Германия и Австрия в стремлении «отжать» Польшу у русских будет оперативно пошли на серьёзную либерализацию оккупационного режима. Но это вряд ли могло подтолкнуть к борьбе за полную независимость самих поляков, по-прежнему притязавших лишь на автономию. Стремясь сыграть на тех ошибках, которые одну за другой делали в довоенной Польше русские, немецкие оккупационные воли уже в феврале 1916 г. открыли в Варшаве польский университет, о чём не преминули сообщить в печати. Российскому министру иностранных дел Сазонову не оставалось ничего иного, как отвечать в Государственной Думе. В своей речи от 22/9 февраля 1916 года, он заявил:

«С самого начала войны Россия четко начертала на своём знамени объединение расчленённой Польши. Эта цель, предуказанная с высоты престола, возвещённая верховным главнокомандующим, ближняя сердцу всего русского общества и сочувственно встреченная нашими союзниками, — эта цель остаётся для нас неизменной и теперь.
Каково же касательство Германии к осуществлению этой заветной мечты всего польского народа? Как только ей и Австро-Венгрии удалось вступить в пределы Царства Польского, они тотчас поспешили поделить между собой и эту, доселе спаянную, часть польских земель, а чтобы несколько сгладить впечатление от этого нового посягательства на главный предмет всех польских чаяний, они сочли уместным ублаготворить некоторые из побочных желаний польского населения. К числу таких мероприятий относится и открытие упомянутого университета, но нельзя забывать, что в объём провозглашённой тут, с этой самой трибуны, по высочайшему повелению, главой правительства автономии Польши естественно входит и национальная польская школа всех степеней, не исключая высшей; потому едва ли можно ожидать, что из-за предложенной ему немцами чечевичной похлёбки польский народ откажется от своих лучших заветов, затворит глаза на подготавливаемое новое порабощение Германией и забудет своих братьев в Познани, где под властью гакатистов, в угоду немецкой колонизации, упорно вытравливается всё польское» (1).

Как лишь речь Сазонова появилась в союзной прессе, Извольский поспешил сообщить в Петербург о вполне корректной реакции французских газет на выступление министра иноземных дел в Думе, но не мог не отметить, что ряд радикальных изданий всё же поддались влиянию наиболее активной части польских эмигрантов. Обещание «автономии» они сочли недостаточным, спрашивая уже «независимости» Польши. Русский посланник, отдавая должное усилиям французского МИДа «стеснить» обсуждение данного вопроса, признал, что в течение заключительных недель «пропаганда в пользу идеи «независимой Польши» не только не ослабела, но заметно усилилась» (2).

Посол сообщал, что цензурные запрещения по этому поводу легко обходятся, среди прочего – с использованием швейцарских газет, и предупреждал, что Россия ко времени окончания брани может столкнуться с «сильным движением французского общественного мнения, способным вызвать весьма серьёзные недоразумения между нами и нашей союзницей». Посол напомнил предысторию проблемы, и признание его в начале войны с французской стороны вопросом чисто внутренним – русским, что, по мнению Извольского, было связано с энтузиазмом среди поляков по предлогу воззвания верховного главнокомандующего.

Однако затем ситуация изменилась кардинально – Германия и Австро-Венгрия, как был вынужден признать опытный политик, не просто оккупировали Польшу, но и заняли в польском вопросе заведомо более выгодное положение, вынуждая русских идти дальней простой автономии. К тому же вполне реальная перспектива военного призыва на территории бывшего Царства Польского сама собой придала польскому проблеме международный характер.

«Постепенно усваивая… простую формулу «независимой Польши», французы, …очевидно не останавливаются на том, возможна ли на практике подобная самостоятельность и не обратится ли она, прежде всего, на пользу Германии. Весьма вероятно, что если им будет своевременно и основательно разъяснено, что «независимая Польша» в самый куцый срок может сделаться в экономическом и военном отношении орудием в германских руках, это в значительной степени изменит их взгляд на это дело. Но для этого необходимо планомерное и умелое воздействие на французскую пресса, с затратой на это значительных средств… Если в начале войны… чуть ли не сплошное население всех трёх частей Польши оглушительно высказывали свои симпатии к России и возлагали свои надежны на успех русского оружия, ныне, под влиянием свершившихся событий и изведанных разочарований, чувства эти в значительной степени изменились. Германия не только даёт населению русской Польши некоторые из наиболее ценных для него преимуществ в районы языка и народного образования, но сулит ему восстановление независимого польского государства» (3).

Далее Извольский информировал МИД о беседах с представителями партии реалистов, какие, признавая по-прежнему необходимым сохранить династическую, экономическую и военную связь Польши с Россией, стремились уже не только к национальному сплоченности родины, но к «национальной независимости». Ссылаясь на записку Р.Дмовского, посол в Париже отмечал, что реалисты не сомневаются в том, что пришло время воздействовать на Россию сквозь её союзников, хотя даже «отдельное» польское государство они представляют себе с монархом из русского царствующего дома, связанным с Россией таможенным альянсом, но с отдельным войском, которое в случае войны поступает в распоряжение русского главнокомандующего.

Дипломат предупредил МИД о том, что в парижских правительственных сферах «начинают сильно беспокоиться по поводу известий о намерениях Германии объявить независимость Польши с целью провести в занятых польских местах набор рекрутов». Извольский выразил убеждённость, что российская дипломатия должно «заранее озаботиться о том, чтобы здешнее общественное суждение не пошло по ложному пути; иначе, в решительную минуту, мы легко можем оказаться в настоящем, столь важном, вопросе, в опасном разладе с нашей основной союзницей» (4).

Тем не менее, от взаимодействия с теми же союзниками в любой форме, даже вполне лояльные в польском вопросе Извольский и Сазонов продолжают уходить. Показательна реакция российской дипломатии на предложение французов прочертить в ответ на немецкие приготовления некую демонстрацию единства союзников в стремлении разрешить проблему польской автономии. Обращает на себя внимание даже тональность, в какой об этом сообщает в Петербург Извольский:

“С некоторых пор французское правительство очень обеспокоено усилиями Германии путём различных мероприятий и слов привлечь на свою сторону поляков, дабы подготовить в занятых польских областях набор рекрутов. Камбон несколько раз заговаривал со мной о нужды противодействовать этим усилиям и вчера, якобы от своего имени, а на самом деле, несомненно, по поручению Бриана, спросил меня, как, по моему суждению, отнеслось бы императорское правительство к мысли о коллективной демонстрации союзников в подтверждение обещанных нами полякам объединения и автономии. Я самым твердым образом высказал Камбону, что подобная мысль для нас абсолютно неприемлема, ибо русское общественное мнение никогда не согласится на перенесение польского проблемы на международную почву. Я присовокупил, что, предоставляя Франции полную свободу разрешить по собственному усмотрению вопрос об Эльзасе и Лотарингии, мы, со своей сторонки, вправе ожидать, что и нам будет предоставлена такая же свобода в вопросе польском. На замечание Камбона, что возможно изыскать формулу декларации, в какой наряду с Польшей были бы упомянуты Эльзас и Лотарингия, я ответил, что по моему глубокому убеждению, и на подобную постановку вопроса мы не могли бы согласиться” (5).

Премьер-министр Франции Аристид Бриан

Впрочем, сам же посол поспешил унять МИД, приведя полученную им от Камбона телеграмму французского премьера в адрес посла в Петербурге Мориса Палеолога, где Аристид Бриан разом исключал упоминание о коллективной демонстрации союзников:

“Вы сообщили мне о намерениях царя и российского правительства относительно Польши. Французское правительство ведает и ценит либеральные намерения российского императора и декларации, сделанные от его имени в самом начале войны. При наличии искусной пропаганды немцев и заключительных мероприятий, посредством которых они стараются расположить к себе польское общественное мнение и восстановить вербовку в свои войска, , мы не колеблемся в том, что российское правительство сумеет принять меры со своей стороны и сделать декларации, способные рассеять опасения польского народа и сохранить его верность России. Мы можем лишь положиться на то, что наша союзница будет действовать с мудростью и либерализмом, требуемыми положением” (6).

Спустя некоторое время давление оккупационного порядка на польских землях было всё же несколько ослаблено, и не без причины. Начались длительные секретные австро-германские переговоры по польскому вопросу, о каких довольно быстро стало известно русским дипломатам. Первые сообщения такого рода поступили, как и можно было ожидать, из Швейцарии, где бесчисленные польские эмигранты, при всей пестроте их политических взглядов, не прекращали активных контактов и между собой, и с представителями обеих воюющих группировок. Повергнем выдержку из отнюдь не первой, но чрезвычайно показательной телеграммы №7 посланника в Берне Бахерахта (очевидно – В.Р.) товарищу министра иноземных дел Нератову 18/5 января 1916 г:

«Эразм Пильц, один из выдающихся участников учрежденной в Лозанне польской корреспонденции, курс которой нейтральное и нам скорее благоприятное. Пильц сказал, что был в Париже и был принят некоторыми французскими политическими деятелями. Главной мишенью поездки Пильца было осведомление французских кругов с польскими настроениями и сообщение им факта, который по его мнению, неминуемо должен в скором поре произойти, а именно: объявление немцами Царства Польского автономным под главенством Австро-Венгрии. Цель этого, по сведениям Пильца, — лозунг 800 000 оставшихся там способных носить оружие поляков под знамёна в армию против нас. Пильц считает выполнение этого проекта вероятным; при этом он заявил мне, что лично он – безусловный сторонник России и думает, что без нас никто не может и не должен решать польского вопроса, и потому со ужасом смотрит на это новое испытание, предстоящее его отечеству, и находит нужным его предотвратить. Трудно здесь, конечно, проверить, насколько Пильц прав в гипотезе, что немцам удастся этот проект, но что они ухаживают за нашими поляками по получаемым здесь известиям, — несомненно» (7).

Не прошло и двух недель, как Бахерахт телеграфировал (от 31 января/13 февраля 1916 г) Сазонову о том, что его посетили куда немало авторитетные польские представители – Роман Дмовский и князь Константин Броэль-Пляттер. После серии встреч с германскими и австрийскими поляками они лишь подтвердили правоту Пильца – Центральные державы ради новоиспеченного военного набора готовы предоставить Царству широкую автономию или «полусамостоятельность». Более того, «вообще оттолкнуть поляков от нас».

Сославшись на признания Дмовского, Извольский строчил:

«Масса польского населения совершенно отрицательно относится к заигрываниям Германии, но существует опасность, что проект немцев может удастся. Голодание, отчасти вызываемый немецкими мероприятиями, может заставить население принять все германские планы при условии обещания (улучшения) физического положения. Дмовский пришёл к заключению, что польским деятелям, убеждённым, что спасение Польши возможно лишь с помощью России, тяжело бороться против тех польских элементов, которые работают в пользу германского плана, так как со стороны России, после занятия Польши немцами, не является пока ничего, чтобы дать чаяние полякам, что мы не отказываемся от мысли объединить этнографическую Польшу. Дмовский думает, что в интересах четверного согласия было бы использовать для прямых военных целей чувства, которые питают большинство поляков к России и её союзникам. Но дать возможность полякам борьбы против немецких покушений может лишь Россия и для этого, по словам Дмовского, он и его единомышленники размышляют, что Россия должна бы объявить всемирно, что она борется не только против немцев, как своих врагов, но как врагов всего славянства» (8).

Упоминавшийся уже рослее репортёр Сватковский весьма своевременно сообщил в российский МИД, что в Царстве Польском было проведено анкетирование, которое показало, что всё народонаселение обеих частей Царства решительно на стороне России. На основании опроса австрийское и германское правительства отказались от военного комплекта. Но, как выяснилось позднее – не навсегда.

Польские общественные деятели, вернувшись из Европы «весьма вдохновлёнными», расширили свою агитационную труд – в сферу их действий попал французский посол в Петербурге Морис Палеолог.

Морис Палеолог, французский посол в Петербурге

Политик, который при других условиях вполне мог стать ключевой фигурой в разрешении польской проблемы, Палеолог уже 12 апреля 1916 г. пригласил польских эмиссаров на завтрак. В том, что французы лояльны к самоуправления Польши, убеждать не приходилось – Палеолог лишь заверил их в том, что Николай II «по-прежнему либерально настроен по отношению к Польше». Владислав Велёпольский в ответ на эти заверения Палеолога приметил:

— Я совершенно спокоен относительно намерений императора и Сазонова. Но Сазонов может не сегодня завтра исчезнуть с политической арены. И в таком случае, чем мы гарантированы против бессилия императора?

Упомянутый выше князь Константин Броэль-Пляттер, в то же время считал, «что Сазонов должен взять в свои руки решение польского проблемы и сделать его международным. Французский посол решительно восстал против этой мысли. По его словам, «предложение сделать польский проблема международным вызвало бы взрыв негодования в русских националистических кругах и свело бы на нет симпатии, завоёванные нами в других слоях русского общества. Сазонов также остро противился бы этому. А банда Штюрмера подняла бы крик против западной демократической державы, пользующейся союзом с Россией для вмешательства в её внутренние дела».

Морис Палеолог напомнил польским представителям, как французское правительство относится к Польше, но дал им постичь, что «его содействие будет тем действительнее, чем оно будет меньше заметным, чем меньше оно будет носить официальный характер». Посол при этом напомнил, что «рассматриваемые даже как лишь как частные мнения их неоднократные заявления (ни один из них, даже Штюрмер, не решался возражать при мне против намерений императора по отношению к Польше) основывают нечто вроде нравственного обязательства, которое даёт возможность французскому правительству при окончательном решении выступить с исключительной авторитетностью» (9).

О том, что выговор идёт о перспективе воссоздания «Польского королевства» делались преднамеренные регулярные утечки в прессу, причём по обе стороны фронта. Но разом после оккупации «Царства», то есть задолго до начала 1916 г., а фактически ещё и до войны, русская пресса и без помощи извне весьма внимательно отслеживала “польскую тему” — в германских и австрийских газетах. Просто после австро-германского вторжения к ним добавились те издания, какие в годы войны продолжали выходить на оккупированных польских территориях. Так, 21 октября (3 ноября) “Русские ведомости” со ссылкой на “Leipziger Neueste Nachrichten” (от 1 ноября) известили, что поездка канцлера в главную квартиру была непосредственно связана с окончательным решением польского вопроса.

23 октября сообщалось уже о продолжительных заседаниях польского коло в Вене 17 и 18 октября, а также о том, что генерал Безелер зачислил польскую делегацию во главе с князем Радзивиллом. Затем эта же делегация посетила Берлин и Вену.

Генерал Безелер (в верхнем линии — третий справа) среди представителей германской военной элиты. Перед столом — кайзер Вильгельм II

Тогда же стало популярно, что 17 октября на приёме у австрийского министра иностранных дел Буриана присутствовали ректор Варшавского университета Брудзинский, городской башка (очевидно – бургомистр) Хмелевский, представитель еврейского общества Лихтштейн, а также бывший член российской Государственной Думы Лемницкий. С ними не консультировались, а фактически поставили перед фактом уже принятого решения о провозглашении “Королевства”.

Тем временем русское самодержавие упорно рассматривало «польский проблема» как сугубо внутренний и не спешило воплощать в жизнь то, что провозгласило великокняжеское «Воззвание». Это видно хотя бы из приведённых слов генерала Брусилова, как и из иных многочисленных источников. Однако именно «Воззвание» послужило отправной точкой дальнейшего чиновного творчества, направленного к обелению весьма нескладных усилий царской бюрократии по разрешению польской проблемы. Но в продолжение всей войны пусть небольшая, но всегда решающая доля той самой бюрократии сводит на нет, все, даже робкие попытки реализации благородных идей «Воззвания».

В конце концов, где-то ко поре образования «Королевства», даже неизменно лояльным эндекам стало ясно, что царское правительство не только не приступало к реализации обещанного самоуправления, но и не зачислило никаких мер к уничтожению застарелых правовых ограничений польского народа. Великодержавники по-прежнему не считали польских националистов равноправными партнёрами.

И все же был ли шанс использовать «Обращение», за идеи которого многие русские солдаты и офицеры чистосердечно проливали свою кровь, для действительного примирения поляков и русских? Был, но те, кто мог его реализовать, этого открыто не хотели.

Примечания

1. Международные отношения в эпоху империализма . Документы из архивов царского и временного правительств 1878-1917 гг. М.1938 (МОЭИ), серия III, том X, стр.398.
2. МОЭИ, серия III, том X, стр.398-401.
3. Там же.
4. Там же.
5. МОЭИ, серия III, том X, стр.411-412.
6. Там же, стр.412-413.
7. МОЭИ, серия III, том X , стр.23.
8. МОЭИ, серия III, том X, стр.198-199.
9. М. Палеолог, Царская Россия накануне Революции. М.1991, стр.291.

Ключ