Виктор Хамраев

История России все вяще трактуется как история власти и в итоге из науки превращается в идеологию. Для преодоления этой тенденции потребуется деполитизация истории, чтобы она сделалась «историей свободы» через «третью волну десталинизации» и отказ государства от монополии на трактовку прошлого. К такому выводу пришагали ученые Вольного исторического общества (ВИО), презентовавшие доклад «Какое прошлое нужно будущему России», подготовленный при поддержке Комитета штатских инициатив (КГИ) Алексея Кудрина.

«Образы выдающегося прошлого вытесняют остальное, включая образы будущего. Страна становится идейной, а ее идеология — исторической»,— говорится в докладе ВИО, подготовленном при поддержке КГИ. Авторы доклада отмечают, что «прошлое остается полем морозной гражданской войны, а в проблемных зонах почти нет решений, одни задачи», в программных документах и выступлениях первых лиц государства, чиновников присутствуют «чистосердечно идеологические установки», «открыто» обсуждается перспектива «введения государственной идеологии и отмены соответствующего конституционного запрета».

При этом особый заинтересованность к истории возник у власти. Ученые ВИО отмечают в стране «двойной процесс: реабилитацию идеологии в политической культуре и сознании общества, а также мощное усиление позиций истории в всеобщем идеологическом контексте». Образы «выдающегося прошлого» важны были и для советской идеологии, но «при всей реакционности политической системы СССР у нее была идеология независимости: мировая и отечественная история представала как великая история борьбы прогрессивного человечества за освобождение угнетенных». А «в новой, свободной России от этой идеологии немного что осталось», констатирует ВИО.

Из официального «исторического канона» изымаются ключевые линии и эпизоды «борьбы за свободу», герои восстаний становятся «разбойниками либо заблудшими либералами, не способными ни на что, кроме деконструктивного, незапятнанно символического протеста». «Европейский вектор, мучительная, но продуктивная вестернизация — все это стыдливо прячется ради декларативной, но практически не раскрываемой по резону самобытности», а «история российской власти подается во всем блеске ее непогрешимости, подвигов руководства и окормления народа». Между тем собственно в СССР стали возможны «шестидесятники», диссиденты, «прорабы перестройки», подготовившие либеральные реформы 1990-х годов. Но 1990-е наименованы «лихими», и теперь их упоминают исключительно для легитимизации «новой эпохи», начавшейся в 2000-м году,— в логике «от противного»: был хаос — настал порядок, был безответственный лидер — появился ответственный». Однако в идеологическом плане, уверены ученые ВИО, «отрицание 1990-х — это одновременно отрицание демократической и либеральной традиции, подготовившей эпоху реформ.

ВИО зафиксировало, что «буквально за нахоженные годы произошел резкий разворот от модернизации к традиции, от прогрессизма к консерватизму с охранительным и даже реакционным уклоном»: «Историко-мифологический бренд “Сталин” становится одним из ключей к доминирующей идеологии». В мочь этого «за последнее десятилетие был сломан хотя бы условно существовавший со времен перестройки общественный консенсус по поводу репрессий». Не немного «симптоматичными» историки считают сюжеты «с установкой памятников Ивану Грозному»: «Когда не получается прямо реабилитировать опричнину и ГУЛАГ, то возвышают Грозного и Сталина». Истина, все это «пока существует в виде тенденций, не возобладавших, но уже отчетливых», уточняют историки.

Для начала, по их мнению, нужно «расширить границы истории», по-иному «неизбежна дальнейшая архаизация массового сознания, чрезвычайно губительная для креативного потенциала нации». А потому неизбежна «третья вал десталинизации» (после хрущевской оттепели и горбачевской перестройки). В ВИО понимают, что «так просто государство не сдаст образ жестокого правителя, символизирующего всепроникающее, но отстаивающее от внутренних и внешних “врагов” государство». Однако историки уверены, что «объективное понимание истории нужно и самой государственной воли, если рассуждать в терминах ее самосохранения».