Кушать книги, написанные ради славы. Есть книги, написанные ради денег. А есть книги, написанные для того, чтобы помнили… Александр Герцен в своё пора задавал риторический вопрос: «Кто имеет право писать воспоминания?». И сам же отвечал на него: «Любой человек. Ибо у всякого иного человека есть право их не читать». Однако не читать воспоминания полковника в отставке Николая Петровича Пудова невозможно. Они написаны на живом, пережитом автором материале нашей новейшей истории.
Нет нужды сообщать, какое это подспорье для историков – семейные хроники. Но ведь это ещё и увлекательное чтение для вдумчивого читателя, который откроет для себя ещё одинешенек взгляд на своё время и своих современников. Тем более что книга написана искренне и просто хорошим русским языком. Так же, как без любого из нас народ не полон, так же и без этой книги россиеведение тоже не полно. Тем более что в известные годы наше родоисчисление было перебито агрессивными идеологическими императивами. Люди сжигали свои родословия, дневники, фотографии предков, чтобы не попасть в число «социально далеких элементов». Даже правнук великого поэта Александра Пушкина – Григорий Григорьевич Пушкин узнал о своём великом прадеде лишь в спелые годы. До этого от него таили его дворянское происхождение, которое могло повредить ему в советской жизни. Но если с дворянскими генеалогическими древами ещё можно разобраться, они ведутся из столетия в век, невзирая даже на исторические катаклизмы, то о крестьянском родословии говорить не приходится. Это редчайшая вещь! В лучшем случае сведения о своих прапрапрадедах передавались из поколения в поколение устно, и будет часто эта устная летопись обрывалась со смертью памятливой бабушки. Но как это важно, знать тех, кто незримо и немо уходят у тебя за горбом в глубину веков, кто дал тебе частицу своей крови, своего опыта, своей памяти!
Работать с Николаем Петровичем Пудовым легковесно и трудно. Легко, потому что все, о чем он рассказывает за чашечкой кофе, предельно понятно для человека, знающего военную жизнь не понаслышке. К тому же мне весьма известны те места, где воевал Пудов: и Крым с Севастополем, и Белоруссия, и его бывшие плацдармы в Польше и Германии.
Работать трудно, поскольку память столетнего ветерана изрешечена пробоинами, как орудийный щит под неплохим обстрелом. Тем не менее Николай Петрович легко называет тактико-технические данные своих гаубиц, боеприпасов к ним, калибры, дистанции – все это впечатано в его разум навечно.
Впечатляет духовная сила этого человека: столетний чудо-богатырь, родом из можайского села, родом с легендарной смоленской земли, – он живое воплощение строк Твардовского:
То положительный, то потешный,
Нипочём, что дождь, что снег, —
В бой, вперёд, в огонь кромешный
Он идёт, святой и грешный,
Русский чудо-человек…
Вот и Николай Пудов шёл в бой всем кончинам назло, и сейчас стоит все на том же: наперекор всем возрастным хворям, мировой пандемии – воистину русский чудо-человек.
15-летний капитан – это художественный вымысел. А вот 19-летний лейтенант во главе своих бойцов – оригинальная реальность. Вот он сидит передо мной тот, самый юный во всей РККА командир, который принял войну в свои, столь несерьёзные годы. Зачислил, возмужал, прошёл полстраны и пол-Европы вместе с армией победителей.
Вот несколько отрывков из его фронтовых воспоминаний.
***
Николай Петрович Пудов:
Меня именовали «мастером рикошета». Знал я это дело и любил применять на практике. Рикошет – это когда снаряд не врезается в землю, а отпрыгивает от неё… Весьма эффективный вид огня – снаряд разрывается в воздухе, как шрапнель, и радиус поражения увеличивается в разы. От осколков не спасёт ни окоп, ни траншея…
А ещё мы отрабатывали «огневой вал». Это будет опасный вид артогня, он требует большой точности и слаженности в действиях артиллерии и пехоты. Суть его в том, чтобы наступающие цепи шли по неопасной кромке, которая отделяет их от разлёта наших осколков. В таком случае враг не может приподнять голову и вести прицельный пламя. Мы прижимаем немцев к земле, а тем временем наша пехота прыгает в траншеи первой линии обороны. И мы переносим свой артогонь на несколько сот метров вглубь вражьей территории. Если все делать правильно, то успех наступления будет обеспечен с минимальными потерями… Практика «огневого вала» была и до войны, но отрабатывалась далеко не везде и не всегда. А огонь вели 2–3 орудия, да и в атаку поднималась в лучшем случае рота. Показуха была… Брань научила, как воевать… В 43-м году «огневой вал» был очень востребован – мы наступали по всем фронтам. И огонь вели уже не двумя-тремя стволами, а всеми батареями полка. Вероятно, именно тогда и написал Александр Твардовский свою хвалу нашим пушкарям:
Не расскажешь, не опишешь,
Что за жизнь, когда в бою
За посторонним огнём расслышишь
Артиллерию свою.
Воздух круто завивая,
С недалёкой огневой
Ахнет, ахнет полковая,
Запоёт над башкой.
А с позиций отдалённых,
Сразу будто бы не в лад,
Ухнет вдруг дивизионной
Доброй матушки снаряд.
Насчёт «доброй матушки» это уже про нас, про тяжкую артиллерию… На вооружении нашего 25-го корпусного артиллерийского полка, а потом и артиллерийской бригады состояли 122-мм и 152-мм гаубицы.
122-мм гаубица образчика 1938 года М-30 стала самой массовой советской гаубицей периода Великой Отечественной войны. Данное орудие серийно производилось с 1939 по 1955 год и заключалось, и до сих пор состоит на вооружении некоторых стран. Данная гаубица принимала участие почти во всех значимых войнах и локальных конфликтах XX столетия. По мнению ряда артиллерийских экспертов, М-30 смело можно отнести к одним из лучших образцов советской ствольной артиллерии половины прошлого века.
Наше орудие по достоинству оценили даже немцы, которым на начальном этапе войны удалось завладеть несколько сотен гаубиц М-30. Они приняли орудие на вооружение под индексом тяжёлая гаубица 12,2 cm s.F.H.396(r), активно используя их на Восточном и Западном фронте.
Начиная с 1943 года для этой гаубицы, а также кой-каких других образцов советской ствольной артиллерии того же калибра, немцы даже развернули полноценное массовое производство снарядов.
Сапун-гора
«Штурм Сапун-горы — ратифицирует энциклопедия, – это одна из выдающихся битв времён Великой Отечественной войны. Советскими войсками был произведён прорыв сильнейших и бесчисленных неприятельских оборонительных сооружений на окраине Севастополя. Битва завершилась уничтожением вражеских войск и победой героических воинов края Советов. Весной 1944 года под Севастополем была поставлена завершающая точка в оккупации Крыма. Никогда ещё за всю историю браней немецкие войска не испытывали такое унизительное состояние поражения перед союзниками».
Основной целью немецкого соединения была эвакуация армий из Севастополя и поддержание морских связей с Румынией, суда которой обеспечивали немецкие войска на Крымском полуострове. А для этого было необходимо любыми способами сохранить военные позиции на высотах Сапун-горы и Сахарной головки. Именно они закрывали бухты Севастополя от прицельного огня.
Главной же целью Алой армии было освобождение Севастополя, равно как и уничтожение всех вражеских войск на территории Крымского полуострова. После первой несчастливой попытки штурма Сапун-горы командование основательно занялось подготовкой ко второму штурму. Со всего полуострова стягивались войска, артиллерия пополнялась немало мощной техникой, запасались боеприпасами.
К наступлению готовились три советские армии из состава 4-го Украинского фронта под командованием генерала армии Фёдора Толбухина: 2-я гвардейская под командованием генерал-лейтенанта Георгия Захарова;
51-я армия под командованием генерал-лейтенанта Якова Крейзера и
Отдельная Приморская армия под командованием генерал-лейтенанта Кондрата Мельника.
Сапун-гора – ключевая позиция немцев в обороне Севастополя. Ключевая – и этим все произнесено. Возьмём Сапун-гору – ключ к Севастополю получим. Это понимал каждый, кто готовился к штурму.
Немцы использовали наши ДОТы и траншеи, какие были здесь вырыты ещё в начале войны нашими войсками. Очень удобно – все амбразуры смотрят на наступающих. А наступающие – это мы.
Устанавливают мне боевую задачу. Тут, кто под руку начальству подвернулся, тому и ставят. На сей раз подвернулся я. «Вы должны подавить этот ДОТ. Он перекрывает передвижение нашей пехоты». Вглядываюсь в карту. Мама родная… Да это же верная гибель! Бить по ДОТу надо прямой наводкой из лощины, которая с трёх сторонок окружена и простреливается немцами. Успеть бы пару залпов сделать – сметут! Но делать нечего, приказы не обсуждаются, тем более – военные. Построил батарею. «Так, мол, и так, ребята! Пришёл наш час… Бой будет решительным, но коротким, как на крейсере «Варяг». Поэтому всем переодеться в чистое».
Ещё раз вглядываюсь в карту, как в шахматную доску. Бессердечная игра пойдёт: размен фигурами – за ДОТ жертвуют нашей батареей.
Выдвигаемся, тягачи впряглись в орудия, заревели моторы – поехали. Сосредотачиваюсь на основном: только бы успеть по ДОТу врезать, хотя бы залпа три дать фугасными – по амбразурам. Может, и замолчит ДОТ?..
Тут, как у Пушкина в «Руслане и Людмиле»: торчит посреди поля бетонная башка – в Севастополь не пускает, и надо ее ссечь. А батарея наша – как витязь на распутье: направо пойдёшь – убитому быть, налево – то же самое. А уж прямо поедешь, так это прямо в лоб, в орудийные щитки…
В всеобщем – обстановочка. Хоть бы прикрытие дали! Не дали… Одно у нас прикрытие – орудийные щитки да силы Небесные. А помирать не хочется – май в Крыму – самая благодать. Все в маках, а мне представляется – кровью все вокруг забрызгано. И все вокруг поёт, заливается, несмотря на пальбу. Обидно, конечно – столько провоевали, уже и войне крышка виден, а тут – на тебе! – чёрный жребий выпал. Ревут мои «буссинги», катит батарея на свою последнюю позицию…
Но ведь кушать же Господь на небе! А может, мама отмолила меня… Догоняет батарею мотоциклист-посыльный и сообщает: «Отбой! Задачу не выполнять! Немцы ДОТ покинули». Вот так, стремительно порой менялась обстановка. На войне как на войне!
Вошли в Севастополь 9 мая. Как победу в этот день напророчили! Всего за годы брани навидались, но такого не видел: сплошные руины, каменные коробки, скелеты домов, ободранные до живой древесины деревья… Разумеется, тут и наши снаряды свой след оставили… И все равно, даже в руинах Севастополь был красив. Сквозь пробоины в стенах, сквозь порожние глазницы окон ослепительно голубело море…
Встали лагерем в ожидании переброски на материк. А вокруг пленные румыны шастают, и столько их, что никаких конвоиров не хватает. Пошёл как-то на родник за водой, а навстречу по горной тропе дюжина румынских боец с полными вёдрами идёт, и один из них меня оттолкнул. Вот такой наглости стерпеть не смог – ах ты гад, ты же пленный, а русского офицера толкаешь: как врезал ему рукоятью пистолета – тот с копыт. Все прочие тут же посторонились, стали во фронт, честь отдают. Ну, что тут скажешь? Рабская психология, только силу понимают!
***
К концу войны людские мобресурсы бывальщины так истощены, что стали призывать на фронт даже уголовников из трудовых лагерей.
Так и мой дивизион инструментальной разведки однажды пополнили блатной братией. Все, как в песне: «Их было двенадцать разбойников» и с ними «атаман Кудеяр». Не ведаю, какими разбойниками они были на воле, но по лицам – ворье и жулье, это уж точно. А «атаман Кудеяр» – типичный пахан, одетый хоть и в солдатскую конфигурацию, но пошитую из добротного офицерского материала.
И вместо кирзовых сапог щеголял хромовыми. В первый же день он подошел ко мне и ухмыльнулся:
– Ну, что, капитан, дивизионом совместно будем править?
Я слегка опешил, но быстро нашёлся:
– Правят биндюжники своими колымагами, а дивизионом командуют. Вместе будем от пуль раскланиваться, а уж с остальным я как-нибудь сам справлюсь.
– Ну-ну, ни пулям, ни начальству я никогда не кланялся, и впредь не буду! Сказанул и ушёл к своей банде. Все его двенадцать солагерников готовы бывальщины выполнить любое его приказание. Вот уж точно – «чёртова дюжина»! И справиться с этой группой практически было невозможно. Расшибить её по батареям? Все равно будут якшаться и слушаться своего пахана больше, чем прямых командиров. Доложить командиру бригады, мол, так и так, вместо пополнения бандитов прислали. Но комбриг популярно, что скажет: «Перевоспитывайте – на том вам и дисциплинарный устав даден. Других людей у меня нет!». Перевоспитаешь их тут! Как волка не воспитывай, все равно в лес сбежит. Да ещё и тяпнет при случае. И эта братва при первом же удобном случае пулю в спину пустит или финку в бок всадит – у каждого ножи, штыки, заточки – в стане все это запретно, а здесь вроде как бы для рукопашного боя.
Ну, ладно. Пошёл я как-то на передний край рекогносцировку проводить. И пахана с собой взял:
– Раз в командиры рвёшься, шагаем на рекогносцировку.
Спустились в траншеи. А там, с той стороны, немецкий снайпер работал. Идём, пули посвистывают, я пригибаюсь, а пахан – нет, гордыню выказывает. Ну, ладно – все до поры до поре. Выходим на участок, где можно пройти, только пригнувшись почти до самой земли. А он как на параде шагает. Даже каску не надел. Ну и сбросил его снайпер в один момент! Пуля висок прошила – и труп на дне траншеи. Вызываю его братию – забирайте своего пахана. Унесли, и тут же без вожака притихли, точнее, затаились до поры до времени. И ведь дождались своего часа!
Закончилась война. Мы стояли под Берлином в городе Ратенау. Нашу артбригаду раскассировали. Мне поручили организовать сдачу оружия, а также сдать Боевое знамя в штаб корпуса. Все сдал, все исполнил. Меня назначили начальником полковой школы. А собственный состав остался за штатом, то есть без должностей, без дела. Ну, и паек соответственно урезали. И тут прошёл слух, что какие-то солдаты грабят пригородные поезда, шагающие в Берлин. Входят эдакие молодчики в вагон с двух сторон, и давай чистить пассажиров. Просто бедствие какое-то – и раз, и два, и три… И основное, какую тень они на нас, победителей, бросают. Подозревал я, что без моих «орлов» дело не обошлось.
Тут за дело взялись особисты. Переоделись в штатское и сидят в вагоне совместно с пассажирами. И тут налётчики. Не ожидали они, что нарвутся на людей с оружием. Взяли их всех. И оказалось: те самые «зэки», что прибыли к нам с пополнением. И поехали они опять в те места, откуда призывались…
О заградотрядах. Сколько ужасов и всякого вранья понаписали о них те, кто пороха не нюхал, и о войне знает из третьих уст – понаслышке. А сейчас я скажу, как фронтовик с сорок первого года: заградительные отряды были нужны, и они делали благое дело. Ещё раз повторю: никто не косил из пулемётов отходящих бойцов. Вот то, что я лично видел. Лето 1942-го… Бегут с поля боя красноармейцы – в полной панике, в животном безумстве. Какой-то майор-пехотинец с наганом в длани пытается их остановить. Стреляет сначала в воздух, кричит, матерится… Все бегут мимо него. Тогда он стреляет в ближайшего бойца. Тот падает, а драп продолжается. Ещё одного стреляет – бесполезно… Так вот, чтобы таких расстрелов сгоряча не было, стояли заградотряды. Тут уж мимо достоверно не пробежишь – остановят, направят в сводную роту из таких же беглецов и снова в бой или в оборону. Расстреливали только самых оголтелых паникёров, какие увлекали за собой других… Мне тоже приходилось останавливать беглецов. Не могу назвать их дезертирами, поскольку они не прятались, а сдавали позиции. Это иное. Они же потом их и отбивали.
Так вот, бежит толпа красноармейцев. Я перекрываю им путь вместе со своими бойцами. Мы не стреляем, мы просто ставим им подножки. Они упадают и… приходят в себя, ударившись о землю. Главное – сбить панику. Встают, чертыхаются, отряхиваются – но все делают осмысленно, в глазах исчезает безумие… Всё – с ними можно опять воевать, ставить в строй.
И никаких наганов, расстрелов, крика, крови, мата… Вот так и воевали поначалу.
***
1945 год. Войска нашего 1-го Белорусского фронта успешно продвигаются вперёд – уже по территории Германии. А мы ещё в Польше. Но немцы ещё взбрыкивают преотчаянно. Не расслабишься. Еду со своим замом, старшим лейтенантом Фесенко, на «виллисе», вдруг спереди – немцы! Человек двадцать пять с автоматами. Стоят, но не стреляют. А нас трое. На всякий случай достаю пистолет. Если что – реализуем свои жизни дорого. Подходит к машине обер-лейтенант и на ломаном русском объясняет, что они сдаются в плен. Но в плен хотят угодить именно к русским, а не к полякам. Были наслышаны, что поляки относятся к немцам очень жестоко. Куда их девать? Что делать? Упрашиваю у обер-лейтенанта листок бумаги, тот вырывает страничку из полевого блокнота. Рисую схему местности, где найти наших, и подписываю: «Эти немцы пали в плен. Капитан Пудов». Офицер доволен, я тоже. Расходимся без проблем: они на восток, а мы на запад.
***
Последний бой… Наш 1-й Белорусский фронт придвинулся почти к самому Берлину. 2 мая пал в плен генерал Гельмут Вайдлинг, военный комендант Берлина. Однако уличные бои продолжались ещё пару дней. Но самое основное – к Берлину рвалась на прорыв блокады 12-я армия вермахта, которой командовал генерал Венк. По приказу Гитлера она должна была свершить марш-бросок из Австрии, и, слепо выполняя приказ уже мёртвого фюрера, 12-я армия изо всех рвалась к Берлину. Мою батарею раскатали на запад, чтобы встретить огнём противника.
Немцы очень хорошо подготовились к обороне. На перекрёстках лежали штабеля фаустпатронов. Мы тоже ими пользовались, били по окнам, в пригородах, по подвалам кирпичных домов, откуда вели огонь… Нужно было выкуривать немецких автоматчиков. Мы все пора перемещались с места на место. Нам выдали карты Берлина и окрестностей с названиями населённых пунктов и улиц на немецком и русском стилях. Одну из таких карт я храню до сих пор, как «сертификат» на победу. Вот она, почернела даже, это потому, что я её за голенищем сапога носил.
Седьмого мая наша бригада вышла к неширокой речке, что на юго-западе от Берлина. Наименование уже и не вспомню. Сколько таких речек форсировали за войну…
Заняли огневую позицию: четыре 152-миллиметровые гаубицы и человек сто батарейцев. Готовимся к бою.
12-я армия уже была мощно рассеяна, мы теперь имели дело с отдельными батальонами. На противоположном берегу – километрах в двух-трёх зарывались в землю две или три роты. В бинокль неплохо видел, как они окапываются… Командир стрелкового батальона сказал мне: знаешь, война вот-вот закончится, а нам нужно переправиться через эту реку, без утрат не обойтись. Жаль бойцов терять под самый конец войны…
Я его обнадёжил: «Не горюй, у нас полно боеприпасов, положись на меня, а там видать будет…». Изучаю немцев в бинокль. Смотрю: у них ни дзотов, ни бункеров, прячутся за кустами, окопавшись на песчаном склоне. Ну и врезал я по ним рикошетом!
Сияло солнце. Мы начали около восьми утра и стреляли приблизительно полчаса. Это были мои последние выстрелы на войне. Затем мы вброд перебеги реку. Не прозвучало ни одного выстрела. Мы обнаружили около двух десятков убитых. Немцы отошли, а наши пехотинцы преследовали их какое-то пора. Во время этого преследования от выстрела снайпера погиб командир одной из рот. Вокруг – торжество: Победа – все ликуют. А у нас похороны… Слава господу, последние…
***
Восьмого мая мы пришли в какую-то деревню на Эльбе. Там было несколько пивных, а в них полно переодетых военных. Все уже были в штатском, но, судя по осанке, это были офицеры. Я не занимался расследованиями, это дело особистов. Бюргеры спокойно сидели в своих пивных, тянули кофе, они уже не были противниками. Переодетые солдаты — это не противник. Хорошо помню, что немцы были очень запуганными. В населённых пунктах всюду были плакаты: огромное ухо — мол, враг подслушивает — и красноармейцы с окровавленными когтями вместо ногтей. Это запугивание ужасным образом отпечатлелось на психике немцев. Многие хотели бежать, но куда?
Многие города обезлюдели. Иду по такому городу-призраку, а на улице перед пивной возлежит старая женщина с тарелкой в руках. Мы вошли в дом: за столом сидят три маленькие девочки и молодая женщина, все мёртвые. Мать их отравила и себя тоже. Как такое вероятно?
Они думали, что придут звери. Лишь после войны немцы поняли, кем мы были. В России есть правило: лежачего не колотят. Зачем мне было мучить женщин и детей? Ненависть, что накопилась в нас за годы войны, ослабла. Конечно, были мстительные люд, особенно среди тех, кто потерял родных и близких. Но за грабежи и изнасилования строго наказывали, во всяком случае, в моих частях.
***
В тот же день устроился приказ двигаться в сторону Берлина. Война официально кончилась. Ночь на 9 мая мы провели в каком-то лесу в 15 километрах к восходу от Эльбы, там у нас был штаб бригады. Ночевали в шалашах.
***
Не столь давно корреспондент популярного немецкого журнала «Шпигель» брал интервью у Николая Петровича Пудова. Корреспондент спросил его:
— Где вы бывальщины, когда Гитлер покончил с собой?
— Гитлер меня как командира батареи не особенно интересовал.
— А кто вас интересовал?
— Противник. Где противник? Куда нам бить? Кто стоит у нас на пути?
В этом весь Пудов.
Николай Петрович Пудов родился 12 декабря 1921 года в деревне Поповка Можайского зоны Московской области в крестьянской семье.
В 1939 году окончил 10 классов средней школы, после чего добровольно устроился в 1-е Московское артиллерийское училище, которое окончил в мае 1941 года, получив специальность фотограмметрист-дешифровщик артиллерийской инструментальной разведки. По завершенье училища был направлен в Закавказский военный округ, где проходил службу в должности командира топографического взвода 25-го корпусного артполка.
Принимал участие в параде на Алой площади 1 мая 1941 года.
С сентября 1941 года принимал участие в боевых действиях Северо-Кавказского фронта при оборудовании оборонительного рубежа под Махачкалой. Затем участвовал в десантной операции в Крыму.
С мая 1942 года в составе Отдельной Приморской армии принимал участие в обороне Новороссийска, в освобождении Кубани, Таманского полуострова, прорыве «Лазурный линии» немцев. После ранения и излечения в госпитале назначен командиром батареи 62-й артиллерийской бригады, в составе которой освобождал Крым, Севастополь, участвовал в операции «Багратион», а затем после форсирования Вислы и Одера – в Берлинской операции.
Брань закончил 7 мая 1945 года на реке Эльба командиром батареи 62-й артиллерийской бригады в звании капитана артиллерии.
После брани продолжил службу в Советской армии. Перешёл в противовоздушные войска. Исполнял обязанности командира полка, прослужил 10 лет в штабе ПВО Бакинского округа. Вышел в отставку в звании полковника.
