Текст: Дмитрий Шеваров Георгий Вайнштейн, 22 года Волею судьбины и послевоенных обстоятельств маленький архив Георгия Вайнштейна оказался в семье поэта Андрея Анпилова.

Георгий Вайнштейн. 1941 год. Фото: Из архива Андрея Анпилова

Вот что повествует Андрей Дмитриевич:

“Георгий родился в 1919 году. Сто лет прошло. В семье его звали Жориком, в институте Жорой.

Есть фото 1924 года, в Берлине. Может, папа там работал по торговой линии. Судя по всему, детство у мальчика было золотое, книжное. Один ребенок на всю семью, на двух сестер и брата. Дядя Федя не завел своих детей и вся его влюбленность досталась Жоржику.

В сущности, про мальчика почти ничего не известно. Папа Вайнштейн довольно рано испарился или посадили.

Обучался в ИФЛИ с 1939-го, писал стихи, в 1941-м ушел добровольцем на войну и не вернулся. Немного стихотворений осталось да перевод рыдания Ярославны. В РГАЛИ, кстати, есть записка рукой Пастернака: пропустить на мой вечер студентов Павла Когана и Георгия Вайнштейна…”

В интернете отыскались два фрагмента из мемуаров. Про школу и про институт.

“Есть в списке и Жора Вайнштейн. Он вспоминается пухленьким маменькиным сыночком. Они жили сам-друг с матерью, отца у Жоры не было. Мать его боготворила и частенько провожала в школу.

Жора тоже ушел на фронт и пал кончиной храбрых в бою. Потом мы все узнали, что мама Жоры не смогла вынести горя.” (Надежда Манжуло.)

“Жора Вайнштейн тоже был эрудитом, из числа ходячих энциклопедий. Он мог часами не закрывать рот, выдавая многообразную информацию. От него я узнал о переводах Омара Хайяма, сделанных Тхоржевским, о дневниках Жюля Ренара…

До войны, в институте, он был освобожден даже от физкультуры

Жора неплохо знал немецкий, переводил Гейне, писал и сам стихи… В них не было никакого бряцания оружием и “всех победим”… Их мир – это мир одиноких оригиналов, способных страдать, но неспособных на зло. Со своими стихами они не вылезали на трибуну и не мнили себя будущими поэтами, которые теперь могут третировать науками. Интересы их были связаны с книгами, умудрялись они как-то оставаться вне житейского. Фигуры их сугубо штатские, они были отпущены не только от армии, но даже и от физкультуры. Однако каким-то образом оказались в армии и не вернулись…” (Г.Н. Эльштейн-Горчаков.)

Андрей Анпилов вспоминает дальней:

“Дядя Федя мужчин терпеть не мог, дамский угодник. Никого не ставил ни во что – ни меня, ни кузена моего Леню, ни отца моего, художника. Вот лишь Жорика вспоминал. Без подробностей, без сюжетов и характеристик. Просто вздохнет ни отчего – “Жорик, Жорик…”

Стихи, что остались от Жорика, – с прессом дара, хотя еще неизвестно – какого.

Переводчик бы вышел точно, судя по ученому складу и отзывам – литературовед бы получился нерядовой.

А может – и натуральный поэт.

Жаль, что сохранившаяся тетрадь – школьная еще. Стихи памяти Кирова, первое мая, лирика, перевод, проба сюжета… С этими предметами Жорик пришел в ИФЛИ. Много совсем детского и газетного, взвейтесь-развейтесь.

Видно, что на слуху девятнадцатый век, Лермонтов. И двадцатый – Маяковский, Багрицкий, Светлов. Эксперимента еще никакого, одни предчувствия. Ветер, буря, шторм, пурга.

Не обманули предчувствия:

Белым снегом засыпает

Черные ресницы…

Стихотворений заключительных лет не осталось, что не значит, что их нет нигде. Может, их отдавали писательнице Дубинской, когда она собиралась писать книгу о Жорике. Может, где-то в архивах…

От семейства Жорика не осталось никого кровного.

Всё, кажется, было за то, чтобы Жорика забыли все и навсегда.

Но не все его забыли…”

Стихотворения Георгия Вайнштейна

Прощание

В черноволосой мгле зажглась звезда далекая,

Буйный ветер зарыдал и стих,

Ты ушла печально, одинокая,

Бросив мне холодное “извини”.

<…………………………….>

И я вспомнил тот весенний вечер,

Когда милой я тебя назвал,

В этот вечер нашей первой встречи,

Помню… я тебя расцеловал.

Это ложь, что мы с тобой расстались,

Это ложь, что ты ушла в туман,

Ты ушла – вокруг меня осталась

Только ночь, сводящая с ума.

Буйный вихрь воет и рыдает,

Сердце мне своей тоскою рвет,

Это по тебе, моя родная,

Ураган бушует и поет.

Это по тебе, моя родная,

Майской ночью соловьи печалятся,

Твой туманный облик вспоминая,

Вспоминая твой печальный взгляд.

Пусть же громче завывает вьюга,

Заглушив бренчание гитар,

Так прощай же, милая подруга,

Пропадай, крылатая мечтание.

Я пошел дорогою далекою,

Я сложил печально-звонкий стих,

Я догнал подругу черноокую

И вернул последнее “прости”.

В черной мгле зажглась звезда далекая,

Злобный вихрь зарыдал и стих…

Ты ушла печально-одинокая,

Унося мой запоздалый стих.

1930-е

Плач Ярославны

Ранним утром, светлым утром

Ярославна причитает,

Одинокою кукушкой

Несмело голос подает.

Ранним утром, светлым утром

Ярославна причитает

И тоскует и рыдает

У Путивлевских ворот.

“Я кукушкой полетаю

По размашистому Дунаю,

Над Каялой помахаю,

Я бобровым рукавом.

Рану Игоря промою

Я студеною водою,

Чтоб он смог опять воевать

С басурманом Кончаком”.

Ранним утром, светлым утром

Ярославна причитает,

И горюет и тоскует,

И кукует и поет:

“О могучий славный вихрь,

Ты летишь на легких крыльях,

Ты качаешь и волнуешь

Мутно-синий небосклон…”

Унеси меня, могучий,

За туманы, скалы, тучи,

Где реют под облаками

Только соколы да ты.

Ах, зачем, владыка-ветер,

Ты развеял мою радость,

Растрепал мою одежду,

Разорвал мои цветы?”

Ранним утром, ясным утром

Ярославна причитает,

И томится и вздыхает,

И страдает и поет:

“Днепр могучий и прекрасный,

Ты пробил ущелья в скалах,

Сделай так, чтоб я не ведала

Ни печалей, ни забот.

Днепр могучий и прекрасный,

В нежной зыбкой колыбели

Ты баюкал, ты лелеял

Станиславовы ладьи.

Почему же ты не желаешь

Мужа милого взлелеять?”

Ранним утром, светлым утром

Ярославна причитает,

Ярославна тихо плачет,

Ярославна слезы льет:

“Солнце, ликующее солнце,

Ты сверкаешь изумрудом,

Но твоя улыбка, солнце,

Гибель Игорю несет…”

Ранним утром, светлым утром

Ярославна причитает,

Одинокою кукушкой

Несмело голос подает.

И тоскует и рыдает

У Путивлевских ворот.

1935