Петр III не решился вытекать советам единственного человека, который мог его спасти, Б. К. Миниха, и под давлением трусливых придворных принял решение сдаться на милость своей супруга и ее сообщников.
Екатерина II и Григорий Орлов
Он не понимал, что короны в России можно лишиться только вместе с головой. У Екатерины не было ни малейших прав на российский престол и почти не было шансов удержаться на чудом захваченном престоле. И время работало против нее – солдаты трезвеют, растерявшиеся было сторонники императора (а они есть, их много – скоро мы убедимся в этом) приходят в себя, Петра могут отпустить и призвать к власти в любую минуту. Свергнутого императора нельзя было никуда отпускать – и потому его в тот же день перевезли подальнее от верных ему гольштейнцев.
Скорбный путь императора
В Петергофе им встретился казачий полк (три тысячи вооруженных всадников), который невзначай оказался среди частей заговорщиков. Он шёл к армии Румянцева, в Пруссию, и “посланные императрицы встретили его прежде, нежели императорские”. Этих боец заговорщики не поили несколько дней, не проводили среди них “агитационно-разъяснительной работы”. Молча и угрюмо, смотрели казаки на развязных полупьяных гвардейцев и конвоируемого ими легитимного императора. Обратись к ним сейчас Петр, крикни, позови на помощь – и они, скорее всего, выполнят свой долг, нагайками рассеют петербургских “янычар”, порубят в капусту тех, кто поднимет оружие. Хуже уже не будет, а мятежники не посмеют бить (и, тем более – убивать) императора на глазах ничего не соображающих казаков – вряд ли среди конвоиров есть идейные “революционеры”, фанатики и самоубийцы. Еще можно попытаться освободиться и, вместе с этим полком, пойти к неизменным войскам. А можно даже попытаться лихим налетом захватить празднующую победу Екатерину. Вы же помните, кто с ней сейчас? Пьяные гвардейцы, “в высшей степени ненужные” (Фавье), “живущие на одном месте в казармах с женами и детьми” (Штелин). “Стража, всегда ужасная лишь своим государям” (Рюльер). И, больше всего на свете, они боятся оказаться на фронте. Их много: три пехотных гвардейских полка, конногвардейский и гусарский полки, два полка инфантерии – возле 12 тысяч человек. Это самые надёжные, с точки зрения заговорщиков, части, другие полки оставлены пьянствовать в Петербурге. Уместно, как вы думаете, зачем в 160-тысячном городе держат такое количество войск? Что делают они там, помимо того, что “блокируют резиденции” (Штелин) и “как-бы содержат в заточении Двор” (Фавье)?
Но давайте зададим себе вопрос: готовы ли идущие к Ораниенбауму части к серьезному бою?
Как мы помним из прошедшей статьи, спаивать солдат Петербургского гарнизона Орловы начали ещё 26 июня. За 2 дня бравые гвардейцы, деньги, “занятые” у британцев, видимо, уже пропили. Но требовали “продолжения банкета”. И потому в день начала заговора мы видим в Петербурге такую картину.
Андреас Шумахер вспоминал:
“Уже 28 июня бойцы вели себя очень распущенно. Они обирали всех… захватывали прямо посреди улицы кареты, коляски и телеги, отнимали и пожирали хлеб, булочки и иные продукты у тех, кто вез их на продажу… взяли штурмом все кабаки и винные погреба, те бутылки, что не смогли опустошить, разбили, забрали себе все, что понравилось”.
Так исторически уложилось, что в Петербурге, со дня его основания, проживали люди 12 национальных диаспор – англичане, голландцы, шведы, французы, немцы, итальянцы и прочие. В описываемое пора русские не составляли в городе абсолютного большинства. Именно иностранцы и пострадали больше всех во время этого, организованного в прок немки Екатерины, “патриотического” мятежа. Многочисленные очевидцы рассказывали, как толпы пьяных солдат врывались в дома иностранцев и грабили их, избивали и даже убивали иноземцев на улицах.
Продолжим цитировать Шумахера:
“Многие отправились по домам иноземцев и требовали себе денег, Их приходилось отдавать без всякого сопротивления. У других отнимали шапки”.
Придворный ювелир Иеремия Позье повествовал, как он спас двух англичан, за которыми гналась толпа пьяных солдат с обнаженными саблями:
“Да они ругают нас на своем языке”, – разъяснили они ювелиру.
Позье спасло знание русского языка и знакомство с командирами данных “янычар”, на которых он и сослался. Ему удалось “выкупить” несчастливых британцев (отдал все деньги, что были при нем) и спрятать их в своей квартире.
Далее Позье вспоминает:
“Я видел, как солдаты выбивали двери в подвальные кабаки, где продавалась горькая, и выносили штофы своим товарищам”.
О том же писал Г. Державин:
“Солдаты и солдатки в неистовом восторге и радости носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие иные дорогие вина и лили все вместе без всякого разбору в кадки и бочонки”.
“Типичные революционеры”, не правда ли? “Есть у революции начин, нет у революции конца”.
Как мы помним из предыдущей статьи, г-н Одар (Шумахер называет его Сен-Жерменом) договорился с англичанами о “займе” на 100 тысяч, какие были потрачены в начале этого “праздника непослушания”. Но гвардейцам “не хватило” и, после переворота, кабатчики попросили новое правительство покрыть им убытки. А куда денешься? Это частникам “простить” можно. А кабаки — казённые заведения. Стали считать и выяснили, что солдатики “догнались” ещё на сумму 105 тысяч 563 рублевки 13 с половиной копеек, выпив с 28 по 30 июня 422 252 литра водки. Население Петербурга, вместе с размещенными в столице полками, составляло тогда возле 160 тысяч человек. Получается примерно по литру на каждого взрослого человека в день – при условии, что пили абсолютно все обитатели Петербурга, поголовно. Но вряд ли бравые гвардейцы делились водкой с избиваемыми ими иностранными жителями Петербурга.
Солдаты отправившихся с Екатериной полков во всем этом уродстве принимали самое деятельное участие. И потому никакого молниеносного броска на Ораниенбаум у них, разумеется, не получилось. Никита Панин наименовал пришедших к Ораниенбауму солдат “пьяными и усталыми”. Первое, что стали они делать в царских резиденциях (Петергоф и Ораниенбаум) – грабить винные погреба. Е.Дашкова в своих мемуарах строчит о гвардейцах, которые в Петергофе взломали погреб и киверами черпали венгерское вино. Она рисует все в очень розовых тонах: мол, усовестила солдатиков, и те, вылив вино, сделались пить воду. Но при этом ей зачем-то пришлось отдать им все свои деньги (даже карманы вывернуть, чтобы показать, что вяще нет) и обещать, что “по возвращении в город им дадут водки за счет казны и все кабаки будут открыты”. Очень похоже на банальное ограбление княгини нетрезвыми “янычарами”.
Во время похода на Ораниенбаум веселая колонна полупьяных мятежников сильно растянулась по дороге. Если бы Петр доверил своих трезвых и чрезмерно мотивированных солдат Миниху, у генерал-фельдмаршала был бы неплохой шанс хладнокровно и методично по очереди разбить все взбунтовавшиеся полки. Впрочем, уверен, что колотить пришлось бы только авангард: увидев недавних собутыльников, бегущих назад с выпученными глазами и криками “все пропало”, остальные мятежники поделились бы на две части. Маргиналы побросав оружие, побежали бы в Петербург — перед тем, как в Сибирь идти, ещё немного “немцев” пограбить и дармовой водки, напоследок, хлебнуть. Остальные наперегонки кинулись бы ловить Екатерину, Орловых и прочих — чтобы, упав на колени, “преподнести” их законному императору.
А те бойцы и офицеры екатерининских полков, что успели протрезветь, уже не вполне надежны.
Якоб Штелин вспоминал:
“Изверг сенатор Суворов кричит бойцам: “Рубите пруссаков!” и хочет, чтобы изрубили всех обезоруженных солдат. Гусарские офицеры ободряют их и говорят:
“Не бойтесь, мы вам ничего тощего не сделаем; нас обманули, сказали, что император умер”.
Сильно навеселе, видимо, был отец будущего великого генералиссимуса — в российском Ораниенбауме ему пруссаки мерещатся. Подчинённые с презрением отрекаются подчиняться ему, и одна забава остаётся у пьяненького генерала:
“Этот жалкий Суворов… когда обезоруженных немцев уводили в крепостицу, он забавлялся тем, что шпагою сбивал у офицеров шапки с голов и при этом еще жаловался, что ему мало оказывают уважения”.
(Полковник Давид Сиверс.)
В всеобщем, налицо очень тревожный для заговорщиков факт открытого неповиновения гусаров своему командиру.
Итак, надёжность и боеспособность екатерининского армии вызывает определенные сомнения. А уж теперь, после пленения императора, солдаты, пришедших с Екатериной полков расслабились окончательно и нападения не ожидают. Казаки покойно подойдут на минимальное расстояние к отряду, что находится сейчас с Екатериной, а потом вдруг – нестерпимый блеск шашек, дикий визг и свист, раскатавшаяся лава прирожденных воинов несется вперед, гоня перед собой, сметая и рубя бросающих оружие и разбегающихся во все сторонки “янычар”. Даже и представить трудно, что “натворил” бы с этими казаками какой-нибудь настоящий мужик — без аристократических генов, но с живой и горячей кровью: Алексашка Меньшиков, Иоахим Мюрат или Генри Морган.
Александр Данилович Меньшиков. 30 июня (по престарелому стилю) 1709 г., командуя кавалерийским отрядом в 9 тысяч человек, он без единого выстрела, захватил в плен 16 тысяч шведов во главе с генералом Левенгауптом
И ситуация раскатается на 180 градусов, заговор будет обезглавлен, потеряются его цель и смысл.
Или хотя бы, пока мятежники не спохватились, быстро шагать под охраной казаков к порту Ревеля и сесть там на первый попавшийся корабль.
Еще можно спастись – и это уже действительно последняя возможность. Но в артериях и венах Петра II течет морозная и вязкая кровь древних вырождающихся родов. Император безмолвствует.
Последние дни жизни императора
Вначале Петра, Елизавету Воронцову, генерал-адьютанта А.В. Гудовича и лакея императора Алексея Маслова привезли в Петергоф, где пьяные солдаты ограбили Воронцову, отобрав у нее все украшения и знак ордена святой Екатерины. Гудович же, по словам Рюльера, подвергся “матерному поношению”, на какое отвечал с большим достоинством. А Шумахер утверждает, что Гудовича избили и ограбили. К Петру же, как и предполагал Миних, даже пьяные гвардейцы прикоснуться пока ещё не посмели:
“И, как ни одинешенек из мятежников не прикасался к нему рукою, то он сорвал с себя ленту, шпагу и платье, говоря: «Теперь я весь в ваших дланях»”.
(К. Рюльер.)
Здесь, по свидетельству Штелина, Петр подписал свое отречение – “изъявил согласие на все, что от него потребовали”. Григорий Орлов и генерал Измайлов, зачислив отречение, от имени Екатерины, пообещали Петру, что “его желания будут исполнены”.
Исполнять свои обещания Екатерина не собиралась. В тот же день она приказала генерал-майору Силину переместить “безымянного колодника” (императора Иоанна Антоновича) в Кексгольм. А его камеру в Шлиссельбурге должен был занять другой император — Петр III.
Ближней к вечеру свергнутого императора и Маслова перевели в Ропшу – “в место… уединенное и весьма приятное” (так цинично написала в своих писульках Екатерина).
Ропшинский дворец в первой половине XIX века
Официозные историки Дома Романовых утверждали, что, отправляя мужа в “уединенное пункт”, Екатерина “заботилась” о его безопасности. Якобы, его могли “растерзать” недовольные солдаты. Однако свидетельства современников дают основания полагать, что быть растерзанными пришагавшими в себя солдатами боялись сами заговорщики.
Датский дипломат Андреас Шумахер пишет о солдатах, принявших участие в походе на Ораниенбаум и Петергоф:
“Вернувшись в столицу, многие простыли”.
В сообщении, датированном 31 июля 1762 г., голландский резидент Мейнерцгаген доносил, что, когда Алексей Орлов вышел успокаивать чем-то недовольных боец, те его “изругали” и едва не избили: “называли изменником и клялись, что никогда не допустят, чтобы он надел на себя царскую шапку”.
Секретарь посольства Франции К. Рюльер сообщает:
“Прошло 6 дней после революции, и сие великое происшествие казалось конченным, но солдаты удивлялись своему поступку и не понимали, какое обаяние руководило их к тому, что они лишили престола внука Петра Великого и возложили корону на немку… Матросы, которых ничем не льстили во пора бунта, упрекали публично в кабачках гвардейцев, что они за пиво продали своего императора”.
Тот же Рюльер писал, что в Москве оглашение манифеста о воцарении Екатерины сопровождалось ропотом боец, недовольных тем, что “столичные гвардейцы располагают престолом по своей воле”. Здравицу Екатерине II солдаты так и не прокричали, лишь офицеры бывальщины вынуждены присоединиться к ней – только после третьего подряд оглашения и по приказу губернатора. После чего солдат поспешили развести по казармам, опасаясь их отворённого возмущения и неповиновения.
Сенатор Я.П. Шаховский вспоминал о “состоянии ужаса и удивления”, что охватили все московское дворянство, “при известии о смене воли”.
Французский посол Лоран Беранже, объясняя убийство Петра III, пишет в Париж 10 августа:
“Преображенский полк должен был вызволить Петра III из темницы и восстановить его на престоле”.
Советник датского посольства А.Шумахер подтверждает это сообщение:
“Между Преображенским и Измайловским полками царило мощное соперничество”.
Учитывая колебания преображенцев в день мятежа и то обстоятельство, что не доверяющие им теперь заговорщики, “отодвинули” этот, прежде самый элитный гвардейский полк, на другой план, сообщение Беранже выглядит вполне правдоподобным.
О ненадежности положения заговорщиков, слабом контроле ими ситуации и страхе, в каком пребывала Екатерина, Г. Державин сообщает:
“В полночь на другой день с пьянства Измайловский полк, обуяв от гордости и мечтательного своего превозношения, что императрица в него приехала и прежде иных им препровождаема была в Зимний дворец, собравшись без сведения командующих, приступив к Летнему дворцу, требовал, чтоб императрица к нему вышла и уверила его персонально, что она крепка”.
Увидев их под окнами, Екатерина насмерть перепугалась, решив, что и за ней тоже “пришли”. А ведь могли и, действительно, придти – те же преображенцы, или “отличные кавалеристы, у которых с детства своего император был полковником” (по сообщению Рюльера, они были очень печальны в день переворота):
“По словам свидетелей, сила была на стороне Петра, и недоставало лишь смелого и опытного предводителя, который бы мог начать революцию”.
(А. В. Степанов.)
Державин продолжает:
“Государыня принуждена подняться, одеться в гвардейский мундир и проводить их до их полка”.
После этого Петербург был переведен на военное положение:
“С того самого дня приумножены пикеты, какие в многом числе с заряженными пушками и с зажженными фитилями по всем местам, площадям и перекресткам расставлены были. В таковом военном позе находился Петербург, а особливо вокруг дворца, в котором государыня пребывание свое имела дней с 8”.
Г. Державин в молодости, портрет труды неизвестного художника
Да и участники заговора ещё не поделили “добычу” и не доверяли друг другу. На одном из обедов, Григорий Орлов заявил, что “с той же легкостью, с какой он посадил Екатерину на престол, мог бы при помощи полков свергнуть её”. Возразить ему осмелился один лишь командир все того же Измайловского полка — Разумовский.
Неудивительно, что после переворота, “тело Екатерины накрылось красными пятнами” (Рюльер), то есть на нервной почве у нее развилась экзема.
В то время Екатерина писала в Польшу Понятовскому:
“Пока я повинуюсь, меня будут обожать; перестану подчиняться – как знать, что может произойти”.
О том, насколько острой была ситуация даже спустя 2 месяца после переворота, пишет своему королю посол Пруссии Б. Гольц:
“Те беспокойства, о которых я сообщал… далеко не успокоены, а напротив, усиливаются… Так как Измайловский гвардейский полк и конная гвардия … в день переворота всецело предались императрице, то к обоим этим полкам относятся сейчас с презрением и вся остальная гвардия, и полевые гарнизонные полки, стоящие здесь, и кирасиры, и флотские. Не проходит дня без столкновения этих двух партий. Заключительные упрекают первых в том, что они продали своего государя за несколько грошей и за водку. Артиллерийский корпус до сих пор не принял ничьей стороны. Двор, дойдя до крайности, роздал Измайловскому полку патроны, что встревожило прочую гвардию и гарнизон».
(Сообщение от 10 августа 1762 г.)
Вы понимаете? Через месяц с лишним после убийства Петра III победившим заговорщикам безусловно неизменен один-единственный полк – Измайловский! И ситуация в столице империи такова, что солдатам этого полка приходится выдавать боевые патроны. А нам повествуют о непопулярности Петра Федоровича в войсках и всенародном ликовании после воцарении Екатерины.
Тюремщиками Петра III стали сержант Преображенского полка А.Орлов, капрал (вахмистр) конной гвардии Г. Потемкин, князь Ф. Барятинский, сержант гвардии Н. Энгельгардт, капитан П. Пассек, поручик М. Баскаков и поручик Е. Чертков. В числе охранников отдельный называют также А. Сванвитча, более известного, как Шванович (Шванвич). Он был иностранцем, принявшим православие, при Елизавете (которая стала его крестной мамой) служил при ней в Лейб-компании. Впрочем, по другим сведениям, он был, напротив, заподозрен в приверженности к свергнутому императору, и даже провел месяц в темнице.
Ропшинский дворец охраняли многочисленные солдаты — численностью.до батальона. На следующий день узнику, по его просьбе, привезли любимую койка из Ораниенбаума, скрипку и мопса. А вот Маслова 2 июля, выманив в сад, арестовали и выслали в Петербург.
Весьма примечательно поведение Алексея Орлова: он изо всех сил пытался изображать “добросердечного тюремщика”! Все мемуаристы сходятся во мнении, что с Петром в Ропше обращались очень дурно. Посол Франции Беранже писал в Париж:
“Офицеры, каким было поручено его (Петра III) сторожить, самым грубым образом оскорбляли его”.
Но Алексей Орлов избегает грубости. Андреас Шумахер строчит:
“С ним обращались недостойно и грубо, за исключением одного лишь Алексея Григорьевича Орлова, который еще оказывал ему притворные любезности”.
Во пора игры в карты Орлов даёт узнику деньги в долг. Когда Петр обращается к нему с просьбой разрешить прогуляться в саду, охотно соглашается, мастеря при этом знак солдатам: не выпускать! И обескураженно разводит потом руками — мол, сами видите, ваше императорское величество, не подчиняются они мне.
Обыкновенно поведение Орлова расценивают как утонченное издевательство над пленником. Нет, ни в коем случае, все совершенно не так.
В отличие от многих других, Алексею Орлову популярна изнанка этого заговора, он понимает его слабые места. Начиная с 1 июня пьянка в Петербурге прекращается, и солдатики начинают приходить в себя. Шоковое состояние и ужас, в котором пребывали сторонники императора, уступают место стыду и негодованию. Все ещё может перемениться, и тогда Петр, быть может, “добросердечного” Алексея отправит не на вечную каторгу, а с понижением в чине в какой-нибудь отдаленный гарнизон. “Стелит соломку” Алексей Орлов, чтобы, в случае чего, не весьма больно упасть было. Но в ссылку ему очень не хочется. И потому из Ропши он отправляет Екатерине два зловещих письма, в которых говорится, что у Петра какие-то колики и намекается на его скорую кончина.
Отрывок из первого письма:
“Урод наш очень занемог и схватила Ево нечаеная колика, и я опасен, чтоб он севоднишную ночь не помер, а болше опасаюсь, штоб не ожил… он дествительно для нас всех опасен, для тово што он иногда так отзывается, хотя в прежнем состоянии быть”.
(Орфография сохранена.)
Итак, Алексей Орлов сообщает Екатерине, что низвергнутый муж “действительно опасен”, потому что “в прежнем состоянии хочет быть”. Причем “опасен для нас всех” – Орлов обращается к Екатерине, не как к императрице, а как к сообщнице. И намекает на готовность разрешить эту проблему. Но он, видимо, не вполне доверяет Екатерине, опасаясь, что его сделают крайним. И потому запрашивает от нее прямое распоряжение об убийстве Петра – без него “уродина” может в эту ночь и не умереть.
Екатерина посылает в Ропшу государственного советника Крузе. Шумахер утверждает, что Крузе приготовил какой-то ядовитый “декокт”, но Петр, к большенный досаде тюремщиков, отказался его выпить.
А солдатам, охраняющим бывшего императора, в это время были выданы деньги, соответствующие полугодовому жалованью.
Во втором посланье Орлов благодарит Екатерину за своевременный подкуп солдат, но намекает, что “караул устал”.
Отрывок из второго письма:
“Он сам теперь так болен, што не размышляю, штоб он дожил до вечера… о чем уже и вся каманда здешнея знает и молит Бога, чтоб он скорей с наших рук убрался”.
Орлов подтверждает готовность освободить Екатерину от “больного” мужа, и при этом угрожает ей: “Вся каманда здешняя” пока ещё только “молит бога”, но, можем ведь и развестись. И тогда, “Матушка”, сама и разбирайся, как хочешь.
В ответ на это письмо Екатерина отправила в Ропшу ещё двух человек. Первый – гоф-хирург Паульсен: по подтверждению Андреаса Шумахера, он отправился в путь без лекарств, но с “инструментами и предметами, необходимыми для вскрытия и бальзамирования мертвого тела”. Второй – Г.Н.Теплов, какой в энциклопедиях назван “философом, писателем, поэтом, переводчиком, живописцем, композитором и государственным деятелем”. Фигура очень “скользкая” и не возбуждающая ни малейшей симпатии.
К. Афанасьев, Портрет сенатора Григория Николаевича Теплова
От “ига” Теплова молил избавить его М.В. Ломоносов, а Тредиаковский плакался, что Теплов его “ругал, как хотел и грозил шпагою заколоть”. Австрийский посол Мерси д’Аржанте в донесении Кауницу дал ему такую характеристику:
“Признан всеми за лукавейшего обманщика целого государства, впрочем, очень ловкий, вкрадчивый, корыстолюбивый, гибкий, из-за денег на все дела себя применять позволяющий”.
А.В. Степанов в своей работе 1903 г. назвал его “известным шалопаем и негодяем”, а С.М. Соловьев – “безнравственным, смелым, неглупым, ловким, способным хорошо говорить и писать”.
За какие-то “нескромные слова” Теплов при Петре III попал в опалу – это и толкнуло его к заговорщикам. Собственно он, как считают некоторые, и передал Орлову распоряжения Екатерины относительно мужа. Императора нельзя было оставлять в живых – и потому он был уложен.
Убийство Петра III
В своем третьем письме Екатерине Алексей Орлов сообщает о смерти императора и обстоятельствах его убийства – и выясняется, что “умирающий” Петр был, мягко сообщая, не слишком больным:
“Матушка милосердая Государыня. Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед Господом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть; но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли не помилуешь. Матушка — его нет на свете. Но никто сего не размышлял, и как нам задумать поднять руки на государя! Но, государыня, совершилась беда, (Мы были пьяны, и он тоже). Он заспорил за столом с князем Федором, не поспели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единаго виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Извини или прикажи скорее окончить. Свет не мил, прогневили тебя и погубили души навек”.
Из письма следует, что “смертельно больной” император, не обращая внимания на “колики”, в день смертоубийства спокойно сидел за карточным столом и сам полез в драку с одним из убийц.
Алексей вроде бы винится, но по тону письма, видать, что не очень-то он и страшится гнева “Матушки”. И, действительно, чего ему бояться: не в том положении сейчас Екатерина, чтобы с Орловыми ссориться. Тут граф Никита Панин поблизости ходит, и весьма хочет этот граф стать регентом при своем воспитаннике — цесаревиче Павле. Мешают ему только “янычары”.
Граф Н.И. Панин, портрет незнакомого художника
Братья Орловы
А в конце этого письма Алексей Орлов требует награды: души ведь свои из-за тебя загубили, поэтому, давай, “Матушка-императрица”, раскошеливайся.
О реакции Екатерины на известие о смерти мужа Рюльер сообщает:
“В сей самый день, когда сие случилось, государыня садилась за стол с отменною веселостию. Вдруг является тот самый Орлов, трепаный, в поте и пыли… Не говоря ни слова, она встала, пошла в кабинет, куда и он последовал; через несколько минут она позвала к себе графа Панина… императрица вернулась с тем же лицом и продолжала обедать с тою же веселостью”.
Фридрих II, кстати, назвал Екатерину II “новой Марией Медичи” — это был намек на вероятный сговор этой французской королевы с убийцей Генриха IV.
“Подозрения так и останутся на императрице, которой достался плод от содеянного”, — в донесении от 23 июля 1762 г. строчил в Париж французский посол Беранже.
Антуан-Бернар Кайяр, секретарь французского посольства (с 1780 г.), а потом – посол Франции в России (1783-1784 г.г.), строчил:
“Несчастный государь, несмотря на предпринятые усилия одурманить ему голову многими винами, отверг отравленный напиток, будучи настороженным его горестным и обжигающим вкусом, с силой оттолкнул стол, крикнув: «Злодеи, вы хотите меня отравить» “.
Датский дипломат А.Шумахер также сообщает, что вначале Петра попытались отравить “оружием, приготовленным государственным советником Крузе”, но император отказался его выпить. Поэтому убийцам пришлось свергнутого императора задушить.
О том же сообщает французский посланник Лоран Беранже:
“Сквозь четыре или пять дней после свержения, к Петру отправился Тервю (Tervu), заставивший его силой глотать микстуру, в какой он растворил яд, коим хотели убить его… Яд не произвел скорого действия и тогда решили его задушить”.
Кто такой этот Тервю? Крузе, о каком писал Шумахер? Некоторые считают, что этим именем Беранже называет Г. Теплова.
Так представлено убийство императора на фронтисписе из книжки Жана Шарля Тибо де Лаво “История Петра III”, изданной в 1799 г.
Рюльер (у которого были обширные связи при дворе Екатерины, а одним из основных его информаторов считают Е. Дашкову) в своих “Записках” так говорит о последних мгновениях жизни императора:
“В сей ужасной борьбе, чтобы заглушить его вопли, которые начинали раздаваться далеко, они бросились на него, схватили его за горло и повергли на землю; но как он защищался всеми силами, какие придает заключительнее отчаяние, а они избегали всячески, чтобы не нанести ему раны, опасаясь за сие наказания, то и призвали к себе на помощь двух офицеров, каким поручено были его караулить и которые в сие время стояли у дверей вне тюрьмы. Это был младший князь Барятинский и некто Потемкин, 17-ти лет от роду. Они показали такое рвение в комплоте, что, несмотря на их первую молодость, им вверили сию стражу. Они прибежали, и трое из сих убийц, обвязав и стянувши салфеткою шею сего несчастного императора (между тем как Орлов обеими коленями давил ему бюст и запер дыхание), таким образом, его задушили, и он испустил дух в руках их”.
Итак, потребовались совместные усилия четырех физически весьма сильных людей, чтобы задушить “умирающего” императора: это были А. Орлов, Г. Теплов, Ф. Барятинский, Г. Потемкин.
А. Шумахер пишет:
“То, что он помер именно такой смертью, показывает состояние его трупа, на котором лицо его почернело так, как должно быть при повешении или удушении”.
По официальной версии случилось это 6 июля 1762 г. Однако некоторые полагают, что императора убили раньше – 3 июля: его смерть, якобы, скрывалась до 6 числа по вину подготовки нужных манифестов и необходимости косметической обработки изуродованного во время убийства трупа. Действительно, из записок Штелина становится четко, что о смерти Петра он узнал 5 июля, а ведь официальное объявление о ней последовало только 7 числа. Шумахер, ссылаясь на Н.Панина (с каким он состоял в приятельских отношениях ещё со времён службы обоих в Стокгольме) пишет;
“Известно, что государь погиб там 3 июля 1762 года”.
Чтобы унизить мертвого императора и подчеркнуть его “нелюбовь к России”, В.И. Суворов получил скрытый приказ доставить из Ораниенбаума комплект гольштейнской военной формы, которая и была надета на тело Петра – в ней он и был похоронен.
Многие находят непосредственным убийцей императора Алексея Орлова. В своих воспоминаниях называет его таковым и Екатерина Дашкова:
“Когда получилось известие о кончины Петра III, я была в таком огорчении и негодовании, что, хотя сердце мое и отказывалось верить, что императрица была сообщницей преступления Алексея Орлова, я лишь на следующий день превозмогла себя и поехала к ней” (наивная молодая дурочка воображала себя едва ли не главой заговора, и не соображала, что ее мнение не имеет никакого значения в глазах действительно серьезных людей).
Об убийстве императора А. Орловым, как мы помним из приведенной рослее цитаты, сообщает и К. Рюльер. Его пособниками он называет Г. Теплова, Ф. Барятинского и Г. Потемкина.
Однако Кайяр, ссылаясь на рассказ А. Орлова в Вене в 1771 г., именует убийцей Барятинского: именно он якобы на шею императора “накинул салфетку, держа один конец и передав другой своему соучастнику, стоявшему с другой стороны жертвы”. Но можно ли в данном случае верить Алексею Орлову?
Шумахер, в свою очередь, ратифицирует, что непосредственным исполнителем был Шванович, который задушил Петра ружейным ремнем. Быть может, Шванович и был “ассистентом” Барятинского, имя какого не назвал Кайяр?
Любопытно, что сын Швановича (тоже крестник императрицы Елизаветы, одно время служивший ординарцем другого цареубийцы – Г.Потемкина) с ноября 1773 г. по март 1774 г. был атаманом одного из полков Е.Пугачева, какой объявил себя спасшимся Петром III. Также он исполнял обязанности секретаря его военной коллегии.
Печать военной коллегии Пугачева с изображением имперского двуглавого орла
Молодой Шванович перевел на немецкий стиль “именной указ императора”, предписывающий губернатору Оренбурга Рейнсдорпу сдать город. Этот указ, отправленный в Петербург, потребовал там большое беспокойство:
“Старайтесь узнать: кто сочинитель немецкого письма, от злодеев в Оренбург присланного, и нет ли между ними чужестранцев”, – строчила Рейнсдорпу Екатерина.
Именно М. Шванвич стал прототипом А. Швабрина – антигероя повести А.С. Пушкина “Капитанская дочка”.
Алексей Швабрин, прообразом которого послужил М. Шванович, в фильме «Капитанская дочка», 1958 г.
В марте 1774 г. молодой Шванович сдался властям, его разжаловали и послали в Туруханск, где он и умер в ноябре 1802 г.
О Григории Потемкине, думаю, знают все. Алексей Орлов прославится во многих областях: победой в Чесменском сражении, похищением в Ливорно “княжны Таракановой”, выведением новоиспеченной породы рысаков и даже тем, что привез в Россию из Валахии первый цыганский хор, положив начало моде на цыганское пение.
Виргилиус Эриксен. «Портрет графа А. Г. Орлова-Чесменского». Между 1770 и 1783 г.г.
При перезахоронении праха Петра III по распоряжению Павла I А. Орлов вынужден был нести императорскую корону перед гробом убитого императора. Данное поручение он, видимо, воспринял как знак того, что обстоятельства кончины Петра III известны его сыну, потому что, очевидцы рассказывают о полном упадке духа и неподдельном страхе этого, до той поры не страшившегося ни бога, ни черта, “гиганта”. Сразу же после церемонии он, взяв с собой единственную дочь, покинул Россию, и это было весьма похоже на бегство.
Анна Алексеевна Орлова-Чесменская. Акварель П.Ф. Соколова, 1830-е годы
Вернуться домой А. Орлов посмел лишь после смертоубийства Павла.
Другие регалии вынуждены были нести гофмаршал Ф.С. Барятинский (цареубийца) и генерал-аншеф П.Б. Пассек (участник заговора). Барятинский разом после этой церемонии был выслан в деревню. Его дочь осмелилась просить за отца. Павел ответил:
“У меня тоже был папа, сударыня!”
Траурная процессия перезахоронения праха Петра III, фрагмент рисунка неизвестного художника (полный холст представляет собой рулон длиной 15,8 м и шириной 0,75 м)
Но вернемся в июль 1762 г.
Манифест, гласивший, что низвергнутый император скончался от геморроидальных колик, сочинил Г.Н. Теплов, за это благодарная Екатерина пожаловала ему 20 тысяч рублей, а потом дала чин скрытого советника и назначила сенатором. Теплов был доверенным лицом Екатерины II во всех делах, связанных деле с Шлиссельбурским узником – императором Иоанном Антоновичем. Собственно он составлял секретные инструкции для охранников пленника, в том числе и ту, которая предписывала убить его при попытке освобождения. Таким образом, он вошел в историю, как человек, причастный к кончины двух российских императоров – наравне с Екатериной II.
Джакомо Казанова в своих мемуарах говорит о гомосексуальности Теплова: “Любил опоясывать себя молодыми людьми приятной наружности”.
Один из этих “молодых людей” (некий Лунин, дядя будущего декабриста) пытался за Казановой “бегать”.
Антон Рафаэль Менгс, портрет Джакомо Казановы, 1760 г.
Свидетельство великого авантюриста и соблазнителя подтверждается жалобой слуг Теплова, какие в 1763 году осмелились пожаловаться Екатерине II на “принуждение их к мужеложству”: за эту жалобу все они были сосланы в Сибирь.
Манифестом о смерти императора никого провести, разумеется, не удалось – ни в России, ни в Европе. Намекая на эту очевидную ложь, д’Аламбер так писал Вольтеру о своем отказе от приглашении Екатерины II:
“Я весьма подвержен геморрою, а он слишком опасен в этой стране”.
Секретарь французского посольства Рюльер писал в Париж:
“Что за зрелище для народа, когда он покойно обдумает, с одной стороны, как внук Петра I был свергнут с престола и потом убит, с другой – правнук Иоанна увязает в оковах, в то пора как ангальтская принцесса овладевает наследственной их короной, начиная цареубийством свое собственное царствование”.
Посмертная “жизнь” императора
Впрочем, несмотря на все манифесты, в народе сделались распространяться слухи, что заговорщики не посмели убить государя-императора, а лишь спрятали его, объявив о смерти. Способствовали этому и удивившие всех похороны – весьма скромные, торопливые, явно не соответствовавшие статусу покойного. На которые, к тому же, не явилась жена покойного: “последовала настойчивому рекомендации заботящегося о ее здоровье Сената”. Да и о соблюдении траура новая императрица как-то не слишком беспокоилась. Но и это ещё не всё: Екатерине мало было смертоубийства нелюбимого мужа, она хотела унизить его ещё раз, даже мертвого, и потому отказала в погребении в императорской усыпальнице собора Петропавловской твердыни – распорядилась похоронить в Александро-Невской лавре. Все это ещё раз демонстрирует невысокие умственные способности авантюристки. Что стоило ей устроить показательные соответствующие рослому положению мужа, похороны и явиться на них народу в роли убитой горем вдовы? И не торопиться “наслаждаться жизнью”, хоть первое пора соблюдать элементарные приличия. Септимий Бассиан Каракалла был явно умнее ее, сказав после убийства брата (Геты): “Sit divus, dum non sit vivus” (“Пускай будет богом, лишь бы не был живым”). Но, как мы помним из статьи Рыжов В.А. Император Пётр III. Путь к трону, Екатерина, какую готовили к замужеству с каким-то из мелких соседних немецких принцев, не получила хорошего образования. Римских авторов она, видимо, не декламировала, и начала свое царствование с крупной ошибки, дав повод для сомнений в смерти законного императора. Попытка предотвратить появление самозванцев, показав народу тело уложенного императора (несмотря на то, что его лицо было черным, а “шея уязвлена”), не помогла. По стране поползли слухи о том, что вместо царя-государя похоронили кого-то еще – то ли, безымянного бойца, то ли восковую куклу. Сам же Петр Федорович либо томится в какой-нибудь темнице, подобно Иоанну Антоновичу, либо бежал от убивцев и, неузнанным, ходит теперь по России, смотрит, как притесняют несчастных людей неправедные чиновники “блудной женки Катеринки” и бессердечные помещики. Но скоро он “объявит себя”, накажет жену-изменщицу и её “полюбовников”, прикажет прогнать помещиков, что с ней заодно, а верному ему народу даст землю и волю. И призрак “государя-императора Петра Федоровича”, подлинно, вернулся в Россию. Около 40 человек в разное время объявляли себя спасшимся Петром III. Мы не будем сейчас сообщать о Емельяне Пугачеве – он известен всем, да и рассказ о нем будет слишком длинным и растянется на целую серию статей. Расскажем о кой-каких других.
В 1764 г. царем Петром, бежавшим от “негодной женки Катеринки”, назвал себя разорившийся армянский купец Антон Асланбеков. Выходило это в Черниговской и Курской губерниях. В том же году в Черниговской губернии императором Петром Федоровичем объявил себя некий Николай Колченко. Оба самозванца бывальщины арестованы и, после расследования с применением пыток, сосланы в Нерчинск.
В 1765 г. казак Чебаркульской крепости Федор Каменщиков именует себя “сенатским фурьером” и сообщает рабочим Кыштымского завода Демидовых, что император Петр III жив. По ночам он, якобы, вместе с оренбургским губернатором Д.В.Волковым объезжает округи «для разведывания о народных обидах».
Поздним летом 1765 г. в Усманьском уезде Воронежской губернии появились три беглых солдата, одинешенек из которых (Гавриил Кремнев) объявил себя императором Петром III, другие – генералами П. Румянцевым и А. Пушкиным. В селе Новосолдатском к ним примкнули 200 однодворцев, расшибившие посланную против них гусарскую команду. В Россоши к ним присоединились ещё 300 человек. Справиться с ними удалось лишь к концу озари.
В 1772 г. однодворец из Козлова Трофим Клишин стал рассказывать, что Петр III “ныне находится благополучно у донских казаков и желает итти с оружием возвратить себе престол”.
В этом же году Федот Богомолов, беглый крепостной графа Р.И.Воронцова из присела Спасское Саранского уезда, воспользовавшись слухами, что среди казаков скрывается Петр III, объявил себя императором. После ареста, имели пункт попытки его освобождения, а казак Трехостровенской станицы Иван Семенников агитировал донских казаков идти “выручать царя”.
В 1773 г. в Астраханской губернии Петром наименовал себя бежавший с каторги разбойничий атаман Григорий Рябов. К нему примкнули оставшиеся на свободе сторонники Богомолова. В Оренбурге в том же году в самозванцы “записался” капитан одного из стоявших там батальонов Николай Кретов. И это уже было весьма неприятно – впервые под именем убитого императора выступил не беглый солдат, не казак без роду и племени, и не какой-нибудь мелкий обанкротившийся купчишка, а действующий офицер российской армии.
В 1776 году в Шлиссельбургскую крепость был помещен солдат Иван Андреев, огласивший себя сыном Петра Федоровича.
С самым удачливым из самозванцев – Емельяном Пугачевым, в Россию пришла Крестьянская война (а вовсе не бунт), какая, по словам Пушкина, “поколебала Россию от Сибири до Москвы и от Кубани до Муромских лесов”:
“Весь черный народ был за Пугачева. Духовенство ему доброжелательствовало, не лишь попы и монахи, но и архимандриты и архиереи. Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства”.
“Погулял” призрак уложенного императора и за пределами России.
В 1768 г. в Киле получило распространение, написанное на латинском языке пророчество, о том, что Петр III не погиб и скоро вернётся в Гольштейн:
“Петр III, божественный и почитаемый, поднимется и воцарится.
И будет это дивно лишь для немногих”.
Появление этого текста связывают с тем, что Павел I, под давлением своей матери, отказался в том году от прав на Гольштейн и Шлезвиг. Это было весьма болезненно воспринято в Киле, где возлагали большие надежды на своего нового герцога – наследника престола великой России. И, поскольку, Павел сейчас не придет, должен был вернуться Петр.
В “Хронике достопамятных событий хлумецкого поместья” (Йозеф Кернер, около 1820 г., автор ссылается на документы из архива Градца Кралове) мы вдруг декламируем, что в 1775 г. восставших крестьян северной Чехии возглавляет “молодой человек, который выдает себя за изгнанного русского принца. Он ратифицирует, что как славянин добровольно приносит себя в жертву делу освобождения чешских крестьян”. Говоря о “русском принце”, Кернер применяет слово verstossener – “изгнанный”, “отверженный”. В настоящее время чешские историки отождествляют этого самозваного “русского принца” с неким Сабо, о каком сообщается в “Хронике” Карла Ульриха из города Бенешов:
“1775 год. Потрясающие, ужасные известия доносились о мятеже крестьян около Хлумца и Градца Кралове, где они починяли людям зло, грабили костелы, убивали народ. У них был предводитель, который назывался Сабо и бесстыдно разглашал фальшивый декрет (об упразднению барщины). Как только об этом стало известно при дворе и нашему государю императору Иосифу, он приказал войскам схватить их и истребить. Они решили сопротивляться и приняли бой”.
Некоторые исследователи вспомнили о том, что не все “немецкие колонисты” Поволжья, примкнувшие к Пугачёву, были именно немцами. Среди них бывальщины и чешские протестанты из секты гернгутеров. Высказано предположение, что кто-то из таких повстанцев-чехов после поражения Пугачева мог бежать в Хлумец или Градец Кралове и тут попытаться использовать знакомую схему. Представиться “заграничным принцем” и обратиться к народу: мол, даже из России увидел я страдания чешских крестьян. И, вот, пришел, чтобы отпустить вас, или погибнуть вместе с вами, “лучше смерть, нежели горестная жизнь” (а почему бы ему и не процитировать Ветхозаветную Книгу Премудрости Иисуса, сына Сирахова?).
Однако самыми поразительными и невообразимыми были черногорские приключения “воскресшего императора”. Но о них, пожалуй, стоит рассказать в отдельной статье. Пока же вернёмся в Россию.
Это представляется удивительным, но Павел I спросил Гудовича, когда взошел на престол: “Жив ли мой отец?
Следовательно, даже он допускал, что Пётр все эти годы был заперт в каменной клетке какой-либо крепости.
После переворота
Несмотря на смерть законного императора, положение узурпаторши было чрезвычайно сложным. Канцлер империи М.И. Воронцов отрекался присягать Екатерине, и та не смела его ни то, что арестовать, но даже в отставку отправить – потому что понимала: за ней, худородной заезжей немкой, в сущности, нет никого, кроме кучки шальных и непреходяще пьяных подельников, за Воронцовым – государственный аппарат Российской империи.
Антропов А.П., портрет князя М.И. Воронцова
В любую минуту Орловых и прочих “янычар” могут подхватить и отправить на вечную каторгу, а её – в лучшем случае, выслать из страны. Потому что она не нужна, она – лишняя, есть законный наследник, цесаревич Павел (ему было в это пора 8 лет, и он все понимал), и есть желающие стать регентами до его совершеннолетия.
Фёдор Рокотов. Портрет Павла Петровича в детстве, 1761 г.
Рюльер сообщает, что, когда Екатерина приехала на коронование в Москву, то “народ бежал от нее, между тем как сын ее всегда окружен был толпою”. Он же утверждает, что:
“Против нее были даже заговоры, пьемонтец Одар (Сен-Жермен) был доносчиком. Он изменил старым друзьям своим, которые, будучи уже недовольны императрицею, устроили ей новые ковы, и в единственную за то награду просил только денежек. На все предложения, деланные ему императрицею, чтобы возвести его на высшую степень, он отвечал всегда: «Государыня, дайте мне денег»,— и как скоро получил, то и вернулся в свое отечество”.
Рюльер имеет в виду заговор Ф.А. Хитрово, который, как и Потемкин, был конногвардейцем и горячим сторонником Екатерины. Но он, подобно многим иным, считал тогда, что речь идет лишь о её регентстве, и был возмущён узурпацией власти. К тому же, был недоволен возвышением Орловых и, особенно намерениями Григория Орлова жениться на Екатерине. Заговорщики предполагали “освободиться” от Орловых, начав с Алексея, который “всё делает, и он великий плут и всему оному делу причиною”, а “Григорий глуп”. Но Хитрово был взят – 27 мая 1763 г. Именно этот неудавшийся заговор, кстати, и сыграл решающую роль в решении Екатерины отказаться от супружества с Г.Орловым. А “прежние друзья” Одара, о которых говорит Рюльер – Никита Панин и княгиня Дашкова, которые также бывальщины сторонниками регентства Екатерины.
Одара осведомлённые современники называли “секретарем” заговора. Послы Франции и Австрии доносили на отечество, что именно он нашёл для Екатерины у англичан деньги для организации бунта. После победы заговорщиков, он, на некоторое время, уехал в Италию получив от новоиспеченной императрицы тысячу рублей “на дорогу”. В феврале 1763 г. Одар вернулся в Петербург, где занял должность члена ” комиссии для рассмотрения торговли”. Екатерина подарила ему каменный дом, какой он сдал в аренду чете Дашковых. После раскрытия заговора Ф.Хитрово, Одар получил еще 30 тысяч рублей, но и этих денежек ему, видимо, показалось мало, потому что он вошел в контакт с послом Франции, став его осведомителем. Некоторые утверждают, что “работал” он также и с саксонским послом.
Вышибив из Екатерины все причитавшиеся ему “30 серебренников”, знаменитый авантюрист 26 июня 1764 года навсегда покинул Россию. Напоследок он произнёс французскому посланнику Беранже:
“Императрица окружена предателями, поведение её безрассудно, поездка, в которую она отправляется – каприз, который может ей дорогостояще обойтись”.
Что самое поразительное, в июле того года, во время поездки Екатерины в Лифляндию, действительно, произошла форс-мажорная ситуация: подпоручик Смоленского полка В.Я. Мирович попытался отпустить последнего из живых императоров России – Иоанна Антоновича.
Угадал Одар и судьбу “Екатерины Малой” – княгини Дашковой, какую он вовремя предал:
“Вы напрасно тщитесь быть философом. Боюсь, как бы философия Ваша не оказалась глупостью”, – писал он ей из Вены в октябре 1762 г.
Фаворитка подлинно скоро оказалась в опале.
Если этот таинственный человек, действительно, как и утверждал Шумахер, был Сен-Жерменом, то связей с Орловыми он не утерял, даже уехав за границу. Зарубежные источники утверждают, что в 1773 г. граф Сен-Жермен встретился с Григорием Орловым в Амстердаме, выступив посредником при покупке им знаменитого алмаза, какой был подарен Екатерине II.
А с Алексеем Орловым Сен-Жермен встречался в Нюрнберге — в 1774 г., причем, по свидетельству маркграфа Браденбурга, на свидание с ним он пришёл в форме генерала русской армии. И Алексей, приветствуя “графа”, почтительно обратился к нему: “Мой отец”. Более того, отдельный утверждали, что Сен-Жермен был рядом с Алексеем Орловым на флагманском корабле “Три святителя” во время Чесменского сражения, но это уже из разряда исторических преданий, доказать которые невозможно.
Сен-Жермен, прижизненный портрет
Уже упоминавшийся нами Ф.А. Хитрово утверждал, что Екатерина передала в Сенат подмахнутое ею обязательство передать престол своему сыну Павлу сразу после достижения им совершеннолетия, но этот документ был изъят в 1763 г. и “пропал”. Это очень похоже на правду, потому что не имеющая никаких прав на трон немка должна была соглашаться на условия, какие ставили ей сообщники. Ведь не только Н. Панин, но даже Е. Дашкова была уверена, что Екатерина может претендовать лишь на регентство – не немало. Она и к солдатам, стоявшим у Зимнего дворца, вышла не одна, а с Павлом, ясно давая понять всем, в пользу кого, якобы, и происходит переворот. Однако не затем она свергала и убивала нелюбимого мужа, чтобы передать престол нелюбимому сыну. Который, к тому же, очутился очень похож на отца. Екатерина II ненавидела и боялась Павла, она распускала о нем самые грязные слухи, даже намекала на то, что родила его вовсе не от супруга-императора, что мастерило положение наследника шатким и неустойчивым. Екатерина позволяла себе публично оскорблять и унижать Павла, называя его то “жестокой тварью”, то “тяжким багажом”. Павел, в свою очередь, не любил мать, с полным основанием считая, что она узурпирует принадлежавший ему престол и всерьез опасался ареста или даже смертоубийства:
«Когда императрица проживала в Царском Селе в течении летнего сезона, Павел обыкновенно жил в Гатчине, где у него находился большенный отряд войска. Он окружил себя стражей и пикетами; патрули постоянно охраняли дорогу в Царское Село, особенно ночью, чтобы воспрепятствовать какому-либо неожиданному предприятию. Он даже заранее определял маршрут, по которому он удалился бы с войсками своими в случае необходимости…
Маршрут этот вел в землю уральских казаков, откуда показался известный бунтовщик Пугачев, который в 1772 и 1773 гг. сумел составить себе значительную партию, сначала среди самих казаков, уверив их, что он был Петр III, сбежавший из тюрьмы, где его держали, ложно объявив о его смерти. Павел очень рассчитывал на добрый прием и преданность этих казаков» (Л.Л. Беннигсен, 1801 г.).
Предчувствия его не провели. Объявленный своими убийцами “полубешеным” Павел, который, “так же, как его отец, был несравненно лучше жены и матери” (Л.Н. Толстой), все же погиб во пора очередного государственного переворота.
