То, что сепаратный «Брестский мир» был постыдным признавал и Ленин, однако от серьезного разговора, как Россия до него дошла, уклонился, переложив всю ответственность на предшественников. Отчасти это была истина. У нас уже был разговор по поводу того, кто разложил русскую армию. Часть ответственности за военные неудачи, конечно же, несут и самодержавие, и Преходящее правительство. Но это только часть правды. Остальное за Ленина сказал теоретик классического марксизма Карл Каутский. Или «ренегат» Каутский по ленинскому дефиниции.

«Большевистская революция, — писал Каутский, — была построена на предположении, что она послужит исходным пунктом для всеобщей европейской революции; что храбрая инициатива России побудит пролетариев всей Европы подняться. При таком предположении было, разумеется, безразлично, какие конфигурации примет русский сепаратный мир, какие тяжести и потери территории принесет он русскому народу… Тогда безразлично было также, способна Россия защищаться или нет. Европейская революция, по этому взору, составляла наилучшую защиту русской революции…

Все это было очень логично и хорошо обосновано, если только допустить основное гипотеза: что русская революция неминуемо должна развязать европейскую. Ну а как же в том случае, если этого не случится»?

Глубочайшие сомнения по поводу постыдного мира терзали и саму большевистскую партию. Перемирие с Германией было подписано в Брест-Литовске 2 декабря 17-го года, а вот заключать миролюбивый договор партийное большинство было категорически против. Дискутировались три позиции: левых коммунистов, Ленина и Троцкого, причем поначалу расклад сил был вдали не в пользу вождя. На партийном совещании 8 января 18-го года около половины участников высказались за левых коммунистов: вести революционную брань. Около четверти поддержали формулу Троцкого: объявить о прекращении войны, армию демобилизовать, но мира не подписывать. И около четверти согласились с Лениным: подписывать мир немедля, каким бы тяжким он ни был.

Позиция левых коммунистов была той же самой, что занимал сам Ленин до октября 1917 года, то есть опиралась на вере в «международный революционный авось». Представители левых, защищая свою позицию, рассуждали о «революционной чести», о том, что Россия предает заинтересованности немецкого пролетариата и тормозит революцию на Западе. Главный упрек к Ленину: подняв партию в атаку, на полпути он трубит отступление.

Ленин, критикуя левых за безответственную игру с революционной фразой, не раз иронично именовал их «шляхтичами», для которых гордость превыше всего. Он, хотя и спорил с Каутским, на самом деле уже скорректировал свою старую позицию с учетом внутри- и внешнеполитических реалий: революция в Германии запаздывает, престарелая армия воевать не может, а Красную армию еще только предстоит создать. Наконец, если Ленин дооктябрьский был оппозиционером, то Ленин основы 18-го года был уже властью, что в корне меняло дело. Логика была понятна: если уж ставить власть на карту, то лишь рассчитывая на крупный выигрыш. По-иному игра не стоила свеч.

Позиция Ленина была цинично-рациональной. Он предлагал, во-первых, максимально затягивать переговоры с немцами, ожидая, что вождь немецкого пролетариата Либкнехт все-таки «выпалит» в ближайшее время. Во-вторых, сразу же подписать договор, как только Германия предъявит ультиматум. И, в-третьих, подписав договор, не стесняться тайком его нарушать, снабжая заграничных товарищей оружием и ведя революционную пропаганду. Наконец, главное, объяснял Ленин товарищам по партии, отдавая территорию, то кушать проигрывая пространство, большевики выигрывают самое для них сейчас ценное — время: «Нам необходимо упрочиться, — напоминал вождь, — необходимо додушить буржуазию, а для этого необходимо, чтобы у нас бывальщины свободны обе руки».

Позиция Троцкого при всей ее кажущейся замысловатости (ни мира, ни войны, а армию распустить) на самом деле немного отличалась от позиции левых коммунистов: он по-прежнему был за перманентную революцию. Однако придуманная им формула, как он считал, спасет партию от бесчестия: когда начнется немецкое наступление, всем станет ясно, что не подписать мир большевики просто не могли. 

В конце концов, Ленин настоял на своем. В чем ему, как и рассчитывал Троцкий, помогли немцы. Как лишь 18 февраля истек срок перемирия 53 германские дивизии пошли вперед, находя перед собой лишь порожние окопы или разрозненные отряды Красной гвардии, которая не могла оказать противнику серьезного сопротивления. Больно читать, но что было, то было. «Это самая комичная брань из всех, которые я видел, — писал немецкий генерал Гофман. — Малая группа пехотинцев с пулеметом и пушкой на переднем вагоне вытекает от станции к станции, берет в плен очередную группу большевиков и следует далее. По крайней мере, в этом есть обаяние новизны».

Не удивительно, что в такой ситуации Брестский мир уже 3 марта 18-го года был подписан. Большевики отдали немцам всю Прибалтику и часть Белоруссии. Украина и Финляндия признавались самостоятельными государствами. Ардаган, Карс и Батум отошли к Турции. От Советской России была отторгнута территория площадью 780 тыс. кв. км с народонаселением 56 миллионов человек, а это треть населения Российской империи. Как тогда не без удовлетворения шутили в Англии: «Практическим результатом русских усилий  добиться вселенной «без аннексий» стала величайшая после крушения Римской империи аннексия в Европе».

Кроме того, советская сторона была обязана выплатить в качестве контрибуции шесть биллионов марок. Плюс возместить убытки, понесенные Германией в ходе русской революции, а это 500 млн золотых рублей. Наконец, демобилизовать как престарелые вооруженные силы, так и самые первые, только что созданные части Красной армии. Не говоря уже о множестве прочих унизительных условиях соглашения.

Немцы торжествовали. Правда недолго: революция, как и предполагал Ленин, пришла и на их землю. Правда, ее мощь вождь сильно переоценил. Ноябрьская революция 18-го года в Германии до Октябрьской революции 17-го в России так и не дотянула, не продвинувшись дальше антимонархического и «буржуазно-демократического» русского Февраля. Кайзер власть потерял, но и Либкнехт, на что рассчитывал Ленин, ее не взял. В отличие от России воля в Германии досталась не Советам, а Учредительному собранию.

Но и этого революционного всплеска хватило, чтобы развалить германскую империю, поддержать союзникам одержать победу и аннулировать Брестский мир.

<hr/>

Дополнительная информация по теме …

Фрагмент из книги Евгения Белаша «Мифы первой всемирный» [1]:

«ПОХАБНЫЙ МИР»

«Да, именно советская делегация (большевики, эсеры, делегаты от крестьян и армии) в конечном итоге подписала Брестский мир 3 марта 1918 г. Но еще 9 февраля мир с Германией и Австро-Венгрией был подмахнут делегацией Украинской Центральной рады, переговоры с которой начались 12 января. По этому договору Германия уже получала, как она надеялась, Украину, причем с неопределенными на восходе границами, а Прибалтика, Белоруссия и тем более Польша к моменту подписания Брестского мира были захвачены де-факто (а Бессарабия с января оккупирована Румынией до черты Днестра). Известный деятель белого движения А.А. Зайцов прокомментировал договор с Украиной так: «Это было тяжелым ударом для большевиков, так как этим вселенной немцы получали все то, к чему они стремились, и большевики неизбежно должны были после этого пойти на уступки».

При фактическом отсутствии армии, параличе транспорта и ВПК оставалось надеяться лишь на скорейшую революцию в Германии. Действительно, в январе по Германии и Австро-Венгрии прокатилась волна забастовок, в Берлине и Вене были созданы Рекомендации, по улицам Берлина прошли полмиллиона бастующих рабочих. Но города, где проходили забастовки, были объявлены на военном положении, пролетарии газеты запрещены, рабочие-резервисты призваны в армию. К 20 января забастовочное движение было подавлено.

17 декабря представитель союзников, французский генерал Табуи, признал Укра¬инскую Республику. Признал Украину и английский представитель Пиктон Бэджи (Picton Bagee). 23 декабря в Париже была заключена конвенция о разграничении сфер воздействия в России, подписанная с французской стороны Клемансо, Пишоном и Фошем, а с английской — лордом Мильнером и лордом Робертом Сесилем. Французы должны бывальщины действовать «к северу от Черного моря против австро-германцев и враждебных союзникам русских (т.е. большевиков)» в Бессарабии, на Украине и в Крыму, британцы «к востоку от Черного моря — на казачьих территориях, Кавказе, в Армении, Грузии и Курдистане».

1 февраля в здании Военного министерства состоялось совещание у общенародного комиссара по военным делам. Главковерх Крыленко сделал общий обзор имевшихся с фронта сведений — быстрое продвижение немецких армий. На том же совещании было решено, что партизанская война современную армию с многочисленными путями снабжения не остановит, а приведет только к грабительствам и мародерству.

9 февраля, в день подписания мирного договора с Украинской радой, советское правительство обратилось по радио к германской армии с лозунгом оказать неповиновение ее верховному командованию. В ответ немцы поставили ультиматум о принятии их условий мира и приняли решение оказать Раде военную поддержка, чтобы «подавить большевизм и создать на Украине условия для извлечения военных выгод и вывоза хлеба и сырья» (Людендорф).

После срыва Троцким переговоров 18-19 февраля немецкие армии перешли в наступление и заняли Нарву, Псков, Полоцк, Оршу и Могилев. По плану Людендорфа, в авангардах должны были продвигаться конные разъезды и небольшие маневренные отряды, усиленные автомобилями и броневиками. Еще 18 февраля без боя были захвачены Двинск и штаб 5-й армии Северного фронта. Уже к 20 февраля немцам удалось дезорганизовать труд штабов большинства частей и подразделений всего Северного фронта. В тот же день Ленин заключил: «Армии нет… Немцы наступают по всему фронту…» 22-23 февраля на значительнейших направлениях начали создаваться заслоны из красноармейских и красногвардейских формирований, а также некоторых частей русской армии и флота, ещё хранивших боеспособность. Несмотря на их сопротивление, германские авангарды почти не замедляли своего продвижения. 27 февраля германский аэроплан, взлетевший из-под Пскова, скинул бомбы на набережную Фонтанки в Петрограде. 1 марта был взят Киев.

Считали ли в 1918 г. немцы большевиков своими союзниками? Как строчил Гофман, «они [большевики] все равно должны принять все условия Центральных держав, как бы тяжелы они ни были». По словам Людендорфа, «выставляя в Бресте показанные условия мирного соглашения, мы имели в виду решение проблемы большевиков, с которыми по существу их революционной пропаганды мы попросту не могли быть в мире». 22 марта депутат Гребер заявил в рейхстаге: «Милостивые государи, русская делегация, руководимая известным Троцким, по-видимому, вовсе не имела положительных намерений достигнуть соглашения о мире и стремилась к стремилась только к пропаганде большевистских идей… Очевидно, Троцкий надеялся, что ему удастся революционизировать иные государства, прежде всего Польшу, Германию и Англию, и в результате добиться всемирной революции. В конечном счете, прекращение миролюбивых переговоров было вызвано не германской, а русской делегацией».

Несмотря на заключение Брестского мира, красные активно создавали отряды завесы для обеспечения безопасности Петрограда. Полномочный представитель РСФСР в Германии А.А. Иоффе в своей ноте германскому МИДу 20 мая 1918 г. подчеркнул, что фактически «продолжается состояние брани при формально заключённом мире» …

При первых же известиях о революции в Германии Брестский договор 9 ноября был денонсирован».

<hr/>

Фрагмент из книги «История Первой всемирный войны 1914-1918 гг.» [2]:

Мирные переговоры в Брест-Литовске

«9 (22) декабря 1917 г. в Брест-Литовске начала свою работу мирная конференция с участием представителей Советской России, Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции. Советскую делегацию возглавлял А.А. Иоффе. В состав делегации входили Л.Б. Каменев, М.Н. Покровский, А.А. Биценко, Л.М. Карахан, военные консультанты В.М. Альтфатер, А.А. Самойло и др. Со сторонки Четверного союза в работе конференции приняли участие: от Германии — статс-секретарь ведомства иностранных дел Р. Кюльман и представитель верховного командования, начальство штаба Восточного фронта генерал М. Гофман; от Австро-Венгрии — министр иностранных дел О. Чернин; от Болгарии — министр юстиции X.И. Попов; от Турции — великий визирь М. Талаат-паша.

Советская делегация имела совсем четкую программу ведения переговоров. В ее основу было положено требование немедленного заключения всеобщего, демократического мира без аннексий и контрибуций, сформулированное в Декрете о вселенной и в составленном В.И. Лениным «Конспекте программы переговоров о мире». На первом же заседании советская делегация огласила декларацию, предложенную в качестве основы для ведения миролюбивых переговоров. Декларация предусматривала:

1. Отказ обеих сторон от насильственного присоединения оккупированных во время войны территорий и вывод оттуда оккупационных армий.

2. Восстановление во всей полноте политической самостоятельности тех народов, которые лишились ее в ходе войны.

3. Гарантирование национальным группам, не пользовавшимся политической самостоятельностью до брани, права на самоопределение.

4. Законодательное оформление культурной самостоятельности и административной автономии национальных меньшинств.

5. Отказ от взыскания с других стран контрибуций и «военных издержек».

6. Предоставление колониям независимости и политической самостоятельности в соответствии с принципами, изложенными в пунктах 1, 2, 3 и 4.

Безотносительно противоположными принципами руководствовалась дипломатия стран Четверного союза и прежде всего Германии. В течение недели, прошедшей между заточением перемирия на Восточном фронте 2 (15) декабря 1917 г. и открытием мирной конференции в Брест-Литовске, немецкие руководящие военные и политические сферы провели несколько совещаний с целью определения своей позиции на предстоящих переговорах с Советской Россией. Предложения по этому же проблеме поступали в адрес рейхсканцлера, ведомства иностранных дел и верховного командования от различных правительственных инстанций, руководителей монополий и банков, правлений буржуазных политических партий.

Содержание этих документов указывает о том, что военное и политическое руководство кайзеровской Германии намеревалось положить в основу мирных переговоров с молодой Советской республикой империалистические принципы порабощения иных народов и захвата чужих земель. На совещании, состоявшемся 18 декабря 1917 г. под председательством Вильгельма II и с участием рейхсканцлера Г. Гертлинга и статс-секретаря ведомства иноземных дел Р. Кюльмана, была выдвинута развернутая аннексионистская программа присоединения к Германии Прибалтики и расчленения Польши. Подчеркивалась необходимость сохранения оккупационного порядка в занятых немецкими войсками областях России и интенсивного использования экономических ресурсов этих областей для снабжения Германии продовольствием и стратегическим сырьем. Правление имперского  банка выступило с проектом кабального для Советской России торгового соглашения с Германией.

Р. Кюльман рассчитывал на то, что делегатам германского блока удастся втянуть советскую сторону «в чисто академическую дискуссию о самоопределении народов» и под заслоном этих лозунгов осуществить свои экспансионистские планы. Однако четкие и конкретные предложения относительно основных принципов грядущего мирного договора, сформулированные советской делегацией, потребовавшей, кроме того, полной гласности начавшихся переговоров и публикации отчетов о всех заседаниях конференции, потребовали растерянность среди представителей стран Четверного союза. Кюльману и его коллегам было ясно, что выступить против декларации советской делегации — значит открыть перед всем миром свои агрессивные замыслы. На это в условиях прогрессирующего антивоенного движения нельзя было пойти. Три дня потребовалось политикам Германии и ее союзников на то, чтобы сформулировать ответ на советские предложения.

12 (25) декабря на пленарном заседании мирной конференции от имени делегаций Четверного альянса с заявлением о принципах ведения переговоров выступил министр иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернин. В этом заявлении подчеркивалась готовность делегаций Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции примкнуть к основным принципам советской декларации и «немедленно заключить общий мир без насильственных присоединений и без контрибуций». Чернин заявил, что «ради завоеваний Четверной альянс не продлит войны ни на один день» и что представители союзных правительств «торжественно заявляют о своем решении немедленно подписать обстоятельства мира, прекращающего эту войну на указанных, равно справедливых для всех воюющих держав условиях». Но тут же выступающий добавил, что «предложения русской делегации могли бы быть реализованы лишь в том случае, если бы все причастные к войне державы без исключения и без оговорок, в определенный срок обязались точнейшим образом блюсти общие для всех народов условия. Договаривающиеся теперь с Россией державы Четверного союза не могут, конечно, ручаться за исполнение этих условий, не имея гарантии и том, что союзники России, со своей сторонки, не признают и не исполнят эти условия честно и без оговорок также и по отношению к Четверному союзу». Такая формулировка практически сводила на нет согласие представителей германского блока на заточение всеобщего мира без аннексий и контрибуций.

15(28) декабря в работе конференции был объявлен десятидневный перерыв с тем, чтобы дать возможность прочим воюющим странам присоединиться к мирным переговорам. 16 (29) декабря Советское правительство обратилось к странам Антанты с предложением зачислить участие в работе мирной конференции.

Тем временем в немецких военных и политических кругах разгорелась ожесточенная борьба по вопросу о дальнейшем ведении переговоров. Уже сам факт затягивания переговоров потребовал резкое недовольство Гинденбурга и Людендорфа. Целую бурю негодования вызвала у верховного командования ответная декларация Кюльмана — Чернина от 12 (25) декабря. Вдали идущая демагогия дипломатов об отказе Германии и Австро-Венгрии от аннексий была воспринята генералами за чистую монету. Гинденбург телеграфировал Гертлингу: «Я должен сформулировать серьезные возражения по поводу того, что мы отказались от насильственных территориальных захватов. Если даже признание самого принципа невозможно было, к сожалению, обойти… то я все же ожидал, что будут сделаны ограничения».

Едва лишь германская делегация выехала из Бреста, Гинденбург и Людендорф покинули свою ставку в Крейцнахе и отправились в Берлин, с тем чтобы собственно выразить свое неудовольствие. Тотчас же по прибытии в столицу Людендорф с возмущением заявил генералу Гофману: «Как Вы могли допустить, чтобы показалась эта нота (от 12 (25) декабря. — Ред.)?» 2 января он еще раз настоятельно подчеркнул, что декларация от 25 декабря и Брестский договор о перемирии «потребовали в армии разочарование» {93}. Людендорф решительно заявил: «Если Россия будет затягивать переговоры, мы можем тогда кончить перемирие и разгромить врага». Не скрывая захватнических устремлений германской военщины, он говорил о необходимости захвата новых территорий, «чтобы защитить Восточную Пруссию» и создать плацдарм против России.

В унисон с верховным командованием звучали в те дни выговоры лидеров правых партий К. Вестарпа и Г. Штреземана. Они обвиняли Кюльмана и Чернина в том, что те якобы усвоили точку зрения социал-демократов и большевиков по проблемам войны и потворствуют заключению всеобщего мира. Газеты правых партий и Пангерманского союза настаивали на отставке Кюльмана и замене его иным дипломатом, требовали, чтобы правительство отказалось от декларации, сделанной в Брест-Литовске 25 декабря, и ни в коем случае не соглашалось продолжать переговоры на столь неприемлемых основах.

Гинденбург, в свою очередность, потребовал 31 декабря от имени кайзера, чтобы впредь верховное командование само несло всю ответственность за мирные переговоры и оказывало на их ход определяющее воздействие. Вильгельм полностью согласился с этими требованиями. Гертлинг поспешил заверить Гинденбурга в том, что ничего подобного тому, что было 25 декабря на переговорах, вяще не повторится и что впредь германская делегация будет «держаться очень твердой позиции». Поскольку десятидневный срок истек и поскольку ответа содержав Антанты на приглашение принять участие в работе мирной конференции не последовало, представители Германии и ее союзников сочли себя не связанными зачисленными в начале переговоров решениями.

27 декабря 1917 г. (9 января 1918 г.) мирная конференция возобновила свою работу. Состав советской делегации был изменен. Ее возглавлял Л. Д. Троцкий, являвшийся в то пора народным комиссаром по иностранным делам.

Выступая от имени Центральных держав, Кюльман, ссылаясь на позицию Антанты, заявил о категорическом несогласье продолжить переговоры на основе советских предложений о всеобщем мире и подчеркнул, что теперь речь может идти лишь о заточенье сепаратного мира. На следующий день в зале заседаний появилась делегация Центральной рады, которая заявила, что власть Совнаркома не распространяется на Украину, а потому она будет вести переговоры самостоятельно. К этому времени I Всеукраинский съезд Советов провозгласил Украину Советской республикой и огласил Раду низложенной. Украинское Советское правительство направило в Брест-Литовск свою делегацию во главе с В.П. Затонским. Таким образом, делегация Центральной рады уже никого не воображала. Все это, несомненно, было хорошо известно Троцкому. Однако он заявил, что «не имеет никаких возражений против участия украинской делегации в миролюбивых переговорах».

Заявление Троцкого существенно ослабило позиции советской делегации. 5 (18) января представитель германского верховного командования генерал Гофман на заседании политической комиссии конференции предъявил советской делегации карту с чертой новой границы и изложил условия мирного договора. Согласно этим условиям, западные территории бывшей Российской империи: Польша, Литва, доля Латвии и часть Белоруссии, оккупированные немецкими войсками в ходе войны, переходили под контроль Германии. Начертание границы полуденнее Брест-Литовска должно было быть определено договором с Центральной радой.

По указанию В. И. Ленина для обсуждения создавшегося положения и германских условий миролюбивого договора советская делегация выехала в Петроград. Работа конференции вновь прервалась на десять дней. У Республики Советов не было в то пора иного выхода, кроме принятия грабительских условий, диктовавшихся Гофманом. В. И. Ленин со всей решительностью требовал скорейшего заточения мира, дающего стране жизненно необходимую мирную передышку. Эта точка зрения была им всесторонне обоснована в тезисах о вселенной, вынесенных 8 (21) января на обсуждение в совместном заседании Центрального Комитета партии с партийными работниками. Страна, указывал В.И. Ленин, есть в исключительно тяжелом политическом, экономическом и военном положении. Старая армия фактически развалилась, она больше не способна удержать фронт и гарантировать оборону страны, а новая армия еще не создана. Интересы защиты социалистической революции настоятельно требуют подписания мира даже на самых тяжких условиях, если только они не затрагивают основного завоевания — диктатуры пролетариата. Сохранение и упрочение Советской власти явится лучшим стимулом дальнейшего мощного подъема революционного движения во всем вселенной.

Против немедленного заключения мира выступила так называемая группа «левых коммунистов» во главе с Н.И. Бухариным. Они считали, что заключение вселенной будет не чем иным, как «сделкой» с германским империализмом, «изменой» делу мировой революции, предлагали отклонить немецкие требования, кончить мирные переговоры с Германией и ее союзниками и немедленно объявить им «революционную войну». Такого рода настроения получили в те дни распространение и в кое-каких местных партийных и советских организациях. Опасную для дела революции позицию в вопросе о войне и мире занял Л.Д. Троцкий. Он выдвинул авантюристическую формулу «ни вселенной, ни войны», предлагая объявить войну прекращенной, демобилизовать армию, но мира не подписывать. Троцкий заявлял, что германский пролетариат возвысится на революцию и не позволит своему правительству возобновить военные действия против Республики Советов.

В.И. Ленин подверг резкой критике воззрения «левых коммунистов» и Троцкого. В период смертельной опасности, доказывал он, нужен трезвый анализ обстановки. В такое время особенно опасно кидаться революционными фразами, а лучшим способом защиты революции и Советской власти является подписание мира с Германией. Это — отступление, но отступление преходящее. Если Советское правительство не подпишет мир сейчас, то оно вынуждено будет, когда немцы начнут наступление, подписать его на еще более тяжких условиях. «Никакие дальнейшие отсрочки более неосуществимы, ибо для искусственного затягивания переговоров мы уже сделали все возможное и невозможное».

11 (24) января на заседании ЦК было зачислено решение всемерно затягивать переговоры и немедленно подписать мир лишь в случае формального предъявления германского ультиматума. Соответствующие руководства были даны и руководителю советской делегации Л.Д. Троцкому. В.И. Ленин подчеркнул еще раз: «… мы держимся до ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем».

17 (30) января заседания конференции возобновились. В этот день в Брест барыши представители победившей на Украине Советской власти. Однако Кюльман и Чернин отказались вести с ними переговоры, сославшись на то, что Троцкий уже согласился признать делегацию Центральной рады как самостоятельную и полномочную делегацию. Политики Четверного союза оказывались таким образом в затруднительном положении, ибо они намеревались заключить договор с фактически уже не существующим правительством. Подобный договор неизбежно привел бы к немедленному срыву переговоров с Советской Россией, а это и самый разгар январских забастовок в Германии и Австро-Венгрии могло бы повлечь за собой нежелательные для правящих и военных сфер обеих стран серьезные внутриполитические осложнения. Для обсуждения этих вопросов Кюльман, Гофман  и Чернин выехали в Берлин. Труд мирной конференции прервалась еще на несколько дней.

23 января (5 февраля) в имперской канцелярии состоялись переговоры представителей Германии и Австро-Венгрии. Было разрешено подписать договор с Центральной радой, возложив на нее поставку для Германии и Австро-Венгрии продовольствия и сырья. Взамен украинским националистам собирались предложить военную помощь, необходимую им для борьбы против своего народа и Советской России. После подписания договора с Радой желали предъявить ультиматум Советской России, а в случае отклонения его — возобновить военные действия на Восточном фронте.

Тем временем правительствам Германии и Австро-Венгрии удалось задушить январские забастовки, проходившие под лозунгом немедленного заключения мира с Советской Россией без аннексий и контрибуций. Это окончательно развязало длани наиболее реакционным и агрессивно настроенным кругам монополистической буржуазии и военщины обеих стран в осуществлении их экспансионистских планов на Восходе.

27 января (9 февраля) Германия, Австро-Венгрия, Болгария и Турция подписали договор с Центральной радой, которая обязалась за военную поддержка против большевиков поставить странам Четверного союза до 31 июля 1918 г. 1 млн тонн хлеба, 50 тыс. тонн живого веса рогатого скота, 400 млн. штук яиц, сало, пеньку, лен, марганцевую руду и иные виды продовольствия и сырья. Едва лишь сведения об этом были получены в Берлине, как Вильгельм II категорически потребовал тотчас же предъявить советской делегации ультиматум о принятии германских условий вселенной с отказом от Прибалтийских областей до линии Нарва, Псков, Двинск. Вечером того же дня Кюльман предъявил советской делегации категорическое заявка немедленно подписать мир на германских условиях.

На вечернем заседании 28 января (10 февраля) Троцкий огласил ответ советской делегации. Вопреки совсем определенной директиве В. И. Ленина он предательски заявил, что Советская Россия мира подписывать не будет, войну прекращает и армию демобилизует. Глава германской делегации показал Троцкому, что в случае отказа заключить мир «договор о перемирии теряет свое значение, и по истечении предусмотренного  в нем срока война возобновляется». Но заключительный категорически заявил о невозможности продолжения переговоров.

Такая позиция Троцкого предоставляла полную свободу действий империалистам Германии и Австро-Венгрии. Об этом указывает телеграмма германской делегации в Берлин от 29 января (11 февраля). В ней говорилось: «Здесь почти все считают, что для нас вообще не могло случиться ничего более благоприятного, чем решение Троцкого. Конечно, на первый взгляд оно ошеломляюще. Этим решением Троцкий отказывается от всех преимуществ края, ведущей войну и заключающей мир. При заключении мира мы все-таки должны были бы сделать ему различные серьезные уступки. Теперь мы сможем все урегулировать по нашему собственному усмотрению».

<hr/>

Фрагмент из книжки Нормана Стоуна «Первая мировая война. Краткая история» [3]:

«В Брест-Литовск приехала делегация большевиков для переговоров о перемирии. В этом сломанном во время отступления 1915 года городе располагалась штаб-квартира германской армии на Восточном фронте. Большевики рассчитывали: стоит им воззвать к вселенной, как солдаты побросают оружие и откажутся воевать. Троцкий собирался выпустить несколько прокламаций и «закрыть лавочку». Он опубликовал «негласные соглашения» стран Антанты о переделе мира, найденные в архивах. Однако, несмотря на «братание» и стачки солидарности, «империализм», по дефиниции большевиков, не рухнул. Русская армия развалилась, в столице царил хаос. Солдаты разбегались по домам, «голосуя ногами», по словам Ленина. Большевикам ничего не оставалось, как договариваться о перемирии в чаянию на то, что с помощью пропаганды им удастся добиться симпатий уставших от войны народов. В Брест-Литовске их разношерстную шутовскую делегацию, в которой самой примечательной фигурой был бородатый крестьянин, ожидало участие в сюрреалистическом постановке, типичном для всей военной кампании Германии, — в банкете, на котором крестьянин сидел между австрийскими аристократами, расспрашивавшими его о том, как растить лук. Договоренность о прекращении огня была достигнута, обсуждались условия заключения мира.

Переговоры длились бесконечно долго, превращаясь в философские и исторические дискуссии. Обе сторонки тянули время. Немцы делали ставку на то, что нерусские народы царской империи объявят независимость, большевики ждали всемирную революцию. Попутно немцы выдвинули ультиматум, подписали сепаратный мир с Украиной, сделали ее своим сателлитом и заняли территории, покинутые русскими армиями, в том числе Прибалтику. Ресурсы оккупированных регионов имели чрезвычайно важное значение для Центральных держав, опасавшихся усиления блокады, а для Австрии — народонаселение Вены голодало — они были вопросом жизни и смерти. Признают ли большевики государства-сателлиты: Финляндию, Грузию, Украину и иже с ними? Ленин сообщал большевикам: надо вернуться в саму Россию, сосредоточить свои силы и ждать, что будет дальше. Уговоры подействовали, и 3 марта большевики подмахнули договор, превративший значительную часть царской России в огромный германский протекторат. Генерал Герман фон Эйхгорн стал хозяином Украины, генерал Отто фон Лоссов вошел в Грузию и взял под контроль нефть Закавказья, намечалось даже завезти немецкие подводные лодки в Каспийское море. Людендорф вел разговоры о вторжении в британскую Индию. Отто Гюнтер фон Везендонк, внук дамы, вдохновившей Вагнера на создание песен под таким названием, вынашивал идею германского наземного пути в Китай и вовсе не находил ее фантастической. Что еще? Все зависело от развития событий на Западном фронте.

С востока на запад немцы перебросили сорок дивизий. Это обеспечило германское военное преимущество, по крайней мере до прибытия янки, — процесс, занявший немало времени и даже нарушивший поставки сырьевых материалов. Германия оказалась в столь тяжком военно-экономическом положении, что немцам оставалось одно из двух: либо победить, либо признать полное поражение. Программа Гинденбурга спрашивала от них неимоверных усилий, огромных вложений в заводы и фабрики, предприятия работали на пределе, нанося долгосрочный ущерб экономике. Железнодорожный транспорт выдыхался, как и сельское хозяйство и индустрия. Если не ускорить окончание войны, Германия погибнет. Следовало выбирать: сделав последний мощный рывок, победить или упрашивать мира. Но в то время единственную попытку достичь мирного урегулирования предпринял только Рихард фон Кюльман, министр иностранных дел, намекнувший британцам, что Германия могла бы отказаться от Бельгии в мена на свободу действий на востоке. Найалл Фергусон справедливо заметил, что тогда моральный дух союзнических войск был чрезвычайно низок. С 1850 года перед Британией впервые поднялся вопрос: Германия или Россия? Отдельные отчаявшиеся консерваторы и дальновидные социалисты предпочли бы Германию. Однако они оставались в одиночестве. Социальное мнение настаивало на продолжении войны до последней капли крови, и Ллойд Джордж после некоторых колебаний согласился. Ему было суждено сделаться Человеком, Выигравшим Войну, а не Человеком, Заключившим Мир. Он сказал самому себе: Германия, завладев Россией, станет непобедимой, она проглотит всех и вся. Кроме того, кушать еще Америка, и уже многие страны спешат объявить войну Германии, чтобы получить свою долю собственности, судов и прочего добросердечна. Ллойд Джордж рассказал союзникам о предложении Кюльмана и заявил, что считает французские претензии на Эльзас и Лотарингию военной мишенью и Британии. Кюльман рассвирепел. Заигрывания с британцами принесли ему одни неприятности. Людендорф подстроил ему отставку, и на его место пришел исполнительный адмирал Пауль фон Хинце, поступавший вечно так, как велено. Мира не получилось; в Брест-Литовске отсутствовал представитель Британии. Немало чернил было истрачено на мирные инициативы за годы брани; из Берлина более или менее серьезное предложение сделал лишь Кюльман. Свой план, тоже серьезный, выдвинул президент Вильсон — «Четырнадцать пунктов», по сути, программу самоопределения наций. Немцам в Брест-Литовске стоило бы зачислить ее с поправками. Вместо этого они решили воевать и дальше, до победы».

<hr/>

Фрагмент из книги Анатолия Уткина «Первая мировая брань» [4]:

Запад и сепаратный мир

«Накануне переговоров в Брест-Литовске премьер-министр Ллойд Джордж заявил в палате общин: «Лишь сама Россия будет тащить ответственность за условия, выдвинутые немцами в отношении ее территорий».

Британский министр иностранных дел Бальфур предложил союзным послам довести до сведения русских, что, сообразно решениям Парижской конференции, союзные правительства готовы на межгосударственном уровне рассмотреть вопросы о целях войны, о возможных условиях правого и прочного мира. Однако Россия будет приглашена на совет союзников только после появления устойчивого правительства, признанного своим народом. Бьюкенен выступил перед журналистами с всеобщей оценкой союзнического отношения к России: «Мы питаем симпатию к русскому народу, истощенному тяжкими жертвами войны и общей дезорганизацией, являющейся неминуемым следствием всякого великого политического подъема, каким представляется ваша революция. Мы не питаем к нему никакой вражды; равновеликим образом нет ни слова правды в слухах, будто мы намерены прибегнуть к мерам принуждения и наказания в случае, если Россия заключит сепаратный мир. Но Рекомендация Народных Комиссаров, открывая переговоры с неприятелем, не посоветовался предварительно с союзниками и нарушил соглашения от 23 августа – 5 сентября 1914 года, о чем мы имеем право сожалеть».

Союзные правительства выложили перед большевистским правительством собственный последний козырь: до сих пор ни один германский государственный деятель не сказал ни единого слова о том, что идеалы русской демократии хотя бы в какой-то мере сознаются германским императором и его правительством. Могут ли представители нового русского правительства представить себе, что император Вильгельм, узнав об исчезновении русской армии как военный силы, согласится подписать демократический и прочный мир, желаемый русским народом? В это невозможно поверить. Мир, к которому стремится кайзер, кушать германский империалистический мир. Союзники готовы оказать России военную помощь. Резонно ли ожидать более обещающих предложений?

Западные союзники ведали, что условия немцев будут суровыми, и надеялись на спонтанное противодействие жертвы. Со своей стороны, большевики попытались задействовать те небольшие резервы, какими они владели. Троцкий вступил в контакт с англичанином Брюсом Локкартом и американцем Робинсом, желая знать, какую помощь могут предоставить Британия и Америка в случае, если немцы выдвинут неприемлемые обстоятельства и ринутся к Петрограду и Москве.

Бьюкенен, как и ставший генералом Нокс, полагал, что положение России с военной точки зрения безнадежно. Верный путь для Лондона состоит в том, чтобы возвратить России ее слово и сказать ее народу о понимании степени его истощения и дезорганизации. Бьюкенен и Нокс посоветовали своему правительству предоставить России право самой сделать выбор — либо подмахнуть мир, предложенный Германией, либо продолжить борьбу вместе с союзниками, решившими сражаться до конца. «Моим единственным стремлением и мишенью всегда было удержать Россию в войне, — писал Бьюкенен, — но невозможно принудить истощенную нацию воевать вопреки ее собственной воле. Побудить Россию сделать еще одно усилие может лишь сознание того, что она совершенно независима действовать по собственному желанию, без всякого давления со стороны союзников».

В настоящий момент требовать от России выполнения ею своего союзнического длинна означает играть на руку Германии. Каждый день удержания России в войне вопреки ее собственной воле будет лишь ожесточать ее народ. Если же освободить ее от обязательств, то ее национальное чувство в свете неизбежно жестоких условий мира — обратится против Германии. Поспешность может обессилить позиции Британии и Запада. В конечном счете самое худшее, что может случиться — это русско-германский союз после войны, вот он-то определенно будет устремлён прежде всего против Великобритании. В Лондоне страшились уже не насущной угрозы, а того тектонического геополитического смещения, который мог потребовать союз двух крупнейших государств Евразии. Вопреки признанному хладнокровию бриттов, фатализму французов и нерастраченной энергии янки, западная ветвь Антанты буквально агонизировала. Лондон и Париж, с одной стороны, отказывались искать общий язык с алым Петроградом, а с другой — смертельно боялись оставлять формирование внешней политики новой России на самотек.

Второе сдерживало первое. Играла свою роль и критическая значимость момента. На этой стадии всемирный войны Британия и Франция не могли слишком много внимания уделять определению возможностей сокрушения большевистского режима. Немецкие дивизии содержали под прицелом Париж. Запад стоял на краю гибели, вопрос спасения был абсолютно приоритетным. Задача восстановления той или иной конфигурации государственности в России отступила на второй план. Нужно было использовать наличное. Лучшее, что мог сделать старый Запад в собственных же заинтересованностях, — это поддержать Россию в боеспособном положении, чтобы отвлечь возможный максимум германских сил. Лорд Бальфур прямо произнёс кабинету министров: «Наши интересы диктуют предотвратить, насколько это возможно, уход России в германский лагерь».

Были и немало горькие суждения. 19 декабря 1917 г. генерал Пул писал в Лондон: «Если бы я был художником, я бы послал вам картину будущего германский посол сидит за столом с Лениным по правую длань и Троцким по левую, вкушая все плоды России. На заднем плане клерк из нашего посольства собирает косточки».

В Париже галльская экспансивность хватала верх над соображениями осторожности. Следует действовать, а не ждать покорно судьбы, диктуемой Людендорфом. 21 декабря французы предложили британцам разделить сферы влияния в Южной России. Франция будет, ответственна за Румынию и Украину, а Британия — за более близкий к британской Персии Кавказ и Дон. Не лишь среди французов стали выходить вперед горячие головы. Специально посланный в Россию британский майор Бантинг строчил в Лондон 29 декабря 1917 г.: «Необходимо создать здесь, ценой любых усилий, совершенно новую и мощную организацию, чтобы не терять связей с Россией в условиях, когда в дланях немцев находится большинство козырных карт. Создание новой организации потребует не менее шести месяцев. Большие возможности обещает сибирская торговля. Сибирь выслана от Германии, и возможности развернуться здесь огромны».

Уже на подходе к Брест-Литовску мы слышим новый язык, видим новый подход, базирующийся на том, что промедление в России кончины подобно, что нужно опередить здесь немцев.

В эти переломные недели американцы действовали с основательностью и энергией людей, переделывающих мир. Как и в линии прочих межсоюзнических вопросов, Вильсон здесь пошел своим путем. Создается впечатление, что американцы ощутили свой шанс в России. Они надеялись на свою энергию и действовали с предприимчивостью неофитов. Отчасти они были удовлетворены растерянностью старых столиц Европы (как уже говорилось, из опубликованных скрытых договоров они узнали, что в мире победившей Антанты не было места новой мощной Америке). Если планировавшийся Антантой мир рухнул, то и слава господу. В отличие от ставших «неконтактными» англичан и французов, посол Френсис поручил своим людям установить связи с Троцким. Его поддерживал генеральный консул в Москве М. Саммерс, уверенный в нужды американского присутствия на флюидной русской сцене. Следует «оказать моральную поддержку лучшим элементам России, которые в последнем счете неизбежно одержат верх; американские организации в России должны быть укреплены».

Такие американские представители в России, как генерал У. Джадсон, полагали, что европейский Закат потерял моральные и материальные рычаги воздействия на Россию и только президент Вильсон еще обладает моральным авторитетом, необходимым для воздействия на массы русского народа.

Этот «вызов» президент Вильсон принимал. Он отвечал его историческому видению, да и эмоциональным надобностям. История, столкнув между собой две европейские группировки, давала ему положение арбитра и лидера, а он старался соответствовать исторической задаче. И если Ллойд Джордж и Клемансо сомкнулись в глухих проклятьях советскому режиму, то Вудро Вильсон старался смотреть на происходящее в стане русского союзника с более размашистых позиций. Он утверждал, что «ни в коей мере не потерял веры в результат происходящих в России процессов» {833}. Президент находился на линии создания полномасштабной идейной программы Америки в текущем мировом кризисе знаменитых «14 пунктов».

<hr/>

Фрагмент из книги Вячеслава Щацилло «Первая всемирная война 1914-1918. Факты. Документы» [5]:

РОССИЯ ВО МГЛЕ

«События октября 1917 года коренным образом изменили ситуацию на Восточном фронте. Ленин и его приверженцы взяли власть в свои руки не для того, чтобы продолжать изнурительную кровопролитную войну с теми, на чьи деньги они совсем недавно безбедно были. Уже 8 ноября 1917 года II съезд Советов рабочих и крестьянских депутатов принял так называемый Декрет о мире, в котором предложил всем воюющим краям заключить мир без аннексий и контрибуций. Как и следовало ожидать, этот демагогический лозунг не был услышан ни в странах Антанты, ни в столицах центрального блока.

Не получив ответа, новоиспеченное российское правительство перешло к практическим шагам и потребовало 21 ноября от главнокомандующего армией генерала Духонина немедленно заключить перемирие с немцами. На вытекающий день аналогичное предложение было отправлено послам Антанты в Петрограде. Случилось то, чего больше всего опасались недавние союзники России. Однако никакого ответа на эти предложения большевиков опять не последовало.

22 ноября 1917 года большевистское правительство своим распоряжением сместило с поста главнокомандующего Духонина, а на его место назначило прапорщика Н. В. Крыленко. В тот же день солдатам и матросам бывшей русской армии было предложено взять дело вселенной в свои руки. 26 ноября новый главнокомандующий обратился к противнику с вопросом: согласно ли немецкое командование начать с ним переговоры о перемирии?

Ответ на этот проблема для немцев был не таким простым, как могло показаться на первый взгляд. Руководство Берлина в отношении России стояло перед альтернативой: с одной сторонки, можно прорвать уже почти не существующую линию фронта, занять Петроград и одержать окончательную военную победу с другой — заключить миролюбивый договор с Россией на жестких немецких условиях. Главным недостатком первого варианта развития событий была необходимость задействования на Восточном фронте — огромных ширях России — довольно значительных сил, тогда как стало уже совершенно очевидно, что судьба второго рейха решается на Западе. В те дни, когда большевистское правительство молило о переговорах, Людендорф потребовал к себе командующего штабом Восточного фронта генерала Гофмана и задал ему один-единственный вопрос: можно ли иметь дело с новоиспеченным русским правительством? Позднее Гофман вспоминал: «Я ответил утвердительно, так как Людендорфу необходимы были войска и перемирие высвободило бы наши доли с Восточного фронта. Я много думал, не лучше ли было бы германскому правительству и верховному главнокомандованию отклонить переговоры с большевистской волей. Дав большевикам возможность прекратить войну и этим удовлетворить охватившую весь русский народ жажду мира, мы помогли им вычесть власть».

Согласившись на переговоры с Россией, Людендорф поставил перед министерством иностранных дел условия, на которых должны вестись эти переговоры, — сдача Россией Польши, Финляндии, Прибалтики, Молдавии, Восточной Галиции и Армении, а в дальнейшем заточение с Петроградом формального союза. Правда, союзники Берлина были готовы пойти и на менее жесткие условия. Раздираемые внутренними противоречиями австрийцы, по словам их министра иноземных дел О. Чернина, были готовы «удовлетворить Россию как можно скорее, а затем убедить Антанту в невозможности сокрушить нас и заключить мир, даже если придется от чего-то отказаться».

Между тем, 1 декабря, после того как поднявшимися моряками был убит последний главнокомандующий русской армией Духонин, большевикам удалось захватить ставку в Могилеве. А за три дня до этого Людендорф дал согласие приступить 2 декабря официальные мирные переговоры с Россией. Местом переговоров был назначен Брест-Литовск.

Германскую делегацию на переговорах возглавил государственный секретарь по иноземным делам Кюльман, австрийцы тоже послали в Брест-Литовск главу своего внешнеполитического ведомства Чернина, болгары — министра юстиции, а турки — основного визиря и министра иностранных дел. Членами делегаций центральных держав были, как правило, военные и профессиональные дипломаты.

По сравнению с ними, делегация большевиков в Брест-Литовске воображала собой весьма любопытное зрелище. Возглавлял делегацию профессиональный революционер, выходец из богатой купеческой семьи, врач по специальности А.А. Иоффе. По словам военного эксперта делегации подполковника Д.Г. Фокке, этот человек с «характерным семическим лицом» имел «несимпатичный, довольно презрительный взгляд. Такой взгляд — у трусов по натуре, когда они чувствуют себя в безопасности и в удаче». При этом его долгие грязные волосы, поношенная шляпа и сальная нестриженая борода вызывали у собеседников чувство брезгливости. Не менее колоритно, по описанию Фокке, выглядели и иные представители революционного российского народа. Л.М. Карахан представлял собой «типичного армянина, почти того карикатурного «восточного человека», какой способен переходить от сонного лежебочества к крикливой, подвижной ажитации». О единственной женщине в делегации А.А. Биценко было известно лишь, что она убила военного министра генерала Сахарова, за что и получила семнадцать лет каторги.

Отправляясь в Брест, уже на подъезде к Варшавскому вокзалу в Петрограде, главы делегации с ужасом вспомнили, что у них нет ни одного представителя крестьянства. На их удачу по улице как раз шел старик «в зипуне и с котомкой». Делегаты предложили подвезти «сиво-седого, с кирпичным загаром и бездонными старческими морщинами» крестьянина до вокзала, а по дороге уговорили сопротивлявшегося деда за командировочные представлять на переговорах с немцами интересы крестьянства. Не немного импозантно выглядели на брестских переговорах и представители России от рабочих, солдат и матросов.

На первом же заседании глава советской делегации предложил переговаривающим сторонкам положить в основу переговоров недавно принятый Декрет о мире и одновременно сделать перерыв сроком на десять дней для приезда представителей краёв Антанты (большевики свято верили, что за этот срок успеет свершиться мировая революция как в измученных войной Германии и Австро-Венгрии, так и в краях Антанты). Немцы, однако, в мировую революцию не верили, а потому Кюльман заявил, что, поскольку брестские переговоры являются сепаратными, а не всеобщими, Германия и ее союзники не связаны ни с кем никакими обязательствами и обладают целой свободой действий.

4 декабря советская делегация изложила свои условия: перемирие заключается сроком на 6 месяцев, при этом на всех фронтах прекращаются военные поступки, немцы обязуются очистить Моонзундский архипелаг и Ригу и не перебрасывать свои войска на Западный фронт — рвать окончательно с недавними союзниками большевики пока не желали. При этом советская делегация постоянно подчеркивала, что речь может идти только о всеобщих, а не о сепаратных переговорах.

Немцы поначалу бывальщины в недоумении — по словам генерала Гофмана, такие условия могли ставить только победители, а не проигравшая сторона. Переброска армий на Запад продолжалась полным ходом, но под угрозой срыва переговоров 15 декабря между двумя сторонами все же была достигнута договоренность, сообразно которой Россия и центральный блок держав заключали перемирие сроком на 28 дней. В случае разрыва перемирия противники обязывались уведомить товарищ друга об этом за 7 дней. После подписания перемирия делегации возвратились домой для консультаций со своими правительствами.

Время, предоставленное для подготовки миролюбивых переговоров, стороны использовали по-разному. Советское правительство, например, 22 декабря призвало народы всего мира соединиться в борьбе против империалистов за заключение демократического мира. В Германии в ставке верховного главнокомандования 18 декабря под председательством кайзера Вильгельма состоялось совещание военного и политического руководства края. Вопрос рассматривался практически один — какие территориальные требования необходимо предъявить новому руководству России. Как вспоминал запоздалее Людендорф, на совещании было решено добиваться присоединения к рейху Литвы и Курляндии и освобождения Россией территорий Эстляндии и Лифляндии.

К этому поре развал русской армии уже принял неконтролируемый характер. После призыва к братанию 21 ноября вождь большевиков адресовался к солдатам с новым призывом — немедленно выбирать уполномоченных для переговоров с неприятелем о перемирии. Привлечение крестьян в «серых солдатских шинелях» к дипломатическим переговорам подорвало останки дисциплины в армии. Она оказалась еще больше расколотой на противников переговоров, к которым принадлежало большинство офицеров и кадровых военных, и приверженцев мира любой ценой из числа солдатской массы. Их психология была проста: «Я — вологодский (архангельский, уральский, сибирский). До нас немец не дойдет».

На вытекающий день после ленинского призыва Совнарком принял декрет о постепенном сокращении армии, согласно которому в бессрочный резерв увольнялись все солдаты 1899 года призыва. Приказ тотчас разослали по радиотелефону во все штабы. Но составлен он был столь юридически безграмотно, отличался такой расплывчатостью и нечеткостью формулировок, что только взбудоражил солдатские массы. Ответственные за проведение демобилизации назначены не бывальщины, в результате из армии, и без того пораженной вирусом дезертирства, началось повальное бегство.

Одновременно стала осуществляться «демократизация» российской армии, когда в массовом распорядке увольняли прошедших «огонь, воду и медные трубы» офицеров и генералов, а на их место назначали выдвиженцев из народа, единственной заслугой каких была лояльность к новому режиму. Неуправляемость войск ускорила окончательный развал действующей армии. 27 ноября первым заключил перемирие с противником Нордовый фронт, затем Юго-Западный, Западный, Румынский и, наконец, последним — Кавказский.

В такой обстановке и начался первый раунд переговоров в Брест-Литовске о заточенье мира между Россией и центральными державами. На этот раз советская делегация была усилена историком М.Н. Покровским, видным большевиком Л.Б. Каменевым, военными консультантами бывальщины контр-адмиршт В. Альтфатер, А. Самойло, В. Липский, И. Цеплит. Германскую и австро-венгерскую делегации возглавили министры иностранных дел Кюльман и Чернин, болгарскую — министр юстиции Попов, а турецкую — председатель меджлиса Талаат-паша.

Сепаратную миролюбивую конференцию в Брест-Литовске 22 декабря 1917 года открыл главнокомандующий Восточным фронтом принц Леопольд Баварский, пункт председателя занял Кюльман. Уже на одном из первых заседаний советская делегация предложила свою программу мира, которая заключалась из шести пунктов.

В пункте первом говорилось о недопущении насильственного присоединения захваченных во время войны территорий, а войска, какие к данному моменту оккупировали эти территории, должны быть выведены оттуда в наикратчайшие сроки. Во втором пункте призывалось восстановить в целом объеме самостоятельность тех народов, которые в ходе войны этой самостоятельности были лишены. В третьем — национальным группам, не имевшим самостоятельности до брани, гарантировалась возможность решить на референдуме вопрос о принадлежности к какому-либо государству, причем этот референдум должен быть организован таким манером, чтобы обеспечить свободное голосование и эмигрантам, и беженцам. По отношению к территориям, населенным несколькими национальностями, в четвертом пункте предлагалось гарантировать культурно-национальную, а при наличии возможностей и административную автономию. В пятом пункте заявлялось об отказе от контрибуций, а в шестом — предлагалось решать все колониальные проблемы между странами на основании I, 2, 3-го и 4-го пунктов.

После того как все предложения советской делегации были объявлены, союзники по коалиции центральных содержав попросили перерыв на один день для их обсуждения. Заседания возобновились 25 декабря, и тогда же, к удивлению многих, Кюльман заявил, что «пункты русской декларации могут быть возложены в основу переговоров о мире», и предложил установить мир без аннексий и контрибуций [81]. На самом деле согласие немцев на «демократический» мир не возбуждает удивления, если повнимательней присмотреться к политической карте конца 1917 года.

Мир без аннексий и контрибуций, по сути, означал признание правительствами и народами краёв Антанты своего военного и политического поражения. Каких бы политических взглядов ни придерживался простой англичанин, француз, бельгиец или серб, этот «мир» для него означал лишь то, что опустошившие его родимую землю немцы и австрийцы смогут безнаказанно вернуться в свои никогда не находившиеся под оккупацией и артобстрелами города и деревни. Поднимать из руин свое сломанное хозяйство при таком раскладе народам Антанты придется на собственном горбу. Вот что означал для них мир без контрибуций. Мир без аннексий предполагал, что французам навеки придется расстаться с мыслью вернуть себе потерянные Эльзас и Лотарингию, а славянским народам — с идеей восстановить собственную государственность.

Безусловно, сама идея лозунга вселенной без аннексий и контрибуций была порождена представлениями российских большевиков о Первой мировой войне как сугубо империалистической. У здравомыслящих людей, к какой бы национальности они ни относились, сегодня не возникает сомнений в ошибочности этого утверждения, а соответственно и выдвинутых большевиками лозунгов.

Да и сами немцы, поддержав на словах эти лозунги, интерпретировали их весьма своеобразно и весьма неожиданно для советской делегации. 26 декабря за чашкой чая генерал Гофман сказал, что Германия не может отпустить Польшу, Литву и Курляндию, во-первых, потому, что там находится много предприятий, работающих на оборону рейха, а во-вторых, раз уж русские признают право народов на самоопределение вплоть до филиалы, то им также следует признать самостоятельность Польши и прибалтийских народов и их право решать свою судьбу вместе с Германией. Для советской делегации заявление немцев прозвучало как грохот среди ясного неба. «С Иоффе точно удар случился», — записал Гофман в дневнике. Факт этот, на наш взор, достаточно ярко свидетельствует о степени реализма советского правительства.

Все точки над «i» немцы поставили 18 января 1918 года, когда все тот же генерал Гофман во пора переговоров положил на стол карту и попросил ознакомиться с ней российскую делегацию. Германия потребовала перенести границу России по черты восточнее Моонзундского архипелага и Риги, и далее западнее Двинска на Брест-Литовск. Россия таким образом теряла свыше 150 тыс. кв. км своей территории.

Ознакомившись с позицией союзников, советская делегация спросила перерыв для консультаций со своим правительством и отбыла в Петроград. Именно тогда среди партийного руководства и разыгрались драматические дебаты по предлогу того, принимать или нет немецкие требования.

Так, левые коммунисты во главе с Н.И. Бухариным считали вообще недопустимыми накануне мировой революции какие-либо договоренности с миром капитала, требовали немедленно прекратить переговоры и объявить международному империализму революционную войну по всем фронтам. Против заточения мира выступал и нарком иностранных дел Л.Д. Троцкий. 8 января на совещании в ЦК РСДРП(б) он предложил не подписывать мир, развязывающий руки немецкой военщине, а вместо этого брань прекратить и войска демобилизовать. Стремившийся заключить мир с немцами любой ценой Ленин в тот раз в ЦК остался в меньшинстве. Однако назначенному новоиспеченному руководителю советской делегации Троцкому было поручено всеми силами затягивать переговоры, но в случае, если немцы предъявят ультиматум, немедля принять его.

Время перерыва на переговорах даром не теряли и немцы. Именно тогда в умах германских стратегов окончательно утвердилась идея курса на дезинтеграцию России и поддержки сепаратистских националистических движений. Впрочем, этот курс никак невозможно было назвать новым. Еще в сентябре 1917 года в Литве в условиях немецкой оккупации возникло литовское националистическое движение Тариба, провозгласившее своей мишенью образование независимого государства на демократической основе. Тогда это немцев не могло особенно порадовать — Литва ими мыслилась исключительно под скипетром прусского короля. 11 декабря Тариба заявила о восстановлении самостоятельного Литовского государства, но почему-то со столицей в населенном преимущественно поляками Вильно. Этот односторонний акт, возможный исключительно в условиях немецкой оккупации, не был признан ни краями Антанты, ни Россией. Теперь немцам оставалось лишь посадить на литовский престол подобающего кандидата. Таковым оказался герцог Вильгельм фон Урах, одинешенек из представителей Вюртембергской династии. Ему даже придумали соответствующее имя — Миндаугас II, но тут наступил ноябрь 1918 года и литовцам пришлось стать без короля.

Но самым лакомым куском для немцев, конечно, была Украина. В начале 1918 года внутреннее положение там выделялось крайней неустойчивостью. Центральная Рада — объединение разнородных партий националистического толка — еще 23 июня 1917 объявила об самоуправления Украины в составе России. 24 января 1918 года, воспользовавшись хаосом в России, Центральная Рада провозгласила самостийность Украины, негласно согласившись на оккупацию своей края немецкими и австрийскими войсками. Однако 8 февраля Киев был взят Красной Армией, в Харькове образовано советское правительство, а Центральная Рада неслась на Волынь.

Надо отметить, что отъезд советской делегации в Петроград вызвал неоднозначную реакцию в стане центральных держав. В Вене, так, очень опасались, что большевики больше не вернутся за стол переговоров. Скорейшего мира требовало измученное многолетней войной и голоданием население не только Австро-Венгрии, но и Германии, где только в стачке на крупнейших берлинских заводах приняло участие более 400 тыс. пролетариев. В этих условиях союзники решили заключить мир с Украиной в лице представителей Центральной Рады.

Решение заключить мир с фиктивным правительством союзникам далось непросто. 21 февраля главы делегаций Германии и Австро-Венгрии выехали в Берлин, чтобы проконсультироваться по проблеме: а стоит ли вообще подписывать мир с Центральной Радой, чей суверенитет, по образному выражению Троцкого, ограничивался комнатой, занимаемой в Бресте. Да и в сам город делегаты самостийной Украины смогли пробраться, лишь заявив представителям Красной Армии, что они являются членами советской делегации.

Как бы то ни было, 27 февраля в Брест-Литовске представители четверного альянса и Центральной Рады подписали мирный договор. По нему до 31 июля того же года Украина обязывалась поставить Германии и Австро-Венгрии 1 млн тонн хлеба, 400 млн штук яиц, не немного 50 тыс. тонн мяса в живом виде, сахар, марганцевую руду и еще много чего. В ответ союзники обещали оказать Раде поддержка в борьбе против большевиков. Договор с Украиной оказался как нельзя более кстати для союзников по центральной коалиции, особенно для Австро-Венгрии, где резервов продовольствия по самым «голодным» нормам оставалось только на месяц. Средства массовой информации немедленно распропагандировали этот, по словам Чернина, «хлебный» соглашение, что способствовало нормализации внутренней обстановки в стране. Вот как оценивал Брестский договор с Украиной известный немецкий историк Ф. Фишер: «Особенностью этого вселенной было то, что он был совершенно сознательно заключен с правительством, которое на момент подписания не обладало никакой властью в собственной стране. В итоге все многочисленные преимущества, которыми немцы владели лишь на бумаге, могли быть реализованы лишь в случае завоевания края и восстановления в Киеве правительства, с которым они подписали договор».

Подписав договор с Украиной, в Берлине решили заговорить более жестким тоном и с Петроградом. В день подписания вселенной с Радой генерал Людендорф послал телеграмму Кюльману, в которой напомнил об обязательстве через сутки после подписания вселенной с Украиной прервать переговоры с российской делегацией. Предъявления советской делегации ультиматума о принятии германских условий мира от своего министра иноземных дел в приказном порядке потребовал и кайзер Вильгельм II. Кюльман четко выполнил данные ему инструкции и предъявил российской делегации ультиматум с категорическим заявкой принятия германских условий. Ответ на него большевикам предстояло дать не позднее 10 февраля.

Руководитель советской делегации Троцкий, как того спрашивали немцы, дал свой ответ, но он был довольно неожиданным и противоречил полученным от Ленина инструкциям. «Мы выходим из войны, но вынуждены отказаться от подписания миролюбивого договора», — заявил Троцкий. Одновременно он отправил телеграмму главнокомандующему Крыленко с требованием немедленно издать по армии распоряжение о прекращении состояния войны с Германией и ее союзниками и о всеобщей демобилизации. Этот приказ был получен всеми фронтами 11 февраля.

Что же прикасается германской стороны, то она заявила о том, что неподписание Россией мирного договора автоматически влечет за собой прекращение перемирия, после чего Троцкий покинул Брест-Литовск.

13 февраля 1918 года верхушка второго рейха скопилась в небольшом курортном городке Бад-Хомбурге на западе Германии, чтобы оценить ситуацию, сложившуюся после срыва мирных переговоров. На совещании присутствовали Вильгельм, Кюльман, канцлер Гертлинг, почти все высшее военное командование, в том числе, природно, и Гинденбург с Людендорфом. Как вспоминал последний, на совещании было принято решение «нанести короткий, но сильный удар расположенным против нас русским армиям, который позволил бы нам при этом захватить большое количество военного снаряжения». 16 февраля генерал Гофман уведомил оставшегося в Бресте представителя советской делегации А.А. Самойло, что 18 февраля гладко в 12 часов пополудни Германия начинает наступление на всем протяжении Восточного фронта.

Ровно в указанное время 47 пехотных и 5 кавалерийских дивизий противника двинулись вперед. В кинофильмах и иных художественных произведениях советского периода последующие события описываются как обрушившийся на нашу страну все сметающий на своем пути огненный тевтонский смерч. На самом деле события развивались совершенно по другому сценарию. К февралю 1918 года совместные германо-австро-венгерские войска на Восточном фронте насчитывали не более 450 тыс. человек (осенью 1916 года — немало 1,5 млн), и состояли они в основном из солдат старших призывов — все наиболее боеспособные части давно уже были переброшены на Запад, где решалась судьбина этой великой битвы народов.

Подробные описания событий февраля 1918 года содержатся в дневниках генерала Гофмана: «Это самая комическая брань, какую можно себе представить. Она ведется только на железной дороге и грузовиках. Сажают какую-нибудь сотню пехотинцев с пулеметами и с одной пушкой и отправляют до ближайшей станции. Берут станцию, большевиков арестовывают и продвигаются дальше». Он приводит ужасающие факты, когда один лейтенант и 6 боец взяли в плен 600 казаков, без борьбы захватывались пушки, автомобили, локомотивы. Да что пушки! Без борьбы, на основании только панических вестей сдавались большие города. Так, 18 февраля немецкий отряд менее чем в 100 штыков взял Двинск. где в ту пору был штаб 5-й армии Северного фронта. 19 февраля был сдан Минск, 20-го — Полоцк, 21-го — Репина и Орша, 22-го — латвийские Вольмар и Венден и эстонские Валк и Гапсала, 24-го небольшой отряд немецких мотоциклистов принудил капитулировать огромный русский гарнизон в Пскове, 25-го большевики позорно оставили Борисов и Ревель. Только Нарва оборонялась до 4 марта. За 5 дней немецкие и австрийские армии продвинулись в глубь российской территории на 200–300 км. Это были одни из самых черных дней в многовековой истории России. Под угрозу было поставлено само ее историческое бытие.

Что же прикасается Украины, то и там наблюдалась подобная картина. Наступление немцев и австрийцев шло исключительно по железной дороге, а разрозненное сопротивление оккупантам оказывали лишь доли Чехословацкого корпуса. 21 февраля немецкие войска вошли в Киев, где была восстановлена власть Центральной Рады.

Наступление немцев по всему фронту принудило Ленина предпринять решительные шаги, и в результате острой борьбы в руководстве ЦК большевистской партии ему удалось сломить сопротивление левых по проблеме о подписании договора с Германией. Уже утром 19 февраля в Берлин была послана телеграмма с согласием Советского правительства зачислить немецкие условия мира. Немцы, однако, наступления не прекратили и потребовали от российской стороны официального письменного уведомления. 21 февраля, в день взятия немцами Киева, Совнарком зачислил декрет-воззвание «Социалистическое отечество в опасности!». Началось спешное формирование Красной Армии для отпора вражескому наступлению.

23 февраля советским правительством из Берлина бывальщины получены новые условия мира, значительно более жесткие, чем прежние.

Новый ультиматум состоял из 10 пунктов. Если первые два повторяли заявки от 9 февраля, то есть отвод войск за «линию Гофмана», то в других от России требовалось полностью очистить Лифляндию и Эстляндию, признать правительство Центральной Рады и вывести армии из Украины и Финляндии, а также вывести полностью войска из Турции и возвратить ей анатолийские провинции. Кроме того, русская армия должна быть целиком демобилизована, всем кораблям следовало вернуться в порты и разоружиться, а в Ледовитом океане до заключения мира устанавливалась немецкая блокада. На принятие этого ультиматума отводилось двое суток.

Ультиматум был обсужден на собранном в тот же день заседании ЦК. Ленин потребовал немедленно согласиться на условия немцев, а в противном случае пригрозил отставкой. За предложение лидера большевиков проголосовало 7 человек, 4 бывальщины против и еще 4 воздержалось. Вечером того же дня решение ЦК было поддержано и правительством большевиков — ВЦИК и СНК. Сообщение об этом было послано в Берлин 24 февраля, в ответ пришло требование подписать мир в течение трех дней с момента прибытия советской делегации в Брест-Литовск. В тот же день немцы приостановили свое наступление.

Советская делегация вернулась в Брест-Литовск 1 марта. Министры иностранных дел противной стороны даже не стали ее дожидаться и уехали в Бухарест заключать мир с Румынией. По приезде глава делегации заявил, что Советская Россия дает свое согласие на обстоятельства, которые «с оружием в руках продиктованы Германией российскому правительству», и отказался вступать в какие-либо дискуссии, чтобы не создавать видимость переговоров.

Брест-Литовский миролюбивый договор был подписан 3 марта. Экстренно созванный 6–8 марта 1918 года VII съезд РКП(б) одобрил позицию Ленина в проблеме о заключении этого, по его образному выражению, «похабного», мира, а IV съезд Советов 15 марта договор ратифицировал.

Брестский соглашение состоял из нескольких документов: самого мирного договора между Россией, с одной стороны, и Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией — с иной, заключительного протокола к договору о таможенных пошлинах и тарифах на отдельные товары, русско-германского дополнительного договора к мирному договору, русско-австро-венгерского, русско-болгарского и русско-турецкого добавочных договоров.

Сам по себе мирный договор состоял из 13 статей. В нем констатировалось прекращение состояния войны между Россией и союзниками по центральной коалиции, но Россия теряла огромные территории — Украину, Польшу, Прибалтику и доля Белоруссии, всего около 1 млн кв. км с населением более 50 млн человек. На этой территории добывалось 90 % угля, производилось 54% индустриальной продукции России. Страна оказалась откинутой к допетровским временам.

Одновременно Россия выводила с указанных территорий все свои армии, а Германия, наоборот, их туда вводила и сохраняла за собой контроль над Моонзундским архипелагом и Рижским заливом. Кроме того, русские армии должны были покинуть Финляндию, Аландские острова близ Швеции, округа Каре, Аргадан и Батум передавались Турции. С черты Нарва — Псков — Миллерово — Ростов-на-Дону, на которой в день подписания договора находились немецкие войска, они должны были быть выведены лишь после подписания всеобщего договора.

Брестский договор восстанавливал крайне невыгодные для России таможенные тарифы 1904 года с Германией. Любопытно, что 27 августа 1918 года, когда даже германский генеральный штаб пришел к выводу, что разгром второго рейха неминуемо, большевики согласились подписать с Берлином дополнительный договор, касающийся финансовых проблем. По нему Россия должна была уплатить Германии контрибуцию в различных конфигурациях в размере более 6 млрд золотых марок.

Вот таким оказался «мир без аннексий и контрибуций», предложенный России Германией. После подписания Брестского вселенной в Берлине царила эйфория. Сам документ в рейхстаге был ратифицирован почти единогласно — против выступила только небольшая группка самостоятельных социалистов. Шовинистическое безумие в стране подкрепил и Бухарестский договор от 7 мая 1918 года, по которому Румыния, признав свое разгром, теряла всю Добруджу и стратегические карпатские перевалы, что открывало путь для вторжения в страну венгерских войск в любое время года. Румыния обязывалась выплачивать бывшим противникам огромную контрибуцию и на 50 лет отдавала все свои природные обеспеченности, включая «излишки» урожая в распоряжение немцев».