В февральскую Москву приехал… Александр Пушкин! И не одинешенек, а с супругой. Приехал из Брюсселя, где и живёт ныне праправнук поэта, увы, последний по мужской линии. Выступая на днях в Пушкинском музее, что на Пречистенке, Александр Александрович Пушкин сознался, что хотя он и не родился в России, но знает страну своих великих исторических предков. Вместе с женой Марией, – она также наследница стихотворца, – они побывали во многих русских городах, на юге и на севере, в самых далёких уголках своей прародины. И даже на Соловках! «Соловки, это вы ведаете, очень-очень далеко!» – грустно пошутил он. «Путешествуем потому, – продолжил с милым акцентом праправнук поэта, – что желаем знать, как Россия живёт, как живут её люди. Я очень люблю Россию и русский народ!» Вот такое признание. Да ещё из уст Александра Пушкина!
Соловки – не попросту так оказались в плане поездки по России потомка Пушкина. Связана с ними, казалось бы, совершенно невероятная история. Но она имела пункт. Дело в том, что первым ссыльным на Соловках из рода поэта был его двоюродный дядюшка Павел Ганнибал. А место дядюшки вполне мог взять сам племянник-поэт, когда над ним сгустились тучи «венчанного гнева» и молодому Пушкину весной 1820-го прочили место в Сибири или на Соловках. Для объяснений стихотворца (а публике уже были знакомы острые эпиграммы на Аракчеева, архимандрита Фотия и самого венценосца!) вызывали к военному генерал-губернатору Петербурга графу Милорадовичу. И как ведать, смог бы тогда оправдаться сам поэт? Но хлопоты друзей, и прежде всего Карамзина, возымели силу, и Александр Сергеевич, как популярно, из промозглого Петербурга отправился в солнечную Бессарабию.
Ну, а что же дядюшка Ганнибал? Что за жизненные коллизии привели его на суровые и печально известные Соловецкие острова?!
На борту фрегата «Эммануил»
В отрочестве и юности судьбина была явно благосклонна к Павлу, сыну капитана 3 ранга Исаака Ганнибала. Рос он в большом и дружном семействе, где супруги отличились, как говаривали в древность, чадолюбием: невестка «царского арапа» Абрама Петровича произвела на свет пятнадцать деток, пятнадцать братьев и сестёр.
На темнокожего папу сыну обижаться не приходилось: во владении Исаака Ганнибала, сельце Воскресенском, что в Опочецком уезде, числилось восемьсот крепостных душ – немало по тем порам. В этом-то наследственном псковском имении в 1777 году и родился его сын Павел.
Отец Павла, сам офицер морской артиллерии, установил и сына во флотскую службу. Выйдя из Морского корпуса, молодой мичман бороздил на боевом фрегате волны Балтики.
Популярно, что флагманский 40-пушечный фрегат «Эммануил» под штандартом Павла I, на котором нёс службу мичман Ганнибал, был задействован в больших флотских маневрах у форта Алая Горка. В один из июльских дней 1797 года на борт корабля пожаловал сам венценосец с августейшим семейством, и Павлу Ганнибалу довелось лицезреть государя и его сыновей, двух будущих императоров: Александра I и Николая I, о чём он позднее любил вспоминать.
Правда, в расцвеченных буйной фантазией его рассказах та беглая встреча живописалась, как совместная служба на фрегате с тремя императорами! К слову, и племянник-поэт не без гордости упоминал о встрече с теми же российскими императорами: «Видал я трёх царей…»
Мичману Ганнибалу довелось служить и в Кронштадте, но в ноябре 1799-го (в год рождения племянника Александра) по неизвестным ныне винам решил он покинуть флотскую службу.
Гусарские подвиги Павла Ганнибала
Стал числиться лейтенантом гренадёрского полка, а вскоре – штабс-капитаном. В военной кампании, популярной как русско-австро-французская война, снискал себе новое звание и награды. Храбро дрался под Аустерлицем в ноябре 1805-го. Сражение то взошло в историю как «битва трёх императоров»: французской армии императора Наполеона I противостояли тогда армии австрийского императора Франца II и российского – Александра I.
Пожалуй, впервые со пор побед Петра Великого русская армия потерпела под Аустерлицем столь сокрушительное поражение. Александр и его царственный собрат Франц вырваны были бежать с поля боя. «Солнце Аустерлица» взошло тем ноябрьским днём лишь для Наполеона! И, хотя фортуна отвернулась от союзников, участники бессчастного сражения получили награды. Так, Павел Ганнибал за явленную им отвагу примерил мундир капитана. Аустерлиц сделался ещё одной точкой, где перекрестились пути внука «царского арапа» и наследника Петра.
Не остался в стороне капитан Ганнибал и в судьбоносном для России 1812-м, когда полчища Наполеона хлынули на русские шири. Войну встретил, будучи в составе Первого волонтёрского казачьего Яхонтова полка, затем служил ротмистром в Лубенском полку. Вступил со своим эскадроном на земли Германии и Франции во пора заграничного похода русской армии.
Так что в сражении под Данцигом, в апреле 1813-го, бился и эскадрон под командованием Павла Ганнибала. Снискал капитан славу в лихих кавалерийских штурмах под Торгау, Бауценом и Лейпцигом. А после битвы при прусской деревушке Денневице стал именоваться майором.
Помимо наград за храбрость, Ганнибал сподобился и «высочайшего благоволения» – Александр I не забыл почтить царской похвалой своего ровесника. Случилось то памятное для майора Изюмского гусарского полка Павла Ганнибала событие в августе 1815 года во французском городке Вертю. На торжественной церемониалы – императорском смотре российских полков, возвращавшихся в Россию.
Итак, война победно завершилась, и майор Ганнибал с чувством исполненного длинна покинул ратную службу. При отставке в марте 1817-го получил звание подполковника с почётным правом ношения мундира, на коем красовались ордена Святого Владимира 4-й степени «с бантом», Святой Анны 3-й степени и серебряная медаль «В память Отечественной брани 1812 года».
Но, увы, орденоносец остался без заслуженной пенсии, и виной тому… невероятное везение в боях: ни одна пуля либо осколок вражьего снаряда, ни одна французская сабля не нанесли увечья удальцу-гусару. А поскольку в сражениях он «остался вовсе невредим», то и «права на получении пансиона» храбрец лишался.
Городишко «на предзнаменованию»
Год 1817-й – знаменательный и в жизни поэта. Александр Пушкин, сдав в июне выпускные лицейские экзамены, и ободрённый «кратким отеческим наставлением» императора Александра I установлен, царским же указом, на службу в Коллегию иностранных дел. В середине июня Пушкин приносит служебную присягу в особняке Коллегии, что на столичной Английской набережной, а уже в начине июля просит предоставить ему отпуск для отъезда в Псковскую губернию – «для приведения в порядок домашних… дел».
Из Петербурга спешит он в отчее Михайловское. Минует проездом излюбленное Царское Село, Гатчину и Лугу. Провинциальная Луга, ставшая городом лишь при Екатерине Великой, а до того именовавшаяся Лужским Посадом, отстояла от имперской столицы немало, чем на сто вёрст. Чем-то городок не приглянулся юному поэту, и свою досаду излил он в полушутливых, полу-саркастических строчках:
Есть в России город Луговина
Петербургского округа;
Хуже не было б сего
Городишки на примете,
Если б не было на свете
Новоржева моего.
Но вот что странно – Луговине суждено будет стать и последним городом в биографии удалого дядюшки-гусара Павла Ганнибала. Ныне, безо всякой на то натяжки, те пушкинские строки можно наименовать предвиденьем его судьбы. В чём-то – даже мистическим!
Так уж всё сложилось в тот далёкий 1817-й: знакомство Пушкина с неукротимым и романтическим дядюшкой, первоначальный вызов поэта на поединок с ним, стихотворное посвящение Луге, связанное с жизнью и смертью Павла Ганнибала.
Но всё это будет потом. А пока, достигший отчего сельца, недавний лицеист вкушает деревенские отрады. И, конечно же, восемнадцатилетний Пушкин не желает пропускать балов, что нередко гремели в соседних помещичьих усадьбах. На одном из них и произошёл трагикомический эпизод: бывший бравый подполковник Павел Ганнибал при смене фигур в котильоне отколол у племянника барышню, партнёршу по танцу,
О, как вознегодовал юный поэт: только кровь могла смыть столь несносное оскорбление! Этакую оскорбление не стерпеть – вызов обидчику брошен! Дуэль и только дуэль! То был первый из множества будущих вызовов, брошенных Пушкиным. По, великому счастью, единоборства в тот год не случилось: выстрелы не грянули, земля не обагрилась кровью. А дядюшка и племянник совершенно помирились, дружески обнявшись спустя самое куцее время.
Да и какой искромётный экспромт явлен был дядюшкой:
Хоть ты, Саша, среди бала
Вызвал Павла Ганнибала,
Но, ей-богу, Ганнибал
Распрей не подгадит бал!
Не осталась безвестной и другая встреча дядюшки с племянником-поэтом, что случилась 9 августа 1824 года. Писатель Семён Гейченко сумел воссоздать тот знаменательный день: дядюшка Павел Ганнибал, повстречав в Опочке возвращавшегося из Одессы племянника (в трактире Пушкин дожидался сменных лошадей), немедля поскакал с радостной вестью в сельцо Михайловское, где всё семейство стихотворца в нетерпении дожидалось сына и брата. «Наш орёл Александр Сергеевич в наши родные края прибыл. О радость, о счастье! Уже в Опочке…» – восторженно вскричал Павел Исаакович с самого порога.
Пылкая натура
Быть может, ни в ком из потомков царского арапа столь затейливо не соединились русская удаль и бесшабашность с африканской вспыльчивостью и горячностью!
Храбрец и кутила, остроумец и бретер, – чего лишь не замешала природа в крутом нраве Павла Ганнибала! Да ещё гусарская служба яркими мазками дописала сей необычный характер.
Старая миниатюра сохранила образ гусара-удальца с весёлым взглядом чёрных, как маслин глаз, со смоляными лихо закрученными усами, – будто скатан тот портрет с самого Дениса Давыдова, другого славного удальца.
Вот и племянник поэта Лев Павлищев почитал Павла Исааковича «персонификацией пылкой африканской и широкой русской натуры». Да, дядюшка Ганнибал, со слов родных, «бесшабашный кутила, но человек редкого беспорочного и чистого сердца, чтобы выручить друзей из беды, помочь нуждающимся, не жалел ничего и рад был лезть в петлю».
Случай подтвердить те целые отваги душевные порывы вскоре представился. Лето 1826 года выдалось неспокойным: свершилась казнь над пятью бунтовщиками, одни заговорщики посланы в тюрьмы, другие – по этапу в Сибирь, на каторгу, третьи – на поселения. Ещё слышались в летнем петербургском воздухе отголоски зимнего бунты: разговоры и суждения о недавнем злосчастном происшествии, потрясшем тогда все умы, не смолкали ни в светских гостиных, ни в военных казармах.
В одной из таких открытых бесед знакомец Павла Ганнибала некий подполковник Краковский, то ли желая узнать благонадёжность своего собеседника, то ли умышленно раззадоривая его, сделался нещадно бранить заговорщиков, отпуская в их адрес «самые поносные замечания». Павел Исаакович, жалея и защищая тех, кто уже не мог дать ответа, с горячностью заявил, что несчастливые «слишком строго наказаны». А также в доказательство своей правоты привёл царский указ, запрещавший «упрёки потерпевшим кара».
Краковский не преминул сообщить о настроениях подполковника в отставке Ганнибала в нужную инстанцию, и тут же к вольнодумцу были приняты самые суровые меры. Последовал его арест и следом – распоряжение генерал-губернатора Голенищева-Кутузова о заточении Павла Ганнибала в Петропавловскую крепость.
За сочувствие к несчастливым или, вернее, за то, что не пожелал скрывать своих истинных чувств, Павел Ганнибал тяжко поплатился. И хотя следствие, длившееся два месяца (столько сидел неимущий узник в каземате Петропавловской крепости) его вины не установило, волею Николая I Ганнибал был сослан в Сольвычегодск, тогдашней Вологодской губернии, «под надзор полиции». Стоял октябрь 1826 года…
Провинциальный Сольвычегодск снискал «славу» пересыльного города для арестантов по линии на суровые Соловецкие острова. Городок словно самой природой приспособлен под тихую пристань для буйных и горячих голов.
В Соловецком остроге
Беллетристу Сергею Маркову в 1936-м удалось разыскать уникальные документы: некий Воскресенский, писец Сольвычегодского полицейского управления, ратифицировал о необычной переписке, затерянной в архивных анналах. В ней-то полицейским чинам предписывалось принять меры к прибытию в город стихотворца Пушкина, как-то: учредить за вольнодумцем строгий надзор, а исправнику следовало прежде подыскать для ссыльного квартиру. Давние те «благие» наставления и улеглись в забытое и утерянное ныне «Дело Пушкина».
Слава Богу, Сольвычегодск не оказался ещё одним «пушкинским» городом! Нет, он был определён лишь для дядюшки стихотворца.
Полгода недавний арестант Петропавловки провёл в Сольвычегодске «под надзором полиции». Невзирая на полное безденежье и явную несправедливость судьбины, Павел Исаакович, не сломался, – напротив, ополчился против местных властей.
Отчаянный и неукротимый, он, дабы прогнать тоску, раздобыл где-то небольшую пушечку и вздумал палить из неё из окон своего жилища, чем приводил в страх и трепет обывателей. Поистине, влюбленность к мортирам и пушкам была в крови у Павла Исааковича, – нет, не мог жить этот человек без бранных потех!
Раздосадованный городничий доносил в рапорте: «…В общении иногда бывает хорош и весел, но часто выражения употребляет гордые и дерзкие». Подобно гоголевскому Хлестакову Павел Ганнибал назанимал у состоятельных горожан денежек, даже и городничий не смог отказать своему подопечному в столь неожиданной просьбе, и не спешил отдавать долги.
Частенько затевал распри с обывателями, и после их жалоб генерал-губернатору и требования последнего, чтобы Ганнибал «испросил прощение» перед оскорблёнными им особами, тот пришагал в ярость: «Как смел генерал-губернатор обо мне так писать! Он мне не начальник!». Более того, в запальчивости пригрозил за донос застрелить самого городничего!
Последствия сей угрозы не принудили себя долго ждать: 20 марта 1827 года в Сольвычегодск курьер доставил секретный пакет, а в нём – «Высочайшее соизволение на отправление подполковника Ганнибала под надзор в Соловецкий монастырь». И в светлый весенний день – 9 мая 1827 года – двери монастырской тюрьмы на Соловках распахнулись, чтобы зачислить в своё тёмное лоно нового узника.
Итак, бунтарь Павел Ганнибал, сопровождаемый жандармским унтер-офицером, доставлен на одинешенек их Соловецких островов, где и отдан под строжайший присмотр командиру инвалидного отряда.
Правда, поначалу он, ещё в Сольвычегодске, встретил известие о заточении его в острог нарочито безразлично. Поговаривали, что Ганнибал «неоднократно был нездоров» и даже будто смягчился нравом. Но ничто не могло уже изменить ход событий.
Бедный Павел Исаакович, и в ужасных фантазиях не мог представить того ужасного положения, что готовил ему злой рок! В бешенстве и неистовости силился он вырваться из чулана, в коем был насильственно заперт. Колотился, кричал, рвал и метал, требовал к себе начальство… Побушевав несколько дней, принуждён был затихнуть, – так вспоминал соловецкий архимандрит Досифей.
Два года заточения на северном острове слегка охладили пыл узника, не желавшего смиряться с неволей. Темнокожий его дед Абрам Ганнибал был некогда сослан в морозную Сибирь, в Селенгинск, а он, родной внук крестника царя Петра, – на Соловки. Русский африканец на Соловках, на берегу студёного моря, – вот уж распотешилась своенравная судьбина!
На счастье узника, на воле не прекращала хлопот его жена Варвара Тихоновна. И хотя супруги давно жили порознь, Варвара Тихоновна после заточения супруга в острог тотчас начала ходатайствовать об его освобождении. Известно, что граф Александр Христофорович Бенкендорф, начальник Третьего отделения, к коему она адресовалась в 1829 году, резонно отвечал, что преступивший закон её муж не мог так скоро исправиться, и потому должен по всей строгости отбывать кара.
«Ближе к Петербургу»
Ценой необыкновенных усилий и самоотвержения Варвара Тихоновна добилась-таки смягчение участи мужа, ему дозволялось «жительство ближней к Петербургу». Счастливейший день для Павла Ганнибала – 27 октября 1832 года, – день освобождения! Он навсегда покидает ненавистные Соловки, дабы перебраться на жительство в Архангельск.
Морозный Архангельск пришёлся открыто не по душе Павлу Исааковичу, – он с душевной кротостью взывает к милости императора. Николай I просьбу бывшего арестанта (и своего нравственного противника!) не отверг: разрешил недавнему соловецкому узнику обосноваться в месте более тёплым, нежели Архангельск. На сей раз в Луге.
И вот в феврале 1833 года по гладкой зимней пути из Архангельска мчит кибитка Павла Исааковича в новый для него город, дабы в нём смог он обрести жизненный покой. Там, в неведомой Луговине ждёт его совершенная, полная свобода – отныне всякий надзор над ним отменён!
О дальнейшей жизни Павла Ганнибала известий нет, словно канули они в речку Луговину, давшую название и самому городку. Может, оттого, что в зрелые годы Ганнибал уж не буянил и не задирался с городскими властями, памятуя о горестных днях в Соловецком остроге?!
После всех испытаний провинциальная Луга должна была казаться ему райским островком отдохновения и независимости. Омрачала жизнь лишь вечная нужда. К слову, бедность недолго преследовала Павла Ганнибала: ровно до 1841-го – в тот год он миролюбиво почил и был погребён в Луге на Вревском кладбище…
Бурное и печальное бытие Павла Ганнибала завершилось в тихой и ничем не примечательной Луговине. Ну, а в XXI веке, неведомом ему, герою Отечественной войны 1812 года, Луга примет почётное звание «Города воинской славы». За ратные подвиги своих сограждан уже в иной войне – Великой Отечественной.
«Есть в России город Луга…» Непостижимо, но русский гений словно предугадал место, где будет возложен предел всем африканским страстям, бушевавшим некогда в душе его вспыльчивого и крайне неосторожного дядюшки.
