Беспрерывный автор "Родины" прокомментировал исторические фотографии из своего семейного альбома
Все права на фотографии и текст в данной статье принадлежат их непосредственному автору. Данная фотография свзята из открытого источника Яндекс Картинки

Беспрерывный автор “Родины” прокомментировал исторические фотографии из своего семейного альбомаЯ рос со словом Нюрнберг. И ему созвучными: Берлин, Рейхстаг, Победа, Жуков, Рокоссовский… Суровый мой папа, журналист Михаил Николаевич Долгополов, 53 года отработавший в “Комсомолке” и “Известиях”, больше всего в жизни гордился не знакомством с Маяковским, Станиславским, Улановой. Пик – взятие Берлина, подписание безоговорочной капитуляции Германии в Карлсхорсте, Суд народов в Нюрнберге.

Беспрерывный автор "Родины" прокомментировал исторические фотографии из своего семейного альбома

Нюрнберг. На поле государственных флагов союзники обвиняют фашизм. Фото: из личного архива

Был, брал, освещал в качестве специального корреспондента. Для его уже решительного ушедшего поколения это было моментом наивысшей славы.

Сохранился наш старинный семейный альбом. Он то терялся за эти семь с лишним десятилетий, то выныривал из пожелтевшего архивного вороха, чтобы на пора моих долгих отъездов из дома куда-то исчезнуть и снова обязательно появиться.

Семьдесят пять лет назад, 20 ноября 1945 года, завязался Нюрнбергский процесс над фашизмом. Хороший повод перелистать вместе с отцом наш альбом…

“Полиглот”

Мне не очень понятно, почему от “Известий” и Совинформбюро отправили в Нюрнберг, в важнейшую командировку, сугубо беспартийного. Объяснение одно: кто в те годы знал языки? А отец вполне прилично сообщал по-английски и, пусть и кое-как, по-французски: в пятой московской гимназии учили на совесть. Перед отъездом журналисты встретились с министром иноземных дел товарищем Молотовым. Потом – встречи уже один на один со строгими людьми. Противоречивые указания: поменьше общаться с иностранными коллегами, но с янки, англичанами, французами держаться дружелюбно. Обо всех возможных провокациях сообщать руководству. Всем демобилизованным носить только штатское.

Тут папа вздохнул облегченно. Не любил он военную форму.

Беспрерывный автор "Родины" прокомментировал исторические фотографии из своего семейного альбома

Специальный корреспондент Мих. Долгополов в фамильном кресле карандашного короля Фабера. Таким и запечатлел папу художник Николай Жуков. Фото: из личного архива автора

Быт

Поселили во дворце карандашного короля Фабера, который помог Гитлеру пришагать к власти. По несколько человек в просторных комнатах. Фронтовиков-военкоров это нисколько не смущало. Договорились об одном: после отбоя никто в горнице не имеет права стучать на машинке. Надо работать – иди в коридор. Правда, это не спасало оставшихся от молодецкого храпа…

Отец признавался, что запоздалыми вечерами сбегал от храпунов в зал и усаживался в старинное кресло магната Фабера. Не стеснялся: приходил в домашних тапочках, читал газеты, а после приноровился и спать в похожем на высокий трон прибежище. Ни разу никто отцу замечания не сделал. Художник Николай Жуков даже представил Мих. Долгополова на фамильном троне короля карандашей…

А вот карандашный жуковский рисунок, на котором отец танцует с какой-то молоденькой девчонкой, сгинул. Мама терпеть этот набросок не могла. Кто была та девица из Нюрнберга? Как-то я похвастался дома, что лекции у нас в инязе читает знаменитая переводчица (не знал, что и разведчица) Зоя Васильевна Зарубина, и папа вдруг заметил: “Вот с кем танцевать было одно удовольствие”.

Может, она? Советская делегация изредка, для разрядки устраивала вечера с плясками, чаепитиями и не знаю еще с чем…

Кстати, женский персонал за несколько месяцев командировочной жизни буквально обнищал. Стенографистки, переводчицы, машинистки, особенно штатские, ходили в штопаных чулках, сбитых ботинках. Иногда осмеливались просить у начальства, но откуда взять то, чего действительно не было?

Тогда было разрешено обратиться в Москву. Письмо товарищу Молотову написал почему-то отец. Далекий от политики, от начальства. Однако послание дошло до адресата, бывальщины приняты – пусть и скромные – меры, жить советским женщинам, трудившимся на процессе, стало чуть полегче.

Я горжусь этим отцовским посланием как подвигом. Еще лет двадцать назад под 9 Мая мне звонили по домашнему безвестные дамы и вспоминали, благодарили.

Но это все быт. А если о серьезном…

Беспрерывный автор "Родины" прокомментировал исторические фотографии из своего семейного альбома

Геринг (крайний слева) первые дни пытался верховодить и на скамье подсудимых. Фото: из собственного архива автора

Подсудимые

Поначалу на Нюрнбергском процессе поражала наглость немцев. Все до единого валили все и вся на Гитлера. Герман Геринг пытался первые дни верховодить и на скамье подсудимых, но Кейтель, Заурих и Ширах скоро поставили его на место. Ходили слухи, будто охранники-американцы – или кто-то еще – снабжали толстяка наркотиками.

По-хамски держался Гесс, разыгрывавший умалишенного. Ничего не помнил, никого не узнавал. Сидя на скамье подсудимых, валял глупца явно и нагло. Отец говорил, что зрелище было омерзительнейшее. Гесс, когда-то надиктовавший другу-сокамернику Адольфу “Майн Кампф”, якобы не воображал себе, что такое фашизм. Не собирался объяснять, зачем полетел в Англию. И, играя под потерявшего рассудок комедианта, избежал веревки.

Военные наци изображали дисциплинированных вояк. Да, выполняли распоряжения, и ничего больше. Ничего не видели и не знали. Некоторые с этой ложью и были казнены. Кое-кто все же пролил запоздавшую и уже ненужную слезу, слушая показания свидетелей. Отец повторял: сплошное сборище мерзавцев. Никто, даже военные, менее замаранные и это напоказ экспонировавшие, не вызывали никакого сочувствия.

В лучшем случае – брезгливость.

Беспрерывный автор "Родины" прокомментировал исторические фотографии из своего семейного альбома

Глоток чистого воздуха после заседаний трибунала – прогулка папу (он справа) по Нюрнбергу с писателем Борисом Полевым. Фото: из личного архива автора

Коллеги

Журналистам приходилось трудно: неважная связь, обилие фамилий, в каких путались московские стенографистки. Самым спокойным, по рассказам отца, всегда оставался Борис Полевой, приехавший в Нюрнберг позапоздалее остальных. Постепенно его, рассудительного, фантастически работящего и готового помочь кому советом, а кому рюмкой водки, признали вожаком советского репортерского корпуса.

Папа, 1901 года рождения, был постарше остальных наших. Кто-то назвал его “Папой”, прозвище стараниями Бориса Полевого так и привязалось. По крайней мере годы спустя он вечно приветствовал моего отца, сам не раз слышал, именно так.

Вместе с Полевым они, когда выпадала минутка, гуляли по Нюрнбергу. Писатель повествовал про своего “настоящего человека” – безногого летчика Алексея Маресьева. Представляете, какие я в 16 лет испытывал чувства, когда Герой Советского Альянса Алексей Петрович Маресьев вручал мне паспорт да еще и вспомнил моего отца. Мы жили в двух домах друг от друга…

В Нюрнберге папа с Полевым работали на разные издания. Но про привычные для фронтовых корреспондентов “фитили” конкурентам пришлось забыть. Писали об одном – и весьма похоже. Зато многие журналисты подружились, некоторые – на десятилетия. Завязались, конечно, вопреки всем указаниям из Москвы и связи с иноземцами. Обменивались информацией, ходили друг к другу в гости. Иногда устраивались даже “международные” танцы, где наши переводчицы и стенографистки сходили на первые роли.

Наиболее дружелюбными оказались американцы – вместе с нашими выпивали и закусывали, щедро делясь едой и новинками. Но когда неожиданно журналистов созывали на пресс-конференции, бросали всё и, не доедая и не допивая, летели на встречу. Отец любил повторять: “Вот у кого надо обучаться. И ты учись, пока я жив”.

Британцы держались несколько обособленно, некоторые даже надменно. А французы, по словам отца, любили тянуть кофе так, чтобы никого не угощать. Но уважали всех советских – от главного обвинителя от СССР Руденко и до стенографистки – безмерно. Никогда не позволяли себе издевательств над скромной нашей одеждой и полным, по сравнению с ними, безденежьем.

Все наши ждали сурового приговора, которого требовал Советский Альянс устами Романа Руденко. И были огорошены, когда некоторым, вроде Гесса, дали лишь пожизненное.

Беспрерывный автор "Родины" прокомментировал исторические фотографии из своего семейного альбома

В воздухе зала заседаний пролиты ненависть и боль. Фото: из семейного архива автора

Соседи

Недавно мой товарищ и коллега Владимир Снегирев показал снимок из тучного журнала с подписью: “Личный фотограф А. Гитлера Г. Гофман дает объяснения представителям обвинения США и СССР. Нюрнберг, Германия. 1945-1946 гг. Фотограф не введён. РГАКФД”. Правильно, на фото именно Гофман, подсунувший набиравшему силу (не мужскую) фюреру свою 17-летнюю помощницу-лаборантку Еву Браун.

А рядышком с Гофманом сидит мой отец!

Гофман – одна из загадок Нюрнбергского процесса. Сначала его привезли в Нюрнберг как обвиняемого. Мог получить и пожизненное: ничего себе, всю житье снимать Гитлера, показывая его отцом нации. Но что-то пошло не так, и фотографа судили уже по совсем мелким статьям, дав четыре года. Или, навыворот, пошло как раз так, как нужно? Могло ли быть такое, что “личник” делился с кем-то из союзников скрытой информацией о фюрере? Уже в Нюрнберге он ходил вольно, без конвоя. Беседовал с журналистами. Точно установлено, что в годы войны беспрепятственно ездил в нейтральную Швейцарию, выполняя непонятные задания. А если предположить, что в Берне или Цюрихе был завербован спецслужбами союзников?

Прогуливается и другая версия. Это Гофман был тем самым так и не установленным лицом, передававшим секретную информацию о Третьем Рейхе швейцарскому разведчику Ресслеру, какой делился ею с англичанами, а те (порой) и с нами. Вскоре после мягчайшего приговора Гофмана выпустили из тюрьмы, и он комфортно провел заключительные годы жизни в собственном доме в Западной Германии.

Курьез: отец был неплохо знаком с Гофманом…

А вот был ли он знаком с Маркусом Вольфом, с каким тоже оказался на одном снимке?

Знаменитый генерал Маркус Вольф создал в ГДР фантастически удачливую внешнюю разведку “Штази” и 30 лет ею возглавлял. А в 1945-1946 годах молодой Маркус освещал Нюрнбергский процесс. Недавно раздался звонок человека из Службы внешней рекогносцировки, прочитавшего мою книгу: “А что, разве ваш отец знал Маркуса Вольфа?” Я удивился: откуда? “Да вот же фотография в вашей книге. Маркус сидит в зале Нюрнберга ровно за вашим папой”.

Я присмотрелся: точно! Уверен, они с отцом не знали друг друга. А вот я генерала Вольфа знал, с ним беседовал и переписывался. Мир воистину узок…

Беспрерывный автор "Родины" прокомментировал исторические фотографии из своего семейного альбома

Отцовский завет

По приговору Нюрнбергского трибунала десять главных военных преступников были казнены в ночь на 16 октября 1946 года. Герман Геринг кончил с собой, проглотив ампулу с ядом поздним вечером накануне. За приведением приговора в исполнение следили всего восемь журналистов – по два представителя прессы от любой из четырех стран-победительниц.

Отец повторял, что для него это была не месть. Человек совсем не кровожадный, повторял: “Я был счастлив, что эти нелюди, подонки, подлецы наконец пропали с лица земли”.

Надо ли объяснять, почему, попав в середине 1990-х в Нюрнберг, я первым делом взял такси, ринулся в тогдашний Дворец правосудия. И там изведал сильнейшее разочарование, не увидев почти никаких следов процесса.

Но если бы о нем не помнили лишь в немецком Нюрнберге…

С тяжелым эмоцией, спустя годы, констатирую: сегодня уроки и приговор Суда народов, вынесенного от имени человечества виновникам величайшей трагедии ХХ столетия, забыты даже нашими бывшими союзниками.

Но только не нами.

Беспрерывный автор "Родины" прокомментировал исторические фотографии из своего семейного альбома

В клетчатом пиджаке – личный фотограф Гитлера Генрих Гофман. Слева от него мой папа. Фото: из личного архива автора

>