года, подполковник Ахтырского гусарского полка Денис Васильевич Давыдов. Фото: РИА Новинки

Приговор от Наполеона

Французская кампания, потом Шведская, потом Дунайская – война с турками. Нет, сражений он (кавалергард, гусар, после – улан) и в будущем не выиграл ни одного (их выигрывали полководцы). Но сколько раз, уже в Отечественную войну 1812 года, отступая до Москвы, а после – наступая, он обнаруживал вдруг, что сидит на чужом коне (однажды под ним убьют пять лошадей), что кивер его наискось разрублен, а пыльный ментик прострелен в четырех пунктах.

А 21 августа 1812 года, в виду деревни Бородино, где он вырос, где уже торопливо разбирали родительский дом на укрепления, за 5 дней до великого сражения, в крестьянском овине при том же Колоцком монастыре Денис и предложит Багратиону идею партизанского отряда (или, как сообщали тогда, "поисковой партии").

Из письма Давыдова Багратиону

"Ваше сиятельство! Вам известно, что я, оставя пункт адъютанта вашего, столь лестное для моего самолюбия, и вступя в гусарский полк, имел предметом партизанскую службу и по мочам лет моих, и по опытности, и, если смею сказать, по отваге моей… Вы мой единственный благодетель; позвольте мне предстать к вам для объяснений моих намерений…"

В партизанской партии Дениса почивали в очередь, учили бесследно закапывать трупы врага, а при больших силах его – рассыпаться в разные стороны, чтобы через день в условленном пункте встретиться вновь. Теперь Дениса было не узнать: вместо ментика и кивера он днем и ночью был в казацком чекмене и лохматой шапке. А бились партизаны так, что соотношение погибших было 4 казака против 150 французов.

Это уже не выдумки Дениса – все давно подсчитано.

Из служебного формуляра Давыдова

"В действительных сражениях был под Ляховым 28 октября, под Смоленском 29, под Красным 2 и 4 ноября, под Копысом 9 ноября, где разбил наголову депо французской армии, под Белыничами 14-го… За отличие награжден орденом св. Георгия 4-го класса; взял отрядом г. Гродно 8 декабря, и награжден орденом св. Владимира 3-й степени"…

Однажды партизаны наголову разбили корпус, заключавшийся из 1100 человек пехоты и 500 всадников. То были войска генерала Ожеро, который и сам был взят в плен партизанами Давыдова, Денисова и Сеславина. И лишь чудом под Малоярославцем ими не был захвачен и сам Наполеон…

Неспроста в занятой еще Москве тот не только запомнит имя Давыдова, но на описании примет его размашисто, напишет: "При задержании – расстрелять на месте"…

Честь для русского офицера!

Ф. Константинов. Пушкин и Давыдов. 1973 год.

Строки от Пушкина

Лицеист Пушкин, строчат, по примеру Давыдова решил идти в гусары. А тот при встрече якобы сказал, что по стихам давно уже любит Пушкина. "А я вас и того ранее", – с температурой выпалил тот.

Пушкин, как младший по возрасту, будет еще лет десять на "вы" с Денисом и даже признается, что как поэт весь "вышел" из него. Повинится как-то, что "украл" из стихов гусара два слова – "бешенство желанья": "Я нравлюсь юной красоте // Бесстыжим бешенством желаний". И, краснея, добавит, что "коли сочтете возражать – вымараю!.."

Они будут дружить всю существование.

"Пушкина, – писал Денис Вяземскому, – возьми за бакенбард и поцелуй за меня в ланиту". А Пушкин напишет ему, уже на "ты": "Я слушаю тебя и сердцем молодею".

Кто он, Денис Давыдов? Стихотворец, из шинели которого вышли и Пушкин, и Грибоедов. Первый солдат, высланный за стихи. Первый, употребивший в поэзии точки вместо нецензурных ругательств. Первоначальный командир, который отважился при народе высечь помещика за саботаж.

И первый хвастун тоже!

Хвастал, что был в занятой Наполеоном Москве как агент и в одежде француза. Имея репутацию забияки, бретера и даже певца поединков, ни разу не дрался на дуэлях. Да и пьянство его, воспетое в стихах им же ("вечно веселы и всегда навеселе!"), тоже, кажется, было фанфаронадой.

Но разве не убеждались мы, что легенды рождаются там, где кушать легендарная личность?!

Легенды рождались и в новом московском доме, который он снял в 1828 году. Дом-сказка: деревянный, трехэтажный, ровно из той эпохи. Бол. Знаменский, 17, он цел и поныне. Именно сюда зимой 1828 года без приглашения закатился вдруг приехавший в Москву "велосифером" ("скороспелым дилижансом", который, представьте, тащился 5 суток) сам Пушкин. Еле, кстати, нашел друга. Денис еще пошутил, что дома меняет из-за вырастающей семьи, а заодно, как партизан, "следы заметает": "Истинные же друзья, – сказал, – меня завсегда отыщут по одному биению сердечному…"

Здесь Пушкин прочел Давыдову сначала свою "Чернь", после поэму "Мазепа" (так называлась "Полтава"), а под конец встречи вдруг сказал товарищу, что на балу у Иогеля только что видел юную Гончарову…

Смерть Пушкина меня решительно поразила; я по сю пору не могу образумиться. Тут бог знает какие толки… А Булгарины и Сенковские живы и будут жить, потому что пощечины и палочные удары не убивают до кончины… Давыдов — Вяземскому

Давыдов к тому времени уже девять лет как был женат на голубоглазой Софье Чирковой, дочери генерала, владелице поместья под Сызранью и винокуренного завода. От нее исходил дух домовитости и покоя, которого он не знал уже много лет. Ну, любит магазины, модные лавки, ну, не поехала бы за ним в Сибирь, если бы его, как брата-декабриста, выслали бы туда (был в семье про то разговор!). Но зато не мешает ему хоть и на тысячу покупать книги: Мабли, Монтескье, Руссо, Вольтер, Бентам.

Сейчас он по вечерам готовит первый сборник (39 стихотворений за 29 лет работы), собирается, в который раз уже, "взять абшид" (удалиться в отставку), дружит с первыми писателями (Грибоедов скажет, что все мужчины против Дениса – "сонливые меланхолики и не стоят выкурки из его трубки") и строчит статьи о военном искусстве ("Не дозволяют драться, я принялся описывать, как дрались").

Они сражались за Пушкина. Пушкинские Горы. 1944 год.

Вот тогда и написал в одной из статей:

"Мне, уже состарившемуся, не удастся видать возрождения России. Горе ей, если к тому времени, когда деятельность умных людей будет ей наиболее необходима, наше правительство будет обступлено толпою неспособных и упорных в своем невежестве людей. Усилия этих лиц могут ввергнуть государство в ряд страшных зол…"

Вещи написал.

В.П. Лангер "Денис Давыдов".

Поклон от Родины

Давыдову не прощали ничего. Его обходили чинами и наградами. И золотую саблю "За храбрость", и орден Святой Анны 2-го класса, и золотой крест на георгиевской ленте за Прейсиш-Эйлау – все эти награды он получит с вящим опозданием. Он даже острил: любой орден ему надо было "завоевывать дважды" – в бою и в унизительных напоминаниях императору. Напоминал, разумеется, не сам, старались отцы-командиры. Той же Маше Нарышкиной уже Багратион в один из приездов пожаловался: Давыдова обходят орденами. "А ведь всем в армии, – добавил, – ведомо: Багратион попусту воинскими регалиями не кидается". Черноокая Аспазия, строчат, свела брови: "Вот ужо и скажу Саше…" Саше – то есть Александру I.

А тот мелко мстил Денису за давнишние стихи, за то, что в басне, из-за которой поэта и выгнали когда-то из гвардии, он, назвав Екатерину II "орлицей", императора обругал не просто тетеревом – "глухой тварью".

Ну, как вам это? Царь-отцеубийца и впрямь был слегка глуховат…

Но это Давыдов в год 25-летия победы над Наполеоном припомнит о герое этой победы князе Багратионе "у стремени" которого, как писал, провел целых пять лет. Припомнит и составит записку председателю Госсовета, где будет настаивать на перезахоронении Багратиона на Бородинском поле – тот был погребен в старенькой часовне в Симах, Владимирской губернии.

На согласование, на канцелярщина уйдет едва ли не год – как раз последний год его жизни.

Но жребий был брошен, и Давыдов – да и кто бы сомневался! – опять победит. Государь не только согласится с идеей его, но издаст особый указ: прах Багратиона перенести и поручить сделать это, даже возглавить почетный конвой, генералу-лейтенанту и кавалеру Денису Давыдову. И он возглавил бы, довел бы дело до крышки, въехал бы во главе любимых всадников в Москву, а потом и довез бы гроб командира до Бородинского поля, если бы…

Если бы 22 апреля 1839 года в семь утра не скончался бы. Посреди бездорожья и российских грязей…