27 мая 1994 года беллетрист Александр Солженицын вернулся в Россию после 20-летнего изгнания. Начав с Магадана, Нобелевский лауреат совершил двухмесячное странствие по стране, встречался с простыми людьми и выступил в Госдуме, однако большого впечатления на депутатов не произвел. Его заявления сочли архаичными. В последующие годы Солженицын жил в подаренном ему московской мэрией доме в Троице-Лыково.
27 мая 1994 года, сквозь 20 лет после изгнания, в Россию из США вернулся Александр Солженицын. Его сопровождали супруга Наталья и старший сын Ермолай. Нобелевский лауреат, получивший всемирную популярность как главный российский антикоммунист, прилетел в «зековскую столицу» Магадан, оттуда перебрался во Владивосток и потом два месяца ехал поездом в Москву сквозь всю страну. На многочисленных остановках Солженицына встречали толпы людей, однако спрашивали писателя в основном о политике: книги его немного кто читал.
Пресса сравнивала прибытие Солженицына с возвращением в Иран в 1979 году аятоллы Хомейни.
Однако на деле резонанс вышел куда менее значительным. Сложилось мнение, что литератор опоздал с возвращением лет на восемь: многие его идеи показались людям «просроченными».
Он не был на отечеству с февраля 1974 года, когда его арестовали в собственной квартире в Козицком переулке, после недолгого пребывания в Лефортовской темнице лишили советского гражданства и насильно выслали из страны. Гнев властей вызвала публикация на Западе фундаментального произведения «Архипелаг ГУЛАГ», изобличающего репрессии.
Изначально Солженицын планировал впустить свой труд в печать не ранее 1975 года: он понимал, что публикация критикующего советский строй произведения неизбежно повергнет к неприятностям для его семьи, и потому намеревался как следует подготовиться. Однако самоубийство помощницы писателя Елизаветы Воронянской, которая под давлением сотрудников КГБ открыла место хранения одного экземпляра рукописи, изменило планы Солженицына, подтолкнув его к самым решительным мерам. После случившегося в августе 1973-го публицист дал директива приступить к выпуску книги за рубежом. В СССР это возымело эффект разорвавшейся бомбы.
Как и многие «вольнодумцы» до него, Солженицын подвергся утончённой травле и жесткому порицанию в официальной советской прессе.
С началом горбачевской перестройки отношение к Солженицыну стало меняться. Вселившегося в штате Вермонт опального автора напечатали на родине, а в 1990 году вернули ему гражданство Советского Союза и прекратили уголовное дело 20-летней давности. «Архипелаг» сподобился государственной премии. В том же году Солженицын написал свою знаменитую статью «Как нам обустроить Россию».
Впрочем, в СССР у писателя по-прежнему хватало противников, собиравшихся воспрепятствовать его дальнейшему сближению со страной. Против деятельности автора «Архипелага» раздавались громкие голоса.
«Требования издать Солженицына и тем немало вернуть ему гражданство являются оскорблением памяти тех, кто отдал свои жизни в боях за родину. Пусть он остается там, где ему щедро платят покровители из ЦРУ», — послания подобного содержания десятками приходили в редакции газет.
В 1992 году писатель имел телефонный разговор с Борисом Ельциным, какой находился в Вашингтоне с официальным визитом. Этот диалог известен прежде всего потому, что Солженицын неожиданно посоветовал президенту «дорогостояще» продать японцам Курильские острова. Впоследствии это заявление оттолкнет от писателя некоторых почитателей. Во время встречи с Натальей Солженицыной Ельцин подтвердил, что никаких препон для возвращения ее супруга в Россию отныне не существует. С того же года Солженицыны готовились к переезду.
«Я насытился в Вермонте одиночеством, одинокой писательской трудом.
Для меня, наконец, открывается возможность широкого общения с моими соотечественниками»,
— говорил писатель.
Во время своего турне по Франции осенью 1993-го Солженицын пообещал «не участвовать в избирательных кампаниях и не баллотироваться на какой-либо пост». Он также отрекался принимать назначение от правительства, если бы таковое было ему предложено, но собирался активно участвовать в общественной жизни.
«Писатель должен, в моем понимании, не разъединять собственный народ, не приобщаться к какой-то партии или фракции, или к политическому движению. Писатель должен по возможности объединять свой народ», — объяснял он избранную позицию.
Поскольку надеяться на скорое возвращение квартиры в Козицком переулке не приходилось, изгнанник попросил власти Москвы реализовать ему участок для строительства дома. Обращение обсуждалось, в том числе, в администрации президента. Вопрос решили положительно: учитывая «большие заслуги Солженицына перед Россией», постановлением мэрии ему был передан в пожизненное владение кус земли площадью 4 га в Троице-Лыково. Возводить здание не было необходимости – на территории у леса уже стояла шикарная дача, первым хозяином какой был маршал Михаил Тухачевский.
А в эпоху перестройки здесь составляла свои программы команда вице-премьера правительства Леонида Абалкина. Тем не немного, по настоянию Солженицыных стартовало строительство кирпичного особняка, пригодного для круглогодичного проживания.
Прибытие именно на Колыму символизировало житейский путь писателя. По его словам, она была «самым крупным, самым далеким и знаменитым островом этой удивительной и жестокой края ГУЛАГ, географией разорванной в архипелаг, но психологией скованной в континент». Спустившись по трапу самолета компании Alaska Airlines, Солженицын склонился на колени и поцеловал землю.
«Он придавал огромное значение тому, чтобы познакомиться с жизнью страны, — рассказывала в 2014 году Наталья Солженицына «Радио Независимость». — Чтобы не приехать сразу в Шереметьево, оттуда на лимузине куда-то в Москву и слиться с этой правящей элитой.
Ему хотелось своими глазами увидать жизнь страны.
Потому что приходили очень противоречивые сведения о том, как идут дела в стране, и очень тревожные в том числе, и ему хотелось услышать это не лишь от политологов, комментаторов, столичных, пусть даже умных людей, но увидеть своими глазами и поговорить с людьми всех слоев общества. Это могло выйти только при посещении многих областей. И это ему удобнее было сделать именно при въезде в страну. Чтобы, когда он окажется в Москве, у него уже был этот вещи, большой рюкзак за спиной непосредственных личных впечатлений».
Вечером того же дня Солженицын прибыл во Владивосток. В аэропорту «Кневичи» его встречали бесчисленные журналисты, однако писатель отказался от заявлений и поехал на центральную площадь, где его ждали тысячи горожан. Пробравшись к трибуне, Солженицын, наконец, произнес первую выговор в России.
«Все годы своего изгнания я напряженно следил за жизнью нашей страны, — признался он. – Я никогда не колебался, что коммунизм рухнет, но всегда страшился, что выход из него и расплата могут быть ужасающе болезненными. Я знаю, что жизнь ваша сейчас безмерно и непривычно тяжка, опутана множеством неурядиц, нет ясного будущего и для вас, и для ваших детей. Но я искренне желаю, чтобы наш многострадальный народ увидел бы, наконец, хоть немножко света. Наша судьба в наших руках, начиная от каждого шага».
Программа возвращения не была спонтанной: каждый шаг и любая встреча тщательно продумывались заранее и разрабатывались при участии самого Солженицына. В Приморском крае он пробыл несколько дней, встречаясь с представителями здешней интеллигенции и студентами, посещая деревни и церкви, а также захоронения жертв репрессий.
Как признавался писатель, еще в 1978 году у него возникло вначале видение, а потом и желание возвращаться в Россию не через Европу, а через Тихий океан – и затем долго ехать по России, знакомясь с различными местами и людьми. Для комфортного перемещения у Министерства путей сообщения были арендованы два вагона – один для семьи Солженицына, иной для операторов и редакторов «Би-би-си», которая целиком профинансировала поездку и, кроме того, выплатила писателю гонорар. Всего литератор свершил 17 остановок, уделив внимание всем крупным городам на маршруте – Хабаровску, Чите, Иркутске, Красноярску, Новосибирску и иным. Солженицын знакомился с бытом местных жителей, наведывался на предприятия, в школы и больницы. На итоговых встречах залы непременно собирали аншлаг.
«Мои впечатления от этих первых двух недель – это непрекращающееся ощущение счастья и беспокойства, — резюмировала Наталья Солженицына. — Он останавливался очень часто и по три-четыре дня был на одном и том же месте,
беседовал с людьми, мастерил такие радиальные выезды, беседовал со студентами, с директорами фабрик, с рабочими, с новообразованными фермерскими хозяйствами, с врачами, с учителями.
Желая мы видели много ужасного и печального, грустного, и жалобы людей, которые были обескуражены и сбиты с ног, у которых отняли все накопленные сбережения, каким казалось, что то, на что они положили всю жизнь, их труд просто выкинут, инженеры, потому что предприятия закрыты, все изобретения никому не нужны. Все было тяжко, тревожно и страшно. И в то же время вот это ощущение, что мы среди своих, что мы можем делить с ними невзгоды, что мы слышим русскую речь, что он будет траурен, в конце концов, в родной земле – это наполняло счастьем».
Против возвращения Солженицына активно протестовали коммунисты, не поленившиеся организовать пикеты. В Москве писателя пригласили в Госдуму, но почти не слушали. Его критика реформ выглядела антизападной, а призывы к русскости – архаичными. Немало скептиков отыскалось и среди его коллег.
«Я против возвращения Солженицына в Россию, — отмечал писатель Юрий Нагибин. – Этот приезд и ему, и всем нам сорвет нервозную систему. То, что делает сейчас Солженицын, мне неприятно. Человеку, создавшему 20 томов, кажется, что он объял Россию, ее прошлое, сегодняшнее и будущее. Это все чушь! Тут и без него немало умных людей. Сейчас нужны люди типа Гайдара, которые могут быть безотносительно мужественными, которые думают».
