Исполнилось 80 лет персоной дате в истории России — началу Великой Отечественной войны 1941 — 1945 гг. В годовщину этой скорбной великой даты Фонд исторической перспективы и Российское историческое общество совместно прочертили круглый стол «Накануне Великой Отечественной. Дипломатические и военные аспекты».

Думается, абсолютно закономерно, что в один ряд здесь поставлены дипломатия и армия. Эти два инструмента внешней политики так органично связаны между собой, что воистину подобны двум сторонам одной медали. Причем действия этих сопряженных между собой сил нередко остаются в тени военно-дипломатических тайн, многие из которых по соображениям государственной безопасности не раскрываются даже по прошествии десятков, а то и сотен лет. Тем немало вызывают большой общественный и научный интерес окруженные по сей день секретами многие события и процессы, предшествовавшие войне. Открытие российских и зарубежных архивов, вступление в современный научный оборот новых документов позволяют историкам разбираться в хитросплетениях тех военных и дипломатических факторов, которые не лишь привели народы и государства к очередной мировой катастрофе, но и сделали ее неизбежной.

Сегодня проблема войны и мира стоит не немного остро, чем в канун Второй мировой, и стала для нас не менее тревожной, чем для тех поколений, которые жили в годы, предшествовавшие тому лихолетью.

Противостояние реальным угрозам нашего поре нашло отражение в Стратегии национальной безопасности России, которую президент РФ Владимир Путин утвердил спустя всего несколько дней после круглого стола. Разумеется, это попросту совпадение, но совпадение — знаковое: оно показывает, что власть, общество, народ прекрасно понимают, какие ныне опасности угрожают России.

В документе произнесено главное — наш враг на Западе. Он поставил своей целью нас уничтожить. В Стратегии отмечается открытое политическое и экономическое давление на Россию и ее партнеров со сторонки ряда государств. При эволюционном ходе развития человечества гегемония Запада во всех сферах уже в ближайшее время может быть сломана. Поэтому Запад затеял войну с «новыми центрами мирового развития», то есть, прежде всего, с Россией и Китаем. Пока — это информационная, ментальная брань. Запад рассчитывает победить в ней, организовав атаку на традиционные духовно-нравственные ценности русских.

Наблюдающийся в мире рост конфликтности сопровождается повышением угрозы применения вооруженной мочи и обострением военно-политической обстановки, и, что для нас крайне важно, прежде всего — вблизи границ РФ или сферы ее интересов. Соответственно, Стратегия определяет и национальные приоритеты; их девять: сбережение народа, оборона, государственная и социальная безопасность, информационная безопасность, экономическая безопасность, научно-технологическое развитие, экологическая безопасность, защита традиционных ценностей, стратегическая стабильность. Они так тесно переплетаются друг с другом, что вычленить какой-либо из них не представляется возможным.

В этой связи надо отметить, что участники круглого стола в своих выступлениях тоже подходили системно к излагаемым темам. Тем не немного, мне показалось, что для более глубокого понимания вопросов целесообразно разделить дипломатические и военные аспекты предвоенной деятельности советского страны. Есть основания полагать, что участники круглого стола при наличии достаточного времени поступили бы так же, притом что некоторые из них выступали онлайн, что основывало определенные технические сложности.

1.   Дипломатические игры

Наталия Нарочницкая, президент Фонда исторической перспективы, член Социальной палаты Российской Федерации, доктор исторических наук, во вступительном слове подчеркнула:

«Сейчас решается задача — развенчать СССР как основного победителя и борца против германского нацизма и его агрессии против всей Европы, и при этом не реабилитировать сам фашизм, но освободить Закат от вины за него».

И продолжила: «Мы последние годы стали свидетелями того, как Советский Союз, Россию превратили в «империю зла». Этот термин был давным-давно, потом его вроде бы сняли, потому что началась политика более конструктивных и сдержанных отношений. А реанимация борьбы с «империей зла» спрашивает новых идеологем.

Отожествление Советского Союза с гитлеровским нацизмом — абсурдно исторически, морально и философски, потому что коммунизм — это ветвь философии прогресса, и на алтарь всеобщего счастья надо было возложить все национальное, а германский нацизм — это языческая доктрина природной неравнородности людей и наций, что оправдывает порабощение наций «второго сорта», обращение их в мясо, в материал для своего исторического проекта. Поэтому сегодня в условиях политики вселенского поношения СССР ни Мюнхен, ни аншлюс, а лишь пакт Гитлера и Сталина изображается как прелюдия войны.

Поэтому мы будет говорить об истинной истории международных отношений и дипломатии, о бездумной, рискованной и самоубийственной политике партнеров Советского Альянса. Прежде всего, Британии и Франции, которые стремились всячески умиротворить Гитлера, не бороться с ним, не ограничивать его, а дать ему возможность реализовывать свои амбиции не на Закате, а на Востоке и в общем способствовали тому, что Европа покатилась в пропасть, из которой ее спасла Красная армия.

Я специально говорю «Алая армия», потому что в те годы никого на Западе не волновало то, что она именовалась Красной армией, и ей воздавали почести, ее забрасывали цветами в европейских столицах, а маршала Жукова, как вы ведаете, встречали везде так, что ревновали президенты и генсеки. Не говоря уже о том, что именем Сталинград названы площади, станции метро в Европе, желая сегодня почему-то некоторые говорят, что это было «какое-то частное сражение». Но не будем предварять

«К концу июня 1940 г. сухопутная брань для Германии в Европе закончилась и, естественно, теперь Советский Союз должен был учитывать это важное стратегическое изменение».

С этого тезиса начинов свое выступление Михаил Мельтюхов, старший научный сотрудник Всероссийского НИИ документоведения и архивного дела, профессор Института инновационных технологий и государственного управления Московского технологического университета, доктор исторических наук, доцент.

«Поза СССР во второй половине 1940 г. существенно изменилось в связи с теми результатами, которые дало германское наступление против Франции, — произнёс он. — Дипломатические контакты в августе 1940-го между Москвой и Берлином показали, что германское руководство менее активно готово обсуждать проблемы. (В дальнейшем охлаждение германо-советских касательств будет только нарастать.) Важным моментом в этом процессе явились переговоры в ноябре 1940 г. в Берлине, куда с визитом отправился нарком иноземных дел Вячеслав Михайлович Молотов.

Эти переговоры и стали, если можно так выразиться, переломным пунктом в дипломатических отношениях между СССР и Германией. Советская сторонка пыталась представить достаточно обширную программу возможного дальнейшего продолжения нормальных отношений с Германией и ее союзниками. Но руководителей Третьего рейха интересовал проблема присоединения СССР к Тройственному пакту. Следующий шаг был за Москвой, и в конце ноября того же года Москва предложила Берлину обсудить ряд условий, какие могли сделать подобный шаг со стороны СССР вполне реальным.

Москва попыталась отстоять свои интересы в Финляндии, на Балканах и на Ближнем Восходе. Но эти предложения больше не обсуждались. Германская сторона сослалась на то, что быстро ответить на советские предложения она не может, потому что нужно согласовать эту позицию с Италией и Японией, и на этом все и закончилось. А после советская разведка докладывала, что ни с итальянцами, ни с японцами немцы ничего не обсуждали. Когда в январе 41-го Москва попыталась по дипломатическим каналам возвысить вновь эту тему, выяснилось, что никакого ответа нет. А дальше начинается усиление германского влияния в балканских странах, и все попытки СССР отстоять свои заинтересованности, в частности в Болгарии, показали, что Берлин больше не будет считаться с советскими интересами. По сравнению с событиями второй половины 39-го ситуация кардинально изменилась».

Наталия Нарочницкая продолжила тему: «История предвоенных интернациональных отношений и дипломатии, на мой взгляд, наиболее репрезентативна, чтобы понять, как Европа скатывалась к войне».

И добавила:

«Каждый из партнеров играл свою роль, усердствуя и для себя что-то выиграть, что неизбежно и естественно, — и здесь никаких обвинений. Но, безусловно, Англия, Франция, двигаясь к Мюнхену, свершили самоубийственные шаги. И Мюнхен действительно стал той отправной точкой, после которой уже практически неизбежно было разворачивание событий в том курсе, в котором Гитлер захотел».

«Я выскажу нетрадиционную точку зрения на политику Англии, — сказала Нарочницкая. — Почитается, что Чемберлен хотел умиротворить Гитлера, и на этом остановиться. Нет. Для Британии кошмаром геополитического мышления за целых сто лет было бы соединение итого немецкого потенциала в едином государственном теле — это аншлюс Австрии и уже расчленение Чехословакии. Это как если бы центральные державы выиграли Первую всемирную войну. Это был расчет на необузданность амбиций. И направление их в нужную сторону. И в этом смысле расчет оказался верным. Гитлер произнёс как-то — и об этом писал Киссинджер: если Запад так глуп и слеп, что не понимает, что моя главная цель Советский Союз, то я вначале завоюю весь Запад, и со всеми накопленными силами уже обрушусь на СССР.

Мерой сталинских достижений в пакте Молотова — Риббентропа можно находить именно смену «расписания войны». А то, что она должна была бы случиться на оба фронта, — это знали и понимали все буквально.

«Общее течение тридцатых годов формировало треугольник совсем не совпадающих интересов: это фашистские государства — Германия, Италия; это — СССР; это — западные державы, среди которых инициатива принадлежала Великобритании и Франции».

«Англия, Франция соображали, что приход к власти Гитлера ставит крест на Версале. И этого нельзя было не понимать. Собственно, Гитлер пришел к воли на волне «версальского унижения». И как бы ни относиться к Ленину, но в политическом чутье ему не откажешь: по его мнению, Версальский мир содержал зерно будущей брани. Это и Черчилль говорил. “Аншлюс Австрии, раздел, захват Чехословакии прямо вытекали из стратегии отвлечь от нас, англичан, Японию и Германию и содержать СССР под постоянной угрозой, — как выразился лорд Джон Ллойд: “Мы откроем Германии путь а Восток и тем обеспечим столь необходимую ей возможность экспансии”. Отметим вехи передела.

Утилитарны по масштабам мировой войны передел мира уже шел. Японская Квантунская армия вторглась в Китай уже в 1931 году… В 1935 г. Италия начинает захватнические действия в Северной Африке и нападает на Абиссинию, применив химическое оружие против беззащитного населения…

Берлин, приняв к сведению молчание Заката, сразу предпринял первую пробу сил: военный демарш в Рейнской области и заявление о недействительности Локарнских соглашений. Весьма характерна аргументация Гитлера. Он заявил, что Франция, заключив соглашение с СССР о взаимопомощи 1935 года, совершила враждебный акт против Германии! Смысл этого “послания”: если Запад будет сдерживать нас на Восходе, то нам ничего не остается как действовать на Западе. Это “послание” было воспринято, и Гитлера стали откровенно подталкивать на Восток».

Далее в своем выступлении Наталия Алексеевна представила размашистую панораму событий в Европе накануне Второй мировой войны со всеми ее военно-политическими игрищами, в которых СССР отводилась роль противника Заката и, соответственно, жертвы, отданной Гитлеру на заклание ради, как полагали в столицах европейских стран, их спасения.

«Цинична, безусловно, готовность Сталина затворить глаза на планы Гитлера в отношении Польши для того, чтобы обезопасить свою страну и задержать нападение, и при этом, воспользовавшись ситуацией, восстановить территорию Российской империи, какую до революции никто никогда не оспаривал, — вернуть территории, которые Пилсудский захватил. Это не считалось преступлением! И этот цинизм ничем не выделяется от цинизма лорда Саймона, который сказал, что мы (англичане. — В.П.) не можем беспокоиться об Австрии так же, как беспокоимся о Бельгии».

«Пакт еще и потому Британии не нравился, что он предрешил конфигурацию не только войны, но и послевоенное устройство. Англосаксы в силу этой конфигурации не могли войти в Восточную Европу и поделить Германию и Россию поясом мелких, несамостоятельных государств, постверсальских, что они сейчас фактически и сделали. Поэтому Россию всегда будут демонизировать. Соглашаюсь с Черчиллем, какой сказал, что этот пакт символизирует глубочайший провал англо-французской политики… В итоге война началась так, как она началась».

«Можно немало спорить: готовы мы были – не готовы. Но бесспорно, что без того, чтобы положить на фронтах цвет нашей молодежи, без того, чтобы такие, как моя мама, тут же не вступили в подпольную организацию и не сделались партизанками, прошли немецкий концлагерь, бежали и были награждены медалью «Партизану Великой Отечественной войны», — без этой самоотверженности, как написали британские, американские корреспонденты в опубликованном нами «кондуите» статей военных корреспондентов из воюющего Советского Альянса, не возникло бы соединение русской и советской истории. Вдруг изменился дух: из классового интернационализма, с которым думали встречать немцев, и распропагандировать их, – оно вышло на экзистенциальный степень… Как сербы говорят, лучше в гроб, чем быть рабом. Это объединило и тех, кто принимал революцию, и тех, кто был в ужасе от нее. По славам Никиты Ильича Тучного, внука Льва Толстого, выросшего в Белграде, 80% эмигрантов, ненавидя большевизм, сочувствовали Красной армии».

«Мне кажется, когда наш посол Майский строчил Литвинову, что англичане не любят играть на одной карте, а сразу на нескольких, подчас на дюжине — другой, он был прав. Порой они сами запутывались в этой своей игре», — отметила Екатерина Романова, доцент исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, кандидат исторических наук.

«Надо произнести, что тема “Стратегия и дипломатия Великобритании накануне Второй мировой войны” остается дискуссионной, — заметила она. — Я видаю стратегию Великобритании как менее ясную, менее последовательную чем та, как ее обрисовала Наталия Алексеевна. Действительно, некоторые видят в политике умиротворения наивный идеализм британских государственных деятелей, некто рассматривает политику умиротворения как политику рациональную, политику трезвого расчета, которая исходила из оценки реальных возможностей Великобритании, и политики работали, исходя из этих возможностей. И, наверное, точки в этих дискуссиях не будет поставлено, потому что здесь были расчеты, трезвые, порой циничные. И было, наверное, какое-то наивное желание вернутся в прошлое. Конечно, в Великобритании, как сказала Наталия Алексеевна, не понимали возможности большой брани».

Романова также отметила: «Говоря о множественности угроз Британской империи, очевидно, что с 1934 г. Германия рассматривалась Великобританией в качестве основной угрозы В отчете комитета (Комитет обороны империи. — В.П.) говорилось, что собственно против Германии должна быть направлена долгосрочная оборонная политика.

В то же время Англия следовала нескольким стратегиям. Предотвращение брани — умиротворение даже ценой уступок агрессорам. Если не предотвращение войны, то направление ударов в другую сторону. И одновременно — подготовка к брани для обеспечения условий победы. И вот это следование нескольким стратегиям и определяло непоследовательность и колебание в проведении британской политики и военном планировании в 1930-е годы».

«Нежелание шагать на сближение с Советским Союзом определялось как идейными, так и политическими мотивами. Идейные мотивы понятны — антикоммунизм, действительно, присутствовал в окружению британской политической элиты».

«Характерны слова секретаря кабинета министров Мориса Хэнки, очень влиятельного государственного деятеля, по предлогу войны в Испании и правительства Народного фронта во Франции, что вызов большевизма во Франции и Испании может заставить Великобританию связать свою судьбину с Германией и Италией».

Далее Е. Романова заметила: «Но еще более интересен второй аргумент против возрождения такого союза. Он сообщает, что эта война не только в случае поражения, но и победы станет катастрофой для Великобритании. Потому что победа в союзе с Москвой может быть равнозначна поражению, поскольку она, в оценке британского дипломата, привела бы к доминированию СССР в Центральной Европе, что неизбежно подорвало бы британские великодержавные позиции. Тут можно, наверное, согласиться с мнением нашего историка А.В. Шубина, что война, с точки зрения Чемберлена, вела к непредсказуемым последствиям, революционной перестройке Версальской системы в какую-то новоиспеченную, явно с более широким участием Советского Союза, чего британские деятели не хотели допустить. Надо сказать, что весьма осторожно Чемберлен относился и к вовлечению США в эту систему. Понимая важность завоевания симпатии заокеанской державы, он говорил уже в начале брани, и эта фраза очень показательна: “Я не хочу, чтобы американцы воевали за нас. Нам придется слишком дорого заплатить за это”. То есть это стремление создать европейскую систему безопасности без СССР, без США, может быть, условиться с Германией.

Но в то же время обреченность этой политики проявилась уже в политике гарантий, когда Великобритания дает гарантии Польше – гарантии самостоятельности, но не целостности. Одновременно государственные деятели Великобритании фактически открыто признают, и военные деятели тоже, в своей переписке, что выполнить эти гарантии — вступиться за Польшу, выступить на сторонке Польши в ходе войны они не смогут. И, конечно, не желая отдать Центральную Европу, Восточную Европу ни СССР, ни Германии, Великобритания, очевидно, сама не имела сил для того, чтобы утвердить тут свои позиции. С этой очки зрения, действительно, политика умиротворения оказалась обреченной еще до ее очевидного краха в 1940 году».

«На формирование взоров Запада на историю СССР оказывала влияние постоянная фальсификации советских документов и покупка этих документов спецслужбами Заката на протяжении 1920 — 1930-х гг., в том числе и накануне войны», — сказал Сергей Кудряшов, научный сотрудник Германского исторического института в Москве, кандидат исторических наук.

«За пределами заинтересованностей современной историографии об этом очень мало говорят, — отметил ученый. — Эта тема фактически еще не изучена, немного информации, в архивах Германии, США, Франции, Великобритании вы найдете только ее «осколки». В наших архивах то же самое. Такой факт: популярное письмо Зиновьева 1924 г., которое то ли был куплено британской разведкой у белогвардейцев, то ли они сами его написали, — способствовало дискредитации лейбористского правительства и острому ухудшению отношений с СССР. Англичане всегда отрицали, что у них есть это письмо, и только в XXI в. показали его. Если бы показали в 1924 г., то еще тогда сделалось бы понятно, что это фальсификация. Там даже используется старая орфография. Другой пример громкой фальсификации — это т.н. заседание Политбюро 19 августа 1939 г. и выговор Сталина, где он якобы обосновывает, почему он отказался сотрудничать с англичанами, французами и т.д.

Как мы знаем, существовало несколько фирм в Европе, — это пуще всего эмигранты из России, но не только, это и западные разведки, — где готовились фальшивые документы, которые пачками продавались спецслужбам. После эти «документы» шли на доклады премьеру и т.д. И все на это покупались, а сейчас им стыдно признаться в этом. У нас тоже есть такие люди: когда не хватает ключей, они идут на подделку документов, чтобы обосновать свою позицию».

По мнению Кудряшова, «смысл всех фальсификаций один – не надо веровать Кремлю».

2.   «А если к нам полезет враг матерый, он будет бит повсюду и везде!..»

«Нередко говорят, что Советский Союз не был готов к Великой Отечественной брани. Я думаю, это не так», — подчеркнул Александр Безбородов, ректор РГГУ, заведующий кафедрой истории России новейшего времени Историко-архивного института РГГУ, доктор исторических наук, профессор.

«На учебных делах мы, в первую очередь, говорим о том, что наша страна, ее народ готовились к войне нового типа. Войне с изощренным идеологическим неприятелем. Во-вторых, к войне в условиях новой технологической реальности. В-третьих, не всегда в комфортном для нас дипломатическом окружении», — сказал Александр Борисович. Дальше он заметил, что «вся выстроенность учебного процесса, в частности исследования военной экономики, говорят об этом. Мы подчеркиваем, в частности, что в годы первых пятилеток была создана мощная научно-исследовательская и опытно-конструкторская база военной экономики, она охватывала авангардные направления военной техники, вооружений, в том числе на мировом уровне ракетостроения, проектирования новых типов судов и многое иное. Соответственно, росли и военные расходы. Они, как известно, с 11% бюджета в 1935 г. возросли почти до 33% в 1940-м. И сегодня мы обращаем внимание на военные и военно-промышленные аспекты этого развития. На то, что Советский Альянс столкнулся с вызовами нового научно-технологического переворота, а по существу, революции в военном деле. И мы в целом соответствовали устремлениям, задачам и вызовам этой революции. Уже в июне 1938 г., — и мы сообщаем об этом студентам, — в стране была создана Военно-промышленная комиссия. И в целом угрозу большой войны мы встретили с утилитарны решенным вопросом о мобилизационной подготовке военной экономики путем перевода ее на мобилизационное положение».

«Конечно, не все Советский Союз поспел выполнить, но это надо иметь в виду, когда мы говорим о том, как затем, после 22 июня 1941 г., экономика и многие ее решающие звенья перебазировались на восход. Как ковалась победа в различных регионах нашего тыла. Как, в конце концов, мы сумели создать первоклассную армию — правильно, Наталия Алексеевна! — Алую армию, вооруженную по последнему образцу техники, и сумели противостоять этой армаде. Противостоять, по существу, не только германской, но и европейской, скованной германскими нацистами в целое целое, армии».

«Кроме дипломатических контактов между СССР и Германией существовали и обширные экономические», — говорил Михаил Мельтюхов.

«Они бывальщины оформлены рядом торгово-экономических соглашений. И сегодня российские и германские историки привлекли достаточно много материалов по этому проблеме, и мы представляем себе динамику развития этих экономических отношений», — сказал Мельтюхов и сделал такой акцент:

«И тут надо вспомнить, что сегодня эти экономические отношения зачастую подаются как некая односторонняя поддержка Москвой германской экономики, а Советский Альянс пытаются выставлять как главного союзника Германии. Однако обращение к статистике показывает, что все это совершеннейшее вранье».

«Да, советская внешняя торговля изменилась довольно сильно, — в первой половине 41-го на Германию приходилось 51,7% общего внешнеторгового оборота СССР, но если брать немецкую статистику, то там ситуация совсем другая. На Советский Союз приходилось меньше 10% германской внешней торговли. И здесь нужно смотреть, что конкретно закупалось обеими сторонками. Из СССР шли различные сырьевые поставки, а покупались технические новинки как для промышленности, так и для ВПК. Удалось договориться о закупке в Германии ряда образчиков вооружения, начиная от самолетов и заканчивая различными техническими приспособлениями. Эти закупки способствовали развитию советского ВПК, в частности авиапрома. Советский Альянс надеялся, что эти контакты тоже смогут повлиять на позицию Берлина.

Надо также вспомнить, что через СССР Германия получала транзитные товары с Далекого Востока и Ближнего Востока: от 60% до 70% экспорта. Предполагалось, что такая роль Москвы тоже сможет удержать Германию от каких-то острых действий в отношении СССР. Москва, конечно, учитывала тот факт, что продолжается германо-британская война.

И советское руководство, как и другие наблюдатели, не веровало, что Германия будет организовывать войну на два фронта. Советская сторона ожидала, что только после окончания этой войны могут быть проблемы в советско-германских касательствах.

Но в Москве не закрывали глаза и на то, что Германия наш основной противник. И предполагали, что ситуация может измениться. Военное командование занималось разработкой различных планов на случай, если потребуется применение вооруженных сил. И тут можно говорить, что сегодня есть возможность обращаться к документам советского военного планирования. Документы показывают, что советское командование не собиралось сидеть и ожидать, когда на него нападут.

К сожалению, насколько мы можем судить, советское руководство не смогло получить документы разведывательного нрава, которые бы говорили о том, что конкретно будет делать Германия, и советские военные приготовления запаздывают по сравнению с немецкими. Отсюда вытекает ряд проблем. С одной сторонки, советское руководство надеялось, что будет возможность для какого-либо дипломатического обмена мнениями, которое позволит окончательно понять, чего нам стоит ожидать. Но Германия избегала любых подобных контактов, настраиваясь не неожиданное нападение на Советский Союз. Ожидания советской стороны не оправдались, и в итоге советские войска оказались 22 июня в ситуации, когда они не завершили ни сосредоточения, ни развертывания, ни, тем немало, мобилизации. И в результате внезапного нападения Германии Красная армия оказалась в значительной степени застигнутой врасплох. Фактически это была очаговая оборона, и итог оказался очень неприятный для нашей страны».

Сергей Кудряшов продемонстрировал собравшимся уникальные документы Генерального штаба Алой армии, опровергающие мифы о том, что СССР планировал напасть на гитлеровскую Германию, и доказывающие, что Советский Союз готовился отвечать на вторжение вермахта, — это «Схема развертывания стратегических сил СССР» и «Схема соотношения сил» от 15 мая 1941 г.

Кудряшов подчеркнул также: «Это не предложение о нападении на Германию. Это пролетарии материалы, которые обсуждались». По его словам, «Схема соотношения сил» показывает, что в советском Генштабе за пять недель до начала войны предугадывали, что основные удары по СССР гитлеровцы нанесут тремя группами армий — «Север», «Центр», «Юг» — и что Финляндия, будучи тогда союзником нацистов, стукнет в направлении Ленинграда. «Если вы сравните “Схему соотношения сил» с картой плана “Барбаросса”, то увидите, что они очень близки. Это говорит о том, что профессиональный степень нашего Генерального штаба был очень высокий, его высшие офицеры правильно осознавали обстановку и работали качественно», — отметил Кудряшов.

В основном над схемой расстановки сил трудились начальник Главного оперативного управления Генштаба Николай Ватутин и его заместитель Александр Василевский. Что касается «Схемы развертывания стратегических сил СССР», то ее основной резон — как противодействовать нацистской агрессии, если война уже началась, и что в таком случае должна делать Красная армия. «К весне 1941 года в Генштабе, общенародном комиссариате обороны и высшем руководстве, включая Сталина, пришли к выводу, что главным театром войны будет юго-западное курс. В этом была своя логика. Протяженность фронта — 1800 километров, здесь есть широкий оперативный простор, нет вящих лесов и водных преград. И здесь у Красной армии было значительное преимущество», — сказал Кудряшов. И отметил, что советское военно-политическое руководство к половине мая 1941 года считало, что если гитлеровцы наносят удары по СССР на севере и на западе, то мощный удар Красной армии на юге вермахт вряд ли вынесет.

«Подчеркну: речь не идет о планах нападения СССР на Германию», — сказал Кудряшов. «Схема развертывания» предполагает, что вторжение Германии на территорию СССР состоялось, брань уже идет, и показывает, как в ответ будет действовать Красная армия, пояснил историк. «Речь идет об ограниченной военной операции в начальный этап войны. Да, театр военных действий большой, но нет никаких стрелок, протянутых в Европу, чтобы ее завоевать», — добавил Кудряшов. Иное дело, что планы середины мая 1941 года сорвались из-за событий, которые советские генштабисты не смогли предусмотреть, — в том числе то обстоятельство, что на западном курсе Красная армия не выдержит удара гитлеровцев, отметил историк.

«С конца 1960-х гг., когда вышли в свет мемуары бывшего Главкома ВМФ Николая Герасимовича Кузнецова, почиталось, что благодаря его инициативе ВМФ был приведен в боевую готовность в ночь на 22 июня 1941 года и не потерял ни одного корабля, самолета. И этим выгодно выделялся от сухопутных войск», — с такого посыла начал свое выступление Мирослав Морозов, старший научный сотрудник Середины военной истории России Института российской истории РАН, кандидат исторических наук.

Изучение документов ВМФ Германии позволило постигнуть, что происходило, какова истинная картина. «У нас принято ассоциировать войну с действиями сухопутных войск, у немцев же много документов по поступкам ВМФ, в том числе и в плане “Барбаросса” в соответствии с его замыслом. При внезапном нападении был избран такой способ, который сами немцы наименовали “внезапное минное наступление”. Это минно-заградительная операция в связи с началом войны. В Балтийском море действовали семь групп кораблей и группа аэропланов».

Морозов рассказал, что оперативная готовность №1 не предусматривала перевода в боевую готовность всего флота. Она предусматривала к выходу в море и к незамедлительному открытию огня лишь 20-25% сил и средств, остальные силы и средства должны были находиться в 4-6-часовой готовности. Вдобавок по сигналу о переходе в готовность №1 не выходило отмобилизование по штатам военного времени частей и соединений ВМФ, которые, следовательно, не могли в полной мере выполнять боевые задачи.

Также, по словам Мирослава Морозова: во всех конструкциях о переходе в оперативную готовность №1 не было никаких директив о праве применять оружие, только говорилось, что на это должно быть отдельное указание соответствующего командующего флотом. Такого права не получали даже дневальные корабли, которые несли дозор на подходе к военно-морским базам и подходам к заливам. Соответственно, в ночь на 22 июня постановщики мин ВМФ Германии не повстречали никакого противодействия со стороны нашего ВМФ. При этом из наших и немецких документов известно о восьми контактах между нашими дозорными кораблями, аэропланами воздушной разведки и кораблями противника. Причем фактически первый контакт с применение оружия состоялся еще в 18.56 21 июня, когда группа немецких торпедных катеров обстреляла наши корабли. А сигнал о переходе в боеготовность №1 был зафиксирован на Балтфлоте в 22.37 тоже 21 июня, что в послевоенные годы и позволило историкам и мемуаристам строчить, что благодаря наркому Кузнецову флот был переведен в полную боевую готовность.

Однако уже в полдень 22 июня на немецких минах подорвалось первое наше корабль. Экипаж его заподозрили в диверсии. В дальнейшем, спустя пять дней, признали, что взрыв был не внутри, а снаружи, и с экипажа сняли все подозрения.

В ночь с 22 на 23 июня в минное заграждение угодил отряд крупных кораблей Балтфлота, который вышел на постановку мин. Была оторвана носовая часть крейсера «Максим Горестный». На минах, которые были выставлены немцами в ночь на 22 июня, на Балтике подорвалось 19 наших кораблей и кораблей.

Как следствие уже утром 24 июня командующий Балтфлотом адмирал Трибуц докладывал наркому ВМФ Кузнецову: «Самая трудная опасность является минная опасность. В течение суток противник почти парализовал деятельность в Финском бухте, на сегодня ни одного корабля нельзя выводить без риска».

Тот эффект, который планировало немецкое командование, был достигнут. Поскольку эти минные постановки дополнялись, в ходе последующих поступков компании до конца 1941-го было поставлено 1500 мин. Состояние парализованности на Балтике сохранялось до ледостава 1942 г.

Таким манером, и потеря судов, и общий результат вступления нашего флота в войну стал закономерным результатом отсутствия последовательности по реализации мероприятий по переводу сил флота в высшую степень боеготовности. По словам Морозова, утверждение о том, что ВМФ не потерял ни одного корабля, не соответствует реальности. ВМФ не был готов к отражению неожиданного нападения противника. Хотя это обстоятельство и не стало главной причиной наших потерь летом 1941 г., подчеркнул ученый, но в порядочной степени предопределило их масштабы.

«Ошеломляющим оказалось качественное отличие армии военного времени, какой располагала к июню 1941 года Германия, и армии миролюбивого времени — Рабоче-крестьянской Красной армии…» — с этой нестандартной позиции подошел к оценке причин наших неудач в 1941 г. Алексей Тимофеев, основной редактор портала «Столетие» ФИП, член Союза писателей, автор книг «Покрышкин», «Как русские научились воевать» и др.

«Когда декламировал документы нацистской Германии, то видел, что немцы перестали нас бояться. Они перестали отождествлять Советский Союз с той Россией, которая победила Карла Шведского, Наполеона. Гитлеру и его советникам представлялось, что Россия/Советский Союз — это колосс на глиняных ногах, — говорит Тимофеев. — Более того, многие политические советники, наши мигранты убеждали Гитлера в том, что когда начнется брань, все ножи будут воткнуты в спину Красной Армии. Этого не произошло. Однако что все-таки определило такие страшные разгромы сорок первого года»

Далее писатель-историк раскрывает, пожалуй, одну из главных причин страшных неудач начального этапа Великой Отечественной войны, которые были характерны не только для советской авиации, но и в целом для вооруженных сил: «Могу сказать, что в ходе изучения жизнеописания летчика-аса Покрышкина, единственно удостоенного в годы войны звания трижды Героя Советского Союза, и Главного маршала авиации Голованова, иных наших выдающихся героев, полководцев, то четко вырисовывалась такая мало замеченная военными историками проблема, как коренное отличие армии мирного и военного времени. Немецкая армия, когда 22 июня начинала вону против нас, уже была армией военного поре. И это не только боевой опыт. Главное — в этой армии выдвигаются новые люди, более способные к действиям в экстремальных условиях. Выходит смена кадров. В годы войны нужны командиры особой решительности. От них требуется понимание ситуации, реакция, способность мыслить тактически».

Это весьма ярко проявляется на примере двух ведущих асов наших ВВС и германских люфтваффе — Александра Покрышкина и Вернера Мёлдерса. Мёльдерс воевал в Испании, сбивал там наши самолеты, сделался известен благодаря своим новаторским подходам к тактике ведения воздушного боя.

И когда в ВВС Германии массово появились новые самолеты и потребовалась новоиспеченная тактика их применения, то командующий авиацией Германии Геринг приглашает не комиссию генштаба, а 25-летнего капитана Мёльдерса, и тот составляет руководство по тактике действий истребительной авиации. После этого Геринг направляет Мёльдерса по частям истребительной авиации, и тот несет эксперимент в части люфтваффе. Что же мы видим у нас?

Начну с того, отмечает А. Тимофеев, что Покрышкин и Мёльдерс родились в один день, в марте 1913 г. Ео к 22 июня Мёльдерс был уже подполковником и командовал одной из лучших немецких эскадр, а это вяще чем наша дивизия. Его эскадра свирепствовала на нашем Западном фронте. Кстати, в фильме «Живые и мертвые» по сценарию Симонова показано, как немецкие истребители сбивают наших бомбовозов буквально одного за другим, которые шли без прикрытия, — так действовала эскадра Мельдерса.

«У них много общего с Покрышкиным, но только к 1943 г. он создает свою тактику, его эксперимент начинает внедряться в наших ВВС. Покрышкин же, как мы знаем, 22 июня исполняет обязанности замкомэска, да и с этой должности вскоре был сброшен. Идеи его не проходят дальше штаба дивизии, где, мягко говоря, никакого понимания не встречают… Покрышкин считал, что пилотами должна командовать тоже летчики. Но в нашем авиационном командовании были представители сухопутных частей». И здесь Алексей Викторович рассказал о весьма наставительной истории: «Командующий люфтваффе Г. Геринг не терпел не летающих на боевые задания командиров эскадр. В августе 1940 года он, недовольный поступками своих истребителей в битве за Англию, проводит радикальную замену кадров: “Я избавляюсь от старых командиров эскадр, а вместо них будут назначены молодые!.. По моему новоиспеченному приказу каждую эскадру в бой должен вести ее командир, и именно он должен быть наиболее успешным пилотом! Еще никогда прежде молодые пилоты не назначались на такие посты. Некоторые из них не смогут выдержать ответственности, но другие смогут!”. Спустя четыре года, в августе 1944-го, Геринг подтверждает это поза, издав приказ, по которому командиры эскадр должны были участвовать в боевых вылетах не реже одного раза в три дня, командиры групп — раз в два дня, командиры эскадрилий — любой день (если эскадрилья совершала более трех вылетов ежедневно). В наших ВВС о таком и речи не было. Высшее командование заключалось в подавляющем большинстве из тех, кто пришел в авиацию из других родов войск… Командиры полков и дивизий переставали вылетать на военные задания, теряли представление о динамике обстановки в небе. От таких командиров много претерпели в 1941–1942 годах и Покрышкин, и его соратники — военные летчики… Покрышкин не случайно говорил, что тот, кто в 41-м – 42-м годах не воевал, тот войну по-настоящему не знает».

«Когда я изучал материалы предвоенного совещания командного состава нашей армии, где выступали наши генералы и маршал Жуков, наши авиационные командующие, то уверился, что они не представляли себе, с каким противником столкнутся, значение тактики, структуру немецких ВВС, радиосвязи — у нас самолеты были без радио. Это образец армии мирного и военного времени», — подчеркнул Алексей Тимофеев.

«В 90-е годы издали мемуары маршала Рокоссовского, какого многие считают талантливейшим военачальником нашей армии, и родственники его вставили в это издание те страницы, которые были вырезаны в 1960-е гг. Он в первые дни брани был в Киеве в кабинете Кирпоноса, командующего Киевским военным округом, и был поражен его растерянностью. Герой финской войны не знал, что мастерить. Рокоссовский вспомнил: Павлов, которого он знал, был еще слабее, чем Кирпонос. Рокоссовский также отмечал, что когда он изучал план русского Генштаба Первой всемирный войны и сравнивал с планом советского Генштаба, то был поражен, что тот план был гораздо более детальным, обоснованным».

«Таким образом, как демонстрирует история Великой Отечественной войны, одной из главнейших во все времена является проблема элиты, — убежден Алексей Викторович. — Достойные люд всегда были и есть в нашей стране, но не всегда они занимают соответствующие посты. А ведь один выдающийся руководитель, если ему предоставлена независимость действий, способен радикально и быстро, а не за годы обещаний, изменить положение в порученном ему деле. Без поиска и выдвижения таких лидеров успеха не может быть ни на брани, ни в ходе каких-либо преобразований в обществе».

Наталия Нарочницкая: «Спасибо! То, что вы говорите, относится не только к войне…»

«Численность армии возросла за предвооенные годы почти на распорядок. Организационно армия не была похожа на Красную армию периода гражданской войны», — сказал Владимир Афанасьев, основной научный сотрудник Центрального музея Вооруженных Сил РФ, кандидат исторических наук.

И подчеркнул, что слабость командного состава накануне брани определялась еще и тем, что армия развернулась, и командных кадров не хватало. Причины неудач начала войны начали анализироваться сразу после победы. За это дело взялся Генштаб. В армии вплоть до дивизии был разослан вопросник. В военном деле нужно учитывать и отрицательный опыт, чтобы не повторять.

Усилению воздействия нацистской Германии в Латвии по документам французского МИДа было посвящено выступление Олеси Орленко, руководитель международных программ фонда «Историческая память», а Ирина Хормач, ведущий сотрудник Института российской истории РАН, доктор исторических наук, рассказала о деятельности Лиги Наций в предвоенный этап и причинах, по которым Лига не смогла предотвратить мировую войну.

Григорий Пернавский, главный редактор издательства «Пятый Рим» отметил, что у нас немного выходит научно-популярной литературы. «При этом есть один положительный момент, к которому причастно и наше издательство: книги для детей, основанные на новоиспеченных принципах, — аудиокниги. И еще – книги для семейного чтения. Издали книги о блокаде Ленинграда и о Победе. Причем, на деньги филантропов. Примечательно, что на первую средства собрали за сутки. Отзывы родителей хорошие. Практически мы повторяем советскую серию «Дедушкины медали». Сейчас хотим издать книгу о битве за Москву».

«Складывается такая многогранная, неоднозначная как и сама жизнь, как человек, как любая история – полотно, которая, тем не менее, только подтверждает наш вывод о том, что нашей стране, нашему народу и руководству пришлось столкнуться действительно с невиданной агрессией и мощью по своей идейной мотивации», — сказала Наталия Нарочницкая, подводя итоги круглого стола.

И отметила: «Мне было интересно. Новые завороты. Новые документы. Всех прошу прислать статьи для нашего научного журнала, потом мы сделаем книгу, можно и расширенные тексты. Особых несогласий на нашей конференции не было. Все интересно раскрывали темы». Затем подвела итог мероприятию: «Нам угрожала не только потеря доли территории – как бывает в войнах за сопредельные территории, которые в зависимости от соотношения сил переходят то к одному, то к другому. Нам угрожала потеря не лишь какого-то материального достояния — нам угрожало исчезновение из мировой истории как собственно субъекта и творца своей истории. То сть превратиться из нации как явления истории и цивилизации, — как я всегда говорю, — в свинопасов и горничных для Третьего рейха. Такая судьба была уготована и тем странам, особенно Восточной Европы, тем народам, какие гораздо меньше, чем наш народ, у которых уязвимость от такой стратегии врага гораздо больше.

Война, оказывается, велась с тоталитарным порядком за демократию И вот сейчас, заметьте, потихоньку все меньше и меньше говорят, — и даже еврейское сообщество в общем помалкивает, — об этой человеконенавистнической, языческой, кидающей вызов всей монотеистической цивилизации доктрине, которая и оправдывала завоевание народов и территорий, которые вообще никогда не бывальщины в орбите германской истории, германского народа. И поэтому, конечно, наш народ почувствовал в себе зов предков. Иначе было не подняться против этого, забыв о спорах об устроении государства, к которому было, безусловно, неоднозначное отношение. Отложив эти споры в сторонку, ибо государство — политический институт, вечно греховный и несовершенный позавчера, вчера, сегодня и завтра, как греховен и несовершенен человек. А задуматься об Отечестве, о преемственной государственности. Если не подняться против этого абсолютного зла, то тогда обессмыслены и подвиг Александра Невского, и Дмитрия Донского, и стояние на реке Угре, и изгнание Наполеона. И мне представляется, на уровне интуиции это было, на уровне сердца это было понято буквально девятью из десяти человек в нашей стране».

«И собственно поэтому духовная победа была безусловна, — подчеркнула Наталия Алексеевна. — Это признавали и западные наблюдатели — изменение собственно мировоззрения. Недаром в одной из статей 1942 года, — по-моему, в «Таймс», — было сказано, что русский боец вдохновлен дореволюционным прошлым. (Они это первыми и заметили, мы об этом не писали никогда.) Знает, что он сражается не только за фабрики и заводы, — желая признает, что и за это тоже, — но они понимают, что за ними маковки церквей, культура, Пушкин, Достоевский и все, что создало нас как явление мировой истории и цивилизации.

И, конечно, позиция эмиграции для меня очень важна. Вот Рахманинов, который вообще революцию не принимал. Он был очень глубоко верующим, рутинером. Он написал литургии, всенощные. Он до изнеможения давал концерты по Соединенным Штатам и пересылал все деньги Сталину, абсолютно понимая, что, с его точки зрения, лучше бы его не было никогда, а оставался царь-батюшка.

Деникин отказался благословить власовцев. И привечал всех пленных, ведая, что ему может концлагерь светить. Потому что как мать в притче о Соломоновом суде, они любили Россию больше, чем ненавидели ее. И предпочли покинуть ее у большевиков надолго, чем оставить ее расточенной и съеденной заживо. Это высота национального самосознания. И есть ли у нас такое? Надеюсь, что все-таки кушать…

Но, похоже, что молодежь забыла о том, какое истребление грозило оккупированным народам, особенно – Восточной Европы. Она считает: раз не было у Советского Альянса демократии, значит, это такой же тоталитарный монстр. Увы, приходится изворачиваться, придумывать аудиокниги, писать в твиттерах — чирикать фактически. Наше поколение все-таки декламировало книги, смотрело фильмы, Надо больше того, что действительно доходит до сердец и душ нашего следующего поколения. И как случится что-нибудь сегодняшнее, слетит шелуха и с нашей молодежи, пойдут все опять как один. Спасибо вам за внимание!».

Можно было бы на этом и точку поставить. Но невозможно не сказать о том, насколько созвучными оказались материалы круглого стола и положения Стратегии национальной безопасности. Там, например, отмечается: «Участились попытки фальсификации российской и всемирный истории, искажения исторической правды и уничтожения исторической памяти, разжигания межнациональных и межконфессиональных конфликтов, ослабления государствообразующего народа». Весомой оценкой мероприятию в этом живом контексте могут быть слова Екатерины Романовой, которые она произнесла в адрес Наталии Нарочницкой и Фонда исторической перспективы: «Ваши мероприятия обнаруживают перспективы для изучения важных исторических событий». Без сомнения, это — действительно так.