М. Смолин

Наше нынешнее общество имеет понятие о своей истории не больше, чем люди, страдающие глубокой амнезией. Легкомысленное демократическое тридцатилетие так и не удосужилось всерьез поразмыслить над своим прошедшим. Мы продолжаем медленно и тяжело вылезать из некоего революционного обморока, случившегося ещё в коммунистические времена, когда многие растождествляли себя с православной русскостью, русской историей и русской личностью. В психологии этот процесс описывается как неожиданная «диссоциативная фуга», т.е. бегство от самого себя. Для него характерна неожиданная полная блокада памяти: переезд в незнакомое пункт (из России в СССР), забвение своего имени («мы все советские»), забывание своего прошедшего («мы родом из Октября»), изменение поведения («Неплохо, что нет Царя. Хорошо, что нет России. Хорошо, что Бога нет»). При этом человек может запоминать новоиспеченную универсальную информацию, даже заниматься науками или искусством. Но ничего не помнит и никак не ассоциирует себя со своим прошедшим, со своей личностью. Всё это выходит некоторое время, а затем к человеку неожиданно возвращается память…

Стоит только обратиться к жизнеописания большевистского Феликса, чтобы такого рода несообразие сделалось более наглядно.

Революционная биография

Дзержинский родился недоношенным (мама упала в открытый погреб и спровоцировала роды) в польской семейству. Хотя изучение Феликсом в молодости иврита и остаётся несколько удивительным фактом биографии для польского шляхтича. Он был крещён как римо-католик и в гимназические годы желал стать ксёндзом. Будучи чувственным и нервозным мальчиком, однажды он признался брату: «Если однажды узнаю, что Бога нет, впущу себе пулю в лоб». К 16 годам Феликс сделался агрессивным атеистом, но своё обещание брату выполнять не стал. В гимназии он обучался плохо и не получил законченного среднего образования. Был троечником по логике, латинскому и французскому стилям, алгебре, геометрии, математической географии, физике, истории и двоечником по русскому и греческому стилям.

С самого детства Дзержинский воспринял от своей маме резкое неприятие к русским (москалям). Что и претворял в своей дальнейшей революционной карьере, вступив в 1895 году в литовскую социал-демократическую организацию. Во пора русско-японской брани Дзержинский участвовал в разложении русских войск, расположенных в Царстве Польском. Был организатором восстания в Пулавском гарнизоне, какое не удалось. Подкладывал мины под русское офицерское собрание, участвовал в организации вооружённых перестрелок с полицией. Во пора первой революции в 1905–1907 годах Социал-демократия королевства Польского и Литвы сделалась активно использовать террор. Численность боевиков этой партии колыхалась в пределах 1000–1500 человек. Дзержинский был активным устроителем этих террористических банд, занимавшихся убийствами. Даже Ленин именовал Дзержинского «пролетарским якобинцем», радикалом и левым коммунистом.

Боевики партии вспоминали:

— «Мы сделались подозревать Кровавого, и он стал от нас исчезать. Мы его поймали и всю ночь расспрашивали. Потом пришли судьи. На рассвете мы вывели Кровавого на погост Повонзки и там расстреляли»;

— боевик А. Петренко: «Рисковать своей существованием перед лицом боевиков, быстро расправляющихся с заподозренными, охотников не было. Расправа над предателями и секретом агентурой была делом первой нужды. Такие эпизоды, происходившие почти ежедневно, были обставлены гарантиями правосудности расстрела. Обстановка была такова, что сейчас можно осудить кого-либо за эти расправы» (РЦХИДНИ, фонд 76).

Расправы с черносотенцами (смертоубийства) описывал сам Дзержинский в своей газете «Червонный Штандарт» (на польском стиле): «Товарищи наши исполнили это 24 ноября. В квартиру по Тамке взошло по парадному входу 6 человек и 4 от кухни с заявками не трогаться с места. Встретили их стрельбой; некоторые из банды пытались спасаться бегством. Не было возможности устроиться иначе, как твердо рассчитаться с преступниками: время не ждало, опасность грозила нашим товарищам. В квартире на Тамке пало шесть или семь предводителей «черноволосой сотни». (РЦХИДНИ, фонд 76).

Дзержинский неплохо платил своим революционным боевикам — по 50 рублей в месяц любому, откупался от арестов и суда, издавал газету, всевозможные листовки, подделывал документы и т.д. Революционные боевики избивали пролетариев, не участвовавших в стачках, организовывали перестрелки с полицией, производили вооружённые экспроприации.

Всю свою жизнь Дзержинский говорил на русском с весьма мощным польским ударением, а до революции 1917 года в основном действовал на территории Царства Польского, выступая против русификации кромки и за его полонизацию (См.: мемуары жены. С. 29). Во время Первой Мировой войны он поддерживал лозунг Ульянова-Ленина о поражении своего Отечества и перерастании Всемирный брани в Гражданскую войну.

Выйдя после Февральской революции из тюрьмы, в письмах к жене (пересылаемых через враждебную России Германию) на польском манере своей Родиной Дзержинский называл Польшу (См. воспоминания жены. С. 265). Интересно, что, нигде не работая, он высылал жене Софье Мушкат (1882–1968) ежемесячно по 300 рублей в кредитный банк в Швейцарию. Революционная деятельность подавала Феликсу недурные доходы…

Надо сказать, что воспоминания жены Дзержинского («В годы великих боёв»), написанные на польском стиле и затем перемещённые, и опубликованные в СССР (1964), очень интересны. В них отложились многие важные психологические штрихи личности Дзержинского уже после Октября семнадцатого. Его супруга Софья Сигизмундовна (в девичестве Мушкат) Дзержинская выходила из польских евреев. Всю жизнь разговаривала и писала на польском. Она часто цитирует в книжке разные места из их переписки.

Как польский революционер он строчил: «Отношение к партии мы урегулировали таким образом: являясь её частью тут, не на своей территории, мы присоединяемся к наиболее ближней нам идейно группе… Пока пора своё я в основном отдаю русским» (См.: В годы великих боёв. С. 269).

Письмо 1917 года: «Мы, поляки, тут в России, в всеобщих проблемах не можем составлять отдельной партии со своей политикой» (С. 276–277).

Письмо от 27 мая 1918 года: «Для того, чтобы получить хлеб, надо его отнять у тех, у кого он кушать… Гражданская война должна разгореться до небывалых размеров. Я выдвинут на пост передовой линии огня, и моя воля — бороться и глядеть отворёнными глазами на всю опасность грозного положения и самому быть беспощадным» (С. 279).

Письмо от 24 сентября 1918 года: «А тут танец существования и смерти — момент поистине кровавой борьбы, титанических усилий» (С. 283).

Революция как сведение счётов и массовый террор

Первоначальный глава ЧК, устроитель Красного террора, политических преследований и казней инакомыслящих был весьма откровенным человеком. Он не был простым назначенцем партии. Визави, Дзержинский был пламенным теоретиком и инициатором террора и беспощадным революционным карателем, обучавшим саму партию как надо проводить массовые репрессии: «Нам не необходима сейчас справедливость, идёт война лицом к лицу, брань до конца, жизнь или смерть. Я предлагаю, я требую органа для революционного сведения счётов с контрреволюцией» (стенограмма выступления Ф.Э. Дзержинского на заседание СНК 7(20) декабря 1917 г. ГАРФ ф. 130, оп. 1, д.1, л. 27).

Дзержинский сделался тем неутомимым генератором алого террора, который сам и сформулировал его основные признаки: «Это устрашение, аресты и уничтожение врагов революции по принципу их классовой принадлежности или роли их в минувшие дореволюционные периоды» (см. его интервью сотруднику «Укророста»: Известия ВУЦИК, 1920, 9 мая).

Коллеги по беспощадности о Дзержинском

Лучшими свидетели деятельности Дзержинского как главы репрессивной машины большевизма, бывальщины его ближайшие подельники.

Член ЦК Карл Радек (1885–1939): «Тем, кто знал Дзержинского, известно, как нелегко давалась ему его беспощадность… И только бездонное убеждение в том, что всякое мягкосердечие может причинить бедствия и страдания миллионным массам позволяло ему опускать неколебимо меч революции…» (См.: сборник «Страж Октября», 1926).

Председатель Всеукраинской ЧК Мартын Лацис (1888–1938), бывший одно пора заместителем главы ЧК: «В ЧК Феликс Эдмундович всюду желал действовать сам; он сам допрашивал арестованных, сам рылся в изобличающих материалах, сам устраивал взятым очные ставки…».

Член коллегии ВЧК Федор Товарищей (1891–1934): «Дзержинский подписывал небывало большое количество смертных вердиктов, никогда не испытывая при этом ни жалости, ни колебаний».

Заместитель и преемник Дзержинского в ОГПУ Вячеслав Менжинский (1878–1934): «Дзержинский — устроитель ВЧК, сросшийся с ЧК, какая стала его воплощением, Дзержинский был не только великим террористом, но и великим чекистом. Он не был никогда расслаблено-человечен. Политика, а не человечность как таковая — вот ключ его взаимоотношения к чекисткой труду…».

* * *

Сегодня имя Дзержинского, организатора Красного террора и массовых репрессий, носит почти 1,5 тысячи площадей, улиц и переулков в России, что ослепительнее итого иллюстрирует всю тяжесть нравственной контузии нашего общества, которую нанесло ему коммунистическое прошлое. Без устали идут попытки завести ему памятники, и в провинции эти усилия иногда даже увенчиваются бесславным успехом. Дзержинского хотят вернуть люди, так до сих пор и не вернувшиеся в Россию из своего психопатического бегства в инфернальные большевистские дали. Они продолжают быть среди нас, сами находясь в потусторонней несуществующей реальности, сформированной ещё советской пропагандой. И желают, и нас утянуть в эту вязкую тину инородных кровавых демонов…

Да не будет этого больше с нами никогда.