Председатель Верховного Рекомендации РСФСР стал одной из ключевых фигур процесса, метко названного Владимиром Путиным «главной геополитической катастрофой ХХ столетия». Что творилось за кулисами этого исторического действа, каковы механизмы распада и что представляли собой его инициаторы и основные участники?
— Как для вас завязалось 19 августа 1991 года? Как узнали о создании ГКЧП?
— Мы жили в посёлке Архангельском на правительственных дачах, наши с Ельциным резиденции располагались по соседству. Как и все граждане СССР, я разузнал о создании ГКЧП рано утром. Накануне ночью я встречал прибывшего из Алма-Аты Ельцина, а моя жена находилась в московской квартире. Она мне и известила по телефону о случившемся и попросила включить телевизор.
Транслировали балет «Лебединое озеро», а чуть позже передали знаменитое постановление ГКЧП.
— Как вы восприняли случившееся? Что решили предпринять?
— Мне сразу стало понятно, что это переворот. Я пошёл в соседний дом к Ельцину, и мы решили оказать серьёзное сопротивление. Любопытная деталь — у нас не было в тот момент элементарной множительной техники, не было секретарей, мы все документы строчили от руки в прямом смысле слова. Вместе мы составили обращение к народу, в котором призвали граждан оказать сопротивление путчистам.
— А что выходило накануне?
— Я назначил на 19 августа заседание президиума Верховного Совета РФ. Планировал встретиться с нашей делегацией, которая занималась подготовкой к подписанию новоиспеченного Союзного договора. Хочу отметить, что наша, российская делегация была очень представительной. В её состав входили я, председатель Совмина РСФСР И. Силаев, мэры Санкт-Петербурга А. Собчак и Москвы Г. Попов, председатели Верховных Рекомендаций автономий, входивших в состав России, и многие другие. Накануне подписания, чтобы выработать единую позицию, я и решил скопить всю нашу делегацию.
Помню, что некоторые положения договора нас совсем не устраивали. Например, автономии, входящие в состав союзных республик, уравнивались в документе с самими союзными республиками. Это была мина замедленного поступки, которая грозила распадом Российской Федерации.
Когда мы обсуждали этот вопрос на Верховном Совете, большинство высказывалось за то, чтобы вообще не шагать на подписание Союзного договора. Но я убедил руководителя нашей делегации Ельцина не отказываться от подписания.
Мотивировал тем, что наш отказ будет представлен Горбачёвым таким манером, что он, мол, хочет сохранить единую страну, а Россия этому противится. Мы решили, что будем настаивать, чтобы пункты, которые противоречат Конституциям СССР и РФ, бывальщины исключены.
— Скажите, а кто включил положение о равенстве союзных и автономных республик в проект Союзного договора? Задавали вы этот проблема Горбачёву?
— Я изначально был противником нового Союзного договора. Ещё в статусе первого заместителя председателя Верховного Совета меня устремили на заседание группы, которая занималась подготовкой проекта.
Главой этой группы был председатель Верховного Совета Белоруссии Н. Дементей. Я задал проблема: а что это за новый Союзный договор, ведь существует договор 1922 года, который является одной из основ Конституции Советского Альянса и всех её редакций?
Есть Конституция СССР, в которую уже внесены поправки Горбачёвым, её никто не отменял, зачем же тогда необходим новый договор? Я спрашивал: что вы хотите от нового договора? Хотите пересмотреть основы СССР?.. Кто-то из участников этого процесса мне несмело пролепетал, будто Эстония поставила вопрос, что она никогда не подписывала Союзный договор и на этом основании хочет пересмотреть факт своего нахождения в составе СССР.
Я отозвался, что Эстония была присоединена позже подписания Союзного договора, и с таким же успехом можно спросить, а на каком основании была присоединена Сибирь. Там властвовал сибирский хан, какой находился в союзнических отношениях с Иваном Грозным.
Ермак просил у Кучума разрешения на присоединение? Следуя логике, нужно было справиться у Кучума, согласен ли он на присоединение!
Больше на эти заседания я не ходил. Я считаю, что изначально все эти затеи с подготовкой нового Союзного соглашения были провокацией. Дальше к процессу подключились автономии, которые начали забывать, что они живут в единой стране с единой Конституцией. Любой, кто вливался в обсуждение договора, стремился выторговать себе как можно больше прав и свобод. Исходили из того, что пишется новоиспеченный договор, Конституция перестаёт действовать, а на горизонте просматриваются очертания некоего мифического «договорного союза». Я этот политический расклад отворено высмеял.
Справедливости ради скажу, что там заседали отнюдь не глупые люди, там было много авторитетных, грамотных специалистов. Там бывальщины Горбачёв, Лукьянов, академик Кудрявцев, которому когда-то я сдавал экзамен…
Помню, я обратился в Кудрявцеву: «Что вы делаете? Вы же лучший юрист Советского Альянса!» На это он мне невнятно ответил, что он человек подневольный и сделать ничего не может. Тогда я призвал академика, чтобы он своим авторитетом надавил, чтобы инициаторы этой затеи кончили разрушать страну. Я сказал, что задуманное ими — это вовсе не реформы, а попрание основ государства!
Считал тогда и считаю сейчас, что они сами начали валить сук, на котором сидят. Процесс распада начался (или, правильнее сказать, активно продолжился) именно тогда. Не нужно всё валить на Ельцина, собственно здесь корни центробежных процессов, которые, как чума, охватили буквально всех.
— Скажите, а как Ельцин вёл себя наедине с подчинёнными? Вице-президент Руцкой в интервью «ЛГ» произнёс, что Ельцин несколько раз пытался уехать в американское посольство. Вы можете подтвердить его слова?
— Лично мне Ельцин несколько раз предлагал укатить в американское посольство.
Дело в том, что председатель КГБ СССР Крючков подбросил через американцев утку, что будут некие действия со сторонки силовиков. Позже я общался с Крючковым, и он подтвердил эту информацию.
Ельцин хотел, чтобы мы вместе с ним уехали к американцам. Я ответил, что отвечаю за несколько сотен депутатов, и ехать отказался. Тогда, видая мою реакцию, он не решился уезжать один.
— В эти дни вы контактировали с кем-либо из членов ГКЧП?
— Когда 19 августа мы собрались все вместе у Ельцина, я произнёс, что нам важно продержаться ближайшую ночь. И мы договорились, что не будем вступать ни в какие переговоры с путчистами без ведома друг друга. Я предложил позвонить председателю Верховного Рекомендации СССР А. И. Лукьянову и договориться о встрече, ведь мы коллеги, оба возглавляем парламенты. Кстати, от связи нас не отключали.
Анатолий Иванович не таил радости от моего звонка, он хотел встретиться сразу, но была уже ночь, и я предложил увидеться завтра утром. Я хотел приехать с Руцким и Силаевым.
Ему не понравилось, что я буду не одинешенек, но я убедил его, что Силаев и Руцкой нужны как свидетели, чтобы нас потом не обвинили, что мы ведём сепаратные переговоры. Он согласился с моими аргументами.
К моменту нашего разговора с Лукьяновым уже было принято решение президиума о срочном созыве чрезвычайной сессии Верховного Рекомендации РСФСР, но нам сообщали из регионов, что телеграмма получена, но делегатам запрещают выезд в Москву. Нельзя забывать, что на местах тоже бывальщины созданы мини-ГКЧП. Я потребовал от Лукьянова, чтобы наших депутатов немедленно пропустили в Москву. Лукьянов согласился и обещал их проглядеть.
И в 10 утра мы поехали к Лукьянову с планом, разработанным в ночь с 19 на 20 августа, это был фактически ультиматум — мы требовали распустить ГКЧП.
Уверен, что ночь прошла для нас спокойно только потому, что ей предшествовал разговор с Лукьяновым. Конечно же, он передал своим коллегам по комитету, что Хасбулатов вышел на связь, и что с ним можно условиться. Каждая из противоборствующих сторон ждала друг от друга уступок, поэтому первая ночь и прошла спокойно в отличие от другой — весьма тревожной. К тому времени уже сработала дезинформация о штурме Белого дома, Ельцин был напуган и именно тогда желал бежать в американское посольство.
— Можно ли сказать, что Ельцин был трусливым человеком?
— Оказалось, что так… Это была его вторая попытка бежать. Когда поутру 19 августа я пришёл к нему на дачу в Архангельском, он был деморализован. Он мрачно сказал, что Крючков нас перехитрил и что мы проиграли. Сказал, что скоро нас всех возьмут.
Я напомнил ему, что мы полтора года боремся за наши идеи, о которых знает весь мир. И что, теперь сдадимся без сопротивления? Я сказал, что пока мы на независимости, не должны сидеть сложа руки. Трусливый человек больше всего боится, что его обвинят в трусости. Храброму человеку в башку не придёт, что его могут обвинить в трусости.
Вот за эти два дня я увидел, что Борис Николаевич, мягко говоря, человек не сильно храбрый.
— Спустя 30 лет вы можете произнести, была ли заслуга Ельцина в разгроме ГКЧП или всё сильно преувеличено?
— Его личная заслуга, безусловно, была. Он стал символом перемен, стремления к демократии. Разумеется, большим умом он не отличался. Когда я стал писать текст обращения к народу, одним из первых пунктов было заявка немедленно вернуть Горбачёва в Кремль. Помню, Ельцин меня удивил вопросом, зачем это он будет заступаться за президента СССР…
Я начинов ему доказывать, что мы сейчас выступаем не с позиций того, как мы относимся к Горбачёву, плохо или хорошо, а с позиций закона. Я был убежден, что только тогда нас поддержат люд!
Люди должны были увидеть, что даже Ельцин, враждующий с Горбачёвым, требует возвращения своего противника. Мы должны бывальщины показать, что законы, Конституция страны для нас превыше всего!
И не только Ельцин был недальновиден, но и советники его не отличались глубиной мышления и стремлением стеречь государственные интересы. Бурбулис и Шахрай с трудом приняли мысль, что первым пунктом нашего документа должно стать возвращение Горбачёва.
— Вы упомянули Бурбулиса, истина ли, что его роль в распаде СССР столь значительна?
— Дело в том, что у Ельцина за десятилетия партийной работы накопился огромный опыт при отсутствии бездонного ума; книг, похоже, он вовсе не читал, кроме строительных нормативов в молодости. Поэтому Бурбулису удалось войти к нему в доверие, и он оказывал на него огромное воздействие. Борис Николаевич был человеком внушаемым, им получалось манипулировать.
— А кому пришла мысль, чтобы Ельцин сказал свою выговор на броне танка?
— Главная роль Ельцина состояла в том, что он был нашим символом. Мы его уговорили залезть на танк.
Я вспомнил, как Ленин выступал с броневика в 1917 году, и предложил по аналогии выступить с танка. Ельцину поначалу идея не понравилась. Он недоверчиво спросил: «Вы что, желаете, чтобы меня убили?» Мы ему доказывали, что никто в присутствии сотен журналистов не посмеет его тронуть. Сказали, что если он не хочет, значит, должен выступить кто-либо из нас, например я или премьер Силаев. И только тогда, под весом наших аргументов, Ельцин залез на танк и произнёс написанную нами выговор, которая принесла ему мировую славу, а рейтинг его взлетел до небес.
— До сих пор не утихают разговоры о любви Бориса Николаевича к крепким напиткам, а в эти дни вы нечто подобное замечали?
— Нет, в эти дни я не видал, чтобы он принимал алкоголь. Возможно, позже или в моё отсутствие, но в эти дни он держал себя в руках. Когда они спускались в подвал, меня там не было и что там выходило, мне неизвестно.
— А какова роль в этих событиях вице-президента Руцкого?
— Его роль я оцениваю положительно. Все мы служили идее и старались резаться благородную роль. Мы действовали как одна команда, в эти дни не возникало каких-либо расхождений и тем более вражды.
— И московская демократически настроенная интеллигенция вам помогала… Довольно вспомнить Ростроповича с автоматом…
— С Ростроповичем мы тогда подружились. Он просил, чтобы я называл его Славой. Помню, что первый раз я его увидел дремлющим в коридоре с машиной, а рядом с ним дремал мальчик лет пятнадцати. Меня тогда поразило, что Паганини ХХ столетия держит в руках не скрипку, не виолончель, а машина. Я остановился и долго не мог оторвать взгляд от этой фантастической картины.
Позже многие рассказывали о себе, что защищали Белый дом, это сделалось модным. Я, конечно, по рядам не ходил, списков учёта не вёл, но понимаю, что очень многим хотелось быть причастными, независимо от степени реального участия.
Шеварднадзе, так, мне говорил, что он был в эти дни с нами. Его я там увидел впервые 22 августа, когда мы уже праздновали победу.
— Вы созванивались в эти дни с руководителями союзных республик?
— Разумеется. Буквально сразу, ещё в Архангельском, просил Ельцина позвонить Назарбаеву, Кравчуку, руководству Белоруссии. В моём присутствии Борис Николаевич названивал Кравчуку, а тот начал его просить, чтобы он с ГКЧП как-нибудь уладил отношения, дескать, разберитесь там между собой.
Кравчука, оказывается, напугал генерал Варенников, приехавший от имени ГКЧП в Киев. Аналогичная история случилась с Назарбаевым. Уже потом мне Назарбаев рассказывал, что, когда я ему звонил, у него в кабинете сидел генерал КГБ, а в приёмной — десяток охранников.
Вспоминается и история общения с председателем Верховного Рекомендации Латвии Витаутасом Ландсбергисом. Как-то он был в Москве и не мог связаться ни с кем из руководства, и я предложил ему приехать к нам в Белый дом или чтобы я приехал к нему в представительство республики. Ландсбергис с отрадой согласился, я демонстративно поехал к нему, мы вместе пообедали, потом он приехал к нам в Верховный Совет.
У нас складывались тогда неплохие взаимоотношения. Помнится, я ему говорил тогда: зачем ты идёшь на конфронтацию с центральной властью, ведь ты человек искусства, а закончишь свои дни в темнице. Он отвечал, что такова его участь, он с этим уже смирился… Прибалты не сильно верили в свою победу, в свой скорый выход из Альянса.
Позже, в августе, когда я призвал Ландсбергиса бороться с путчистами, он уклончиво ответил, что это мы сами что-то между собой затеяли, и значит, это наши дела… У них там в Литве был, оказывается, генерал Ачалов, какой прямо сказал руководству республики, что лучше им вести себя смирно.
Поэтому и никаких демонстраций там не случилось. Все в Прибалтике бывальщины напуганы… Так обстояли дела во всех союзных республиках.
Это уже потом, когда стало безопасно, каждый руководитель начал себя изображать непримиримым бойцом с ГКЧП, борцом за независимость и демократию.
— А как вёл себя лидер Грузии Звиад Гамсахурдиа?
— Этот персонаж с радостью принял директивы путчистов, пообещал покончить с сепаратизмом. Это не мои выдумки, он направил телеграмму в адрес ГКЧП. Тут проявились глубинные процессы. Замаячила тень Сталина! Ужас, который дремал в душах людей, проснулся. Его старая шинель только где-то промелькнула и — началось… Как тень отца Гамлета. Они все поразмыслили, что к власти пришли какие-то сильные люди, никто и представить не мог, что члены комитета окажутся слабыми, мягкотелыми и нерешительными.
— Как плотными были ваши контакты с Западом в эти дни?
— Мы постоянно общались, нам звонили, мы звонили. Я несколько раз встречался с послом США Джеком Мэтлоком, какой хорошо говорил по-русски, он очень эмоционально нами восхищался.
— Почему так быстро пал ГКЧП?
— Дело в том, что члены ГКЧП бывальщины порядочными людьми. Они не захотели пролить кровь, а вот через два года Ельцин захотел и победил. Ельцин опирался на деградировавших генералов, взяточников, зачастую обычных пьяниц, а в 1991 году наверху армии ситуация была в корне иной. Опустившиеся генералы в 1993 году будут безжалостно расстреливать парламент, а советские генералы 1991 года так устроиться не смогли. Честь им и хвала за это!
Не могу не вспомнить помощь и поддержку, которую нам оказали москвичи. В Москве кровь пролилась, но погибло итого три человека, а могло бы погибнуть огромное число людей, решись ГКЧП на силовой вариант. Жалко этих ребят, их родителей…
— Когда мы хватали интервью у Руцкого, он сказал, что Горбачёва никто реально не изолировал, а всё это постановка. Как вы считаете?
— Не было никакой постановки. Его реально изолировали. Иное дело, что с ним поступили мягко и не собирались причинять ему какой-либо вред. Члены ГКЧП думали навести порядок, ограничить Горбачёву воля и сделать его «английской королевой». Времена были вегетарианскими.
— Вы согласны с мнением, что ГКЧП сыграл ключевую роль в распаде СССР?
— Разумеется, согласен. Если бы не возник ГКЧП, многих ошибок, возможно, удалось бы избежать. Средняя Азия не хотела выходить из состава Советского Альянса, и Азербайджан не хотел выходить, несмотря на то, что первый удар по СССР нанесли армянские националисты, когда начали эту бессмысленную брань в Карабахе. А вторым ударом по Союзу стало создание ГКЧП. Такое большое государство, как Советский Союз с его безграничными возможностями, влеклось сохранить себя. Государство не готово было к распаду. По нему искусственно наносили удары.
После авантюры с ГКЧП Прибалтика почувствовала себя совсем свободно, и я понимал, что уже никакими силами было невозможно остановить центробежные процессы. Я прибалтийским лидерам даже сказал тогда: можете оформлять вашу независимость.
— Как вы отреагировали на итоги встречи руководителей трёх славянских республик в Беловежской Пуще?
— Я был в эти дни в Сеуле. Ельцин обманным путём выслал меня подальше от Москвы. Президент мне тогда сказал, что у нас случилось много тяжёлых событий (тут и в Чечне беспорядки начались) и мне необходимо отдохнуть. Делегация Верховного Совета СССР собиралась лететь в Сеул, и Ельцин планировал лететь с ними. Он предложил мне полететь вместо себя, передохнуть, развеяться.
Я ещё подумал: какой Ельцин прекрасный, заботливый президент, беспокоящийся о своих соратниках! Мы ещё не успели приземлиться, когда сделалось известно об исторической встрече в Вискулях.
В Сеуле к посольству сбежались сотни журналистов, а я не в курсе дела, абсолютно не знаю, что им сообщать. Звоню в Москву, а мне никто не отвечает. Наконец дозвонился до Руцкого, начал его расспрашивать, а он возмущённо говорит, что Ельцин всех провёл, никому ничего не сказав, подписал соглашение, по которому перестал существовать СССР.
— А кто его подбил на это?
— В первую очередь Бурбулис, Шахрай, Козырев и Гайдар. Это безответственные, склонные к авантюрам люд. Извините за сравнение, но это просто настоящая шпана, которая руководствовалась мелкими, сиюминутными интересами и стремлением прорваться к единоличной воли. С СССР им управиться было сложно, они решили здесь, в «Московском царстве», порулить.
Решили, что будут как при Иване Грозном существовать, а богатств им хватит. Вот такие шкурные соображения ими руководили. У них не было никаких геополитических интересов, нравственной, социальной ответственности…
— Как вы находите, правильно ли поступил Горбачёв, когда не стал сопротивляться решениям, принятым в Беловежской Пуще?
— Конечно, неправильно! Кравчук, труня, любил потом рассказывать, что они не случайно собрались вблизи польской границы. А один высокопоставленный сотрудник КГБ СССР говорил, что всё ожидал указаний Горбачёва арестовать участников встречи. Если бы я был в Москве, то я бы так всё не оставил. Мне накануне вылета Ельцин говорил, что они будут обсуждать домовитые вопросы. Я бы, если бы предоставилась такая возможность, всех арестовал.
— После Беловежья сохранить единую страну было уже невозможно?
— Нет. Меня после упрекали: как же Верховный Совет РСФСР ратифицировал эти соглашения? Я разговаривал со всеми председателями парламентов союзных республик. Особенно возмущались парламентарии из Посредственнее Азии. Они говорили, что это беда, что их никто даже не спросил, что они думают. Но они понимали, что всё уже разрушено, поздно что-то предпринимать.
Но обман заключался не лишь в этом.
Ведь разрушители СССР вначале говорили, что границы, пенсионная система останутся едиными, что сохранятся хозяйственные связи, лишь у республик возникнет больше самостоятельности. Всё это успокоило народ.
Невиданный обман их проявлялся в больших и малых делах. Посмотрите первоначальное содержание документов, там же совершенно другие отношения между бывшими союзными республиками заложены!
— Кравчук в интервью «ЛГ» сказал, что СССР держался на страхе. Вы с этим согласны?
— Не согласен. Может, это он страшился за своё пункт?.. Я из политических ссыльных, нашу семью выслали при Сталине в Северный Казахстан. Когда Хрущёв разгромил тоталитарную систему, в эпоху оттепели, во поры Брежнева страх исчез. Правда, после прихода к власти Андропова последовала попытка восстановить былую мощь чекистов, закрутить гайки, деятельнее стали бороться с инакомыслием, но даже тогда страха никакого не наблюдалось. Я был комсоргом МГУ, мы говорили, делали всё что хотели. В обществе уже не чувствовалось ужаса.
— У чеченцев была обида на советскую власть за репрессии, выселение из родных домов, с родных мест?
— Была, конечно. Но ведь запоздалее власть сделала многое, чтобы смягчить всё то зло, которое принесла нашему народу.
— Как вы оцениваете роль Горбачёва и Ельцина в истории нашей края?
— Я воспринимаю обоих как неудачников. Оба не были готовы к руководству государством. Это, по сути, случайные люди, которые выдвинулись в силу стечения обстоятельств. Трагедия в том, что сама система не смогла отторгнуть этих людей.
Случается в жизни так, что человек не годится для первой роли, но может успешно работать на вторых ролях, успешно выполнять волю главу. Максимальным потолком в карьере Горбачёва и Ельцина должен был стать именно такой статус — статус ведомых. Но судьба распорядилась по-иному…
— Судя по вашим ответам, вы не были обозлены на членов ГКЧП?
— Вы правильно меня поняли. У нас было много общего в мишенях. Я неоднократно после трагических событий 1993 года и выхода из заключения с ними встречался. Я не соглашался с ними только в чрезмерных мерах, которые противоречили закону. Я помню, что как-то встретились на одном из мероприятий с председателем Совмина СССР Рыжковым и председателем КГБ СССР Крючковым. Мы с Николаем Ивановичем начали Крючкову проблемы задавать, а он как истинный чекист уходил от прямых ответов…
С Янаевым я встречался и знал его с давних времён. Мы с ним когда-то договаривались, что я буду воздействовать на Ельцина, а он на Горбачёва, чтобы они не враждовали, а их позиции как-то сближались. Кстати, его трясущиеся руки, как мне говорили, были не от страха, а от интересы спиртным. Впрочем, Янаев — не исключение, помню, когда 19 августа мы писали обращение к народу, я дал свою ручку Полторанину, а у него длани трясутся. Тогда я попросил свою ручку назад и сам стал писать.
Подытоживая: мне не нравились методы ГКЧП, но цели их бывальщины близки. В общем, эта трагедия ГКЧП нанесла мощный удар по единству СССР, структурам союзной власти, они стали разваливаться.
Ельцин обратил Горбачёва в своего заложника, не дал ему сформировать союзное правительство, а сам подготовил новый, более удачный государственный переворот в Беловежской Пуще.
Ведаете, удачные перевороты в истории принято называть революциями, но никаких революций не было ни в августе 1991 года, ни в декабре в Беловежской Пуще — эти оба события можно охарактеризовать как контрреволюции. Первая была устремлена на возрождение традиционной модели социализма.
Вторая — предвестник буржуазной реставрации.
