К 80-летию основы великой отечественной войны Рубрика: "Родина"Проект: 22 июня – День памяти и скорби22.06.2021 15:00 Живем и помним Взор “Родины” и очевидцев первого дня Великой Отечественной Почти 30 тысяч других дней прошли после него. Но он навеки особенный. День, когда те, кто были внутри него, должны были знать, а скорее холодной кожей, сердцем, трепетом ощущать – в их жизни поворот, и никто не знает, что будет именно с ними? Что?

В. Папко. Даже не снилось. 22 июня 1941 года.

Лишь мы это знаем, потому что у нас в руках – их дневники, их письма, их речь.

СКВОЗЬ ГОДЫ

"Человек лишь игрушка в руках судьбины…"

Чудовищно и странно, что именно в этот день, утром 22 июня 1941 г. "Правда" в статье "Независимость и необходимость" критически писала: "Метафизическое понимание обусловленности воли людей неизбежно приводит к фатализму… к взору, что человек лишь игрушка в руках таинственной судьбы, рока, необходимости"1.

В этот день все было именно так. 195 млн человек отправились любой к своей судьбе.

22 июня в Большом театре – премьера "Ромео и Джульетты" Гуно. Она состоялась. Утром во МХАТе – "Кубовая птица", погоня за счастьем, вечером – "Анна Каренина" (ее покажут больше 1000 раз). В Москве в этот вечер шагают "Двенадцатая ночь", "Виндзорские проказницы", "Шут Балакирев" Мариенгофа, в арене "Эрмитаж" – джаз-оркестр Утесова, в "Метрополе" – кино "Песнь о любви", в цирке-шапито – человекообразная обезьяна Чарли, и билеты стоят 1 руб. 50 коп.

Таким обещала этот день "Истина", когда вышла утром 22 июня 1941 г.

Г. Савицкий. Ленинград. Белые ночи. 1941 год.

"Ходили глядеть "Путевку в жизнь"…"

14 июня 1941 г. Георгий Эфрон, 16 лет (сын Марины Цветаевой). "Я человек поступки… Поэтому я и мечтаю о будущем. Больше всего я надеюсь на свою будущую профессию, которая позволит мне действовать, используя все свои мочи "до конца", одним прыжком пересиливая трудности, громя препятствия… Может быть, этого и не будет?!"2.

Этого не будет. Сквозь три года он погибнет на фронте.

23 июня 1941 г. "В день объявления войны я виделся с Валей. Мы шлялись, говорили обо всем этом… Мы продолжаем наш флирт. Мы ходили глядеть "Путевку в жизнь", старый фильм, который я видел, когда мне было шесть лет. Хороший фильм, но будет жалкий, мы с ней много хохотали… Она очень милая… Она очень остроумна. Она мне нравится"3.

"Путевка в существование" шла в этот день в кинотеатре "Арктика". Последние кадры "Путевки" – погибшего юнца, ему как раз 15-16 лет, торжественно везут на паровозе. Кино был в старой лютеранской кирхе. Георгий и Валя. Она – его первая привязанность. Они потом еще виделись в дни московского отчаяния, в 20-х числах октября 1941 г. "Она … не ведает, о чем думать, кому верить, и очень боится немцев, хочет бежать пешком или отравиться морфием, если они войдут в Москву"4.

Они опять ходили в кино. Она принесла ему белого хлеба. В ноябре 1943 г. выслала ему деньги. И все. Весь смех, вся история, все встречи, все, что не уложилось, исчезло – в гибели одного и в том, что другая растворилась в истории, тоже исчезла, не оставив следов на поверхности.

Но утром 22 июня 1941 г. им и миллионам их сверстников не до дум о роке.

Николай Бернгардт, Ленинград: "Мы в ресторане. Огромный выбор всевозможных вин, холодных и горячих закусок. Сегодня воскресенье, можно разрешить себе хлебнуть. Раздается звон хрусталя, в красивых бокалах не буржуазный напиток, а предмет широкого массового потребления – русская московская водочка… "Ну, еще по одной, уж нездорово жизнь хороша"… И вдруг отчетливый ясный голос диктора…".

Бернгардт, 4 сентября 1941 г.: "Прошел деревню. Она совсем пуста… двери настежь. Где же наша армия, не заблудился ли я. На грядке нашел морковку, она не красная, а черная, огурец дряблый. Соли нет, хлеба нет"5.

В 1942 году – Бернгардта уже нет. Или он кушать, но о нем ничего не известно.

Ф. Федюнин. Вторжение 22 июня 1941 года. 2010 год.

"Ты должен быть счастлив, дьявол побери!"

Что будут думать, читая наши дневники, наши письма? Через десять лет? Позже? Ведь мы сейчас еще не ведаем, что с нами произойдет. Когда ты смотришь на мир глазами другого человека, когда переносишься на много десятков лет тому назад и попадаешь в его дом, в его поступь, в его мысли, в его круг, в его книги, ты начинаешь говорить и думать его языком, и ты знаешь, что с ним случится дальше, – это нелегко, особенно когда ты сам сто раз проходил по Москве Покровским бульваром или – сквозь Фонтанку – двигал к Неве.

Можно закрыть глаза, и вот приходит день 22-й, июнь, год 1941-й от Рождества Христова.

Поворотный.

Владимир Стеженский, 19 лет, 22 июня 1941 г. "Сижу дома, готовлюсь к испытанию… Тишина и покой. И вдруг по радио… Сволочи, наглые звери… Мы пошли … на Арбат мастерить необходимые покупки. Купили соли, спичек, сахара. Везде длиннющие очереди, на улицах полно людей. Что-то будет… На улицах погасили фонари. Затемнение. Это новоиспеченное слово, придется к нему привыкать"6.

Что-то будет. Но что будет, что?

10 сентября 1941 г. "…Болезненно желаю света… Хотя бы немножко света, хотя бы крошечных фонариков, узкой светлой полосой уходящих в даль Садовых".

Что спереди – ему неизвестно. И болезненно хочется света. Ровно через год, 13 октября 1942 г., уже в армии, Владимир Стеженский обращается к самому себе – грядущему, как будто бы он уже выжил, как будто уже все прошло, хотя все только начиналось и все еще было впереди.

"Вспомни, как … на Волге в ноябре месяце ты валялся на влажном и грязном полу в конторе "Лесхоза", где сквозь дырявую крышу виднелись звезды на морозном небе; припомни, как скитался ты по вокзалам и вагонам, как бродил от хаты к хате в поисках ночлега; вспомни, как лежал в сыпняке на краю от смерти и впервые услышал, как свистят пули и воют мины; припомни страшные дни Ростова, пожары, взрывы, кровь; вспомни, как лежал ты в канаве в Красной Слободке, над головой свистели пули, в метрах в семидесяти шли немецкие автоматчики; припомни, как рвались мины в станице Пшехской и как ты драпал оттуда на продырявленной в решето автомашине, держа на весу свою повязанную тряпицей окровавленную руку; вспомни, как рвались рядом бомбы, и ты, лежа в крохотной канавке возле станции Пшиши или у разъезда Гойтх мысленно отсчитывал свои заключительные секунды; вспомни, как лежал в дырявом шалаше, абсолютно мокрый и продрогший, лязгая от холода зубами; как сутками голодал, рылся в опавших листьях и ветках, ища упавшие груши, яблоки или каштаны… Припомни, содрогнись и задумайся над тем, кто и что ты сейчас есть, так ли ты устроил свою жизнь, за которую сам столько перенес и за которую погибли твои товарищи. Ты должен быть счастлив, черт, побери! Иначе не стоит сейчас и жить. Смерть ведь так близко, стоит лишь во время бомбежки вылезти из щели".

Он не знал, что выживет, и пройдет всю войну, и будет существовать в долгой и, надеемся, блаженной жизни. Рок пощадил его. А пока грохочет радио, становится ясно, что началась война и нужно идти на Арбат за сахаром, солью и спичками.

Д. Ананьев. Ансамбль Александрова на Белорусском вокзале, 26 июня 1941 года. 2008 год.

"Будьте к нам терпимы…"

"Вместе с цветными погремушками я вынесла Лену в сад. Солнце хозяйничало уже вовсю. Плач, звуки расшибленной посуды… Война! Мне тридцать четыре года. Это четвертая война в моей жизни"7.

Ее звали Елена Кочина.

2 июля 1941 г. "Эвакуируют детей! Напуганными зверюшками они заполнили все улицы… Маленьких везли на грузовиках. Из кузовов слоями опенок торчали их головки. Обезумевшие родители неслись за машинами".

13 сентября. "Немцы бомбят Ленинград каждую ночь. Бомбовозы идут волнами".

19 сентября. "Ныне шесть раз была воздушная тревога. Горят больницы – Куйбышевская и Александровская. Истошный вой сирен, паровозных гудков и заводских труб сливался в одинешенек отчаянный вопль".

15 ноября. "Мы научились делать пышки из горчицы, суп из дрожжей, котлеты из хрена, кисель из столярного клея. Многие приносят землю с Бадаевских строёв, содержащую обугленный сахар, кипятят, фильтруют, варят кофе".

А. Фролова. Блокадное детство. 2015 год.

20 ноября. "Снизили норму на хлеб. На рабочую карточку выдают 250 гр., на должностную, иждивенческую и детскую – по 125 гр. Это совсем маленький кусочек: тяжелый, липкий, сырой. Хлеб содержит всякую дрянь и лишь немножко муки".

17 декабря. "Будем есть мышей!.. Я думаю, что мыши не хуже кошек".

21 декабря. "Они плетутся, как слепые, ощупывая дорогу палками, равнодушные ко всему, кроме хлеба".

27 декабря 1941 г. "Единственный транспорт сейчас – детские санки. Бесконечной вереницей двигаются они по дорогам. Везут доски, мужчин, трупы. Трупов много… Умирают легковесно, просто, без слез. Мертвых заворачивают в простыни, перевязывают веревкой и отвозят на кладбище, где складывают в штабеля. Там их хоронят в общих ямах".

29 декабря. "Поднявшись в четыре часа ночи, я отправилась в магазин. Термометр показывал 33 С ниже нуля. Луна, как большой фонарь, висела на небосводе. Мне казалось невероятным простоять хотя бы час на таком морозе. Но прошел час, два и три… А я все стояла и стояла, непрерывно твердя про себя, как заклинание: "всему случается конец", "всему бывает конец", "всему бывает конец".

10 января 1942 г. "Я расцеловала ее глазки голодного волчонка. Глядя на ее личико, покрытое копотью, мне самой хотелось выть, как издыхающей волчице. Кроме лобзаний, я ничем не могла облегчить ее страдания".

13 января. "Он жевал мой хлеб. Я прыгнула на него, схватив за горло. Он рухнул на пол. Я упала совместно с ним. Лежа на спине, он старался запихнуть сразу весь кусок хлеба в рот. Одной рукой я схватила его за нос, свернув на сторону, иной пыталась вырвать хлеб из его рта. Мужчина слабо сопротивлялся. Наконец мне удалось отнять у него все, что он не успел проглотить".

А. Ягодкина. Дни блокады. 2004 год.

19 января. "Ныне мне повстречался бак с соевым молоком… Из бака бежала тоненькая струйка молока. Люди лежали на мостовой и сосали нечистый снег, смоченный молоком. Другие, обезумев, бежали по лежащим, стараясь словить струйку широко раскрытыми ртами. Лики их были страшны".

28 января 1942 г. "Героизм, самопожертвование, подвиг – может совершить только тот, кто сыт или голодал недолго. Мы же разузнали голод, который унизил, раздавил нас, превратил в животных. Те, кто придет после нас и, может быть, прочтет эти строки, – будьте к нам терпимы!"

Снисходительны? Мы должны плакать, мы должны сходить с ума от горечи, мы должны говорить себе – никогда больше, ни за что! Никто и никогда не должен произнести слово "брань" с холодностью, безлично, с отстраненностью, как будто это ни о чем, как будто это где-то и не с ним. Как будто это картины из полностью другого мира. Это было с нами – и может быть с нами. Может быть!

Этот дневник необходимо бы раздать каждому.

Учительница Елена Кочина, еще не знающая своей судьбы, но сильная и молодая, выводит в нем 22 июня 1941 г.: "… Брань! Мне тридцать четыре года. Это четвертая война в моей жизни". Она спасется и спасет своего ребенка, и муж ее спасется. Но с ним она, наверное, расстанется. Мы этого не знаем, и не узнаем никогда, и даже хорошо, что не узнаем, но он в 1941-м отнимал у них еду.

"Не смей есть!" – заорала я, не помня себя. "Замолкни. Я ничего не могу с собой сделать". Его глаза с отчаянием смотрели на меня".

П. Рыженко. Начало войны. 2011 год.

"Сейчас каждый день нужно ждать смерти…"

Он длится нескончаемо долго, этот поворотный, всеми распроклятый день. Жизнь – уже другая. Приказы о мобилизации, о переходе на военное положение, о военных трибуналах. Власть – военная. Призыв – от 23 до 36 лет. Желая жизнь еще похожа на ту, что прежде.

Павел Лукницкий, 40 лет. "По серебрящейся в лучах солнца Неве бегут пароходики… На стадионе играют в футбол и теннис. Устье Невы бороздят белопарусные яхты. Кино и арены работают как всегда"8.

Нет, уже другая.

Бессмертный Юрий, 17 лет, Москва9. Воистину бессмертный – пройдет войну. Но он об этом еще не ведает. "Передают приказ о маскировке. Иду маскировать окно… Едем. На улицах очереди в булочные, сберкассы, нефтелавки. Бесимся. Злимся… Едем по Ленинградскому шоссе – навстречу грузовики, зенитки, военные… Пускаюсь в райком. Секретарь … составляет бригады, посылает расклеивать речь Молотова… Мои девочки из типографии ведут беседа, кто кого как обхаживает. Этих… ничего не берет. Их пробьет только бомба. Начинаем расклеивать. 11 часов вечера… Люд останавливаются около нас. Разбирают речь… Все вымазались в клею… Домой иду по темным молчаливым улицам военной Москвы. На улицах немало народа. Люди ходят как-то сосредоточенно и серьезно… У нас в комнате все в каком-то настороженном положении. Все сидят, как какие-то преходяще здесь расположенные люди. Уже 1 час ночи. Кончился 1-й день войны".

В. Денисов. Для фронта, для победы. 2011 год.

Как многим грезились странные сны на 22 июня! Жена Пришвина "в ночь накануне войны видела сон… Видела она на небе бриллиантовый крест и Пресвятую Богородицу, и все в том смысле, что наступил конец чему-то и открывается завеса в другой мир. Я вспомнил, что у Лескова его "Очарованный странник" кончает пророчеством брани, что человек, живущий сердцем, непременно должен стать пророком. И так я увидел в Ляле своей очарованного странника"10.

Пускай никогда больше не возникнет очарованный странник. Пусть никто не будет больше "временно расположенными людьми". Пускай никакой ребенок больше не закричит и не напишет в 15 лет, как Пескова Ирина11: "1 ч. Дня. Все кончено!!! Опять брань!.. Теперь каждый день нужно ждать смерти… Господи, господи!.. Не могу писать. Ну отчего я раньше не умерла? Я не хочу видеть этот ужас современной войны… Ведь я еще слишком мала для этого. Ой, Господи".

Нельзя говорить о войне как о возможной. Нельзя сто тысяч раз вслух произносить – война. Нельзя кликать ее – никто на всем белоснежном свете ни на одно даже мгновение не должен допускать, не говоря уже о том, чтобы ждать или желать, что на российскую землю, на эту кровоточащую землю может пришагать война.

22 июня 1941 года, день проклятый – никогда больше.

Долго пахнут порохом слова…

Долго пахнут порохом слова.

А у сосен тоже кушать стволы.

Пни стоят, как чистые столы,

А на них медовая смола.

Бабы бьют вальками над прудом –

Спящим снится орудийный грохот.

Как фугаска, ухает подвал,

Эхом откликаясь на обвал.

К нам война вторгается в постель

Звуками, очнувшимися вдруг,

Ломотой простреленных костей,

Немотою обожженных рук.

Длинно будут в памяти слова

Цвета орудийного ствола.

Долго будут сосны над травой

Окисью синеть пороховой.

И уже ничем не излечим

Пропитавший нервы непокой.

"Кто идет?" – спросонья мы кричим

И наганы шарим под щекой.

Давид Самойлов

1. Кузьмин Л. Независимость и необходимость // Правда, 22.06.1941.

2. Эфрон Г. Дневники. Т. I. – М.: Вагриус, 2007. С.378.

3. Там же. С. 395.

4. Там же. T. 2. С. 65.

5. Бернгардт Н. // "Прожито", Европейский ун-т, www.prozhito.org/person/2496.

6. Стеженский В. Солдатский дневник // "Прожито", Европ. ун-т, www.prozhito.org/person/298.

7. Тут и ниже. Кочина Е. Блокадный дневник // Память. Истор. сб-к. YMKA – Press. 1981. Вып.4. С. 153 – 208.

8. Лукницкий П. // "Прожито", Европ. ун-т, www.prozhito.org/person/856.

9. Бессмертный Ю. 22 июня 1941 г. // Одиссей. Человек в истории. 1993. М.: Наука, 1994. С.232 – 239.

10. Пришвин М. Дневники. 1940 – 1941. – М.: РОССПЭН, 2012. С.492.

11. Пескова И. // Проект "Прожито", Европ. ун-т, www.prozhito.org/person/983.