"Не именуют такие могилы братскими"
Все права на фотографии и текст в данной статье принадлежат их непосредственному автору. Данная фотография свзята из открытого источника Яндекс Картинки

Даже здешние жители не знают, что под Ставрополем есть следы гулаговского сельскохозяйственного лагеря. Сейчас от зоны остались фруктовые деревья, порожние бараки, домик врача и восемнадцать огромных могил лесенкой.

20-е годы

«Ни в одной этнографической книге нет упоминания об этом жутком пункте и о тех зверствах, которые там творились, — рассказывает мне единственный историк, этнограф и писатель, сумевший найти подтверждения очевидцев, Герман Беликов. — А возникновение таких станов началось в России еще в 1918 году. Сначала они подчинялись Главному управлению мест заключения. Также в самом регионе, на Ставрополье, было создано еще одно репрессивное ведомство — губернское управление пунктов заключения. Последнее и создало в Ставрополе трудовой лагерь. Он был огорожен лесом, в котором стояли вышки и проволочные заграждения».

В стане в начале 20-х годов прошлого столетия начали отрабатывать методы избавления от неугодных советской власти. По словам историка, находящиеся там бывальщины разделены на несколько категорий. Это и рядовые участники выступлений против советской власти, потому что лидеры к тому моменту уже бывальщины убиты или уехали в эмиграцию, интеллигенция: врачи, инженеры, журналисты, учителя, почтовые служащие. В лагерь поступали и проштрафившиеся большевики с партийными билетами. Во пора голода заключенные сдирали с деревьев кору для употребления в пищу, ели листья, траву, солому, шкуры животных, ворон, сусликов и собак. Возрастало каннибализм, несмотря на то, что людоедов прилюдно расстреливали. Умерших хоронили в больших и малых ямах, вырываемых в саду концлагеря. От этого пункт и стало называться Долиной смерти. Но в конце 20-х годов информация о лагере теряется, словно заключенные просто исчезли.

"Не именуют такие могилы братскими"

 

Путь к «братским могилам». Фото: Лариса Бахмацкая

 

Тогда исчезли данные и о других лагерях, тюрьмах и поселениях: о местах заточения советского периода в кавказском регионе до середины 1934, когда был организован общесоюзный Наркомат внутренних дел, историки практически ничего не ведают. Как выяснил Беликов, заключенных перевезли в пригород Ставрополя. Взамен упраздненного возник новый лагерь, у реликтового Кравцова озера, на пункте нынешнего хутора Грушевый. Он так и назывался — Грушевский исправительно-трудовой сельскохозяйственный лагерь.

«Рублевка» вместо ГУЛАГа

Сейчас хутор Грушевый застроен элитными особняками, земля стоит дорогостоящей, чем в центре Ставрополя, этакая Рублевка местного значения. Да и понятно, ведь природа уникальна. Еще до революции на хуторе цвели огромные яблоневые сады, стояли пчельники. Посреди этой красоты и построили бараки для заключенных. Правда, никаких документов о лагере корреспондент Открытой России так и не отыскала ни в одном из архивов края. Отвечали, мол, вероятно, лагеря были, но данных нет, или же они засекречены. Косвенно существование Грушевского трудового аграрного лагеря подтвердили в архиве ФСБ по Ставрополью, но предоставлять документы не стали, объясняя тем, что «папки еще не разбирали».

По данным активистов, которые занимаются реабилитацией жертв станов, на середину 30-х годов прошлого века на Ставрополье в лагерях содержалось 45 тысяч 531 человек в десяти поселках Отдела трудовых поселений ГУЛАГа НКВД СССР. Причем три поселения бывальщины возле Ставрополя. Одна из этих трех исправительно-трудовых колоний была сельскохозяйственной, другая занималась деревообработкой, третья — швейным производством. Сельским хозяйством занимались еще пять колоний, а в зоне Кавказских Минеральных Вод заключенные вели строительство курортных объектов.

Чтобы найти хотя бы какие-то крупицы информации о грушевом поселении, корреспондент Отворённой России несколько месяцев безрезультатно расспрашивала дачников. Но однажды, выйдя из пригородного автобуса, корреспондент Открытой России познакомилась с Сергеем — тощим и высоким черноволосым мужчиной. На вид ему лет сорок. Про поселение заговорил не сразу и явно без собой охоты, быть может, от сельского одиночества. Почти двадцать лет назад он приобрел маленький хлипкий на вид дом, который достался ему всего за несколько тысяч рублей. По раздаточному окну Сергей догадался, что старое дом — часть когда-то существовавшего поселения.

Лежат на пригорке

«Дом турлучный, — медленно начинает говорить Сергей, прогуливаясь между диких фруктовых деревьев. — Мне бабка, какая этот дом продавала, рассказала, что это была лагерная лечебница. Я приехал по объявлению, и хозяйка, бабка, оказалась странной. К ней много покупателей до меня приходили, но она всем отказывала. А я, как сейчас помню, пришел с фингалом, помятый. Она на меня глянула, и сообщает — ты теперь жить здесь будешь».

"Не именуют такие могилы братскими"

 

Бывший ГУЛАГовский лазарет, а теперь дом Сергея. Фото: Лариса Бахмацкая

 

— Она застала стан или уже потом сюда попала?

— Она была ссыльной, которую в свое время освободили, а она никуда не уехала, никого у нее не было в этом вселенной, она и осталась здесь жить. Лагерь в 1954 году, как она говорила, закрылся, и тогда она перебралась в дом врача, в нем прожила почти полвека. Замкнутая была… Да все, кто отсидел, обычно скрытные, сложно их разговорить, вот и она мало что рассказала. А еще она была дерзкой.

— Так она дом врача продала?

— Сложно эту хибару домом доктора назвать, явно жил какой-то фельдшер: дом крошечный, состоит из двух комнат и кухни. Одна комната совсем малюсенькая, одна койка только поместится, даже вещи сложить некуда, там медик и жил. А из кухни дверь в лазарет. И окошко в стене — пищу передавать. В этой горнице уже кроватей шесть должно поместиться, а если не кровати, а нары были, то и намного больше. Вообще, бабка вела сомкнутый образ жизни, душу открывать никому не собиралась, да и непривычна была ко всяким откровениям. Из ее слов я понял, что во время брани место стало концлагерем, и полгода во время немецкой оккупации тут заправляли фашисты. А куда делись те, кто до оккупации был — неизвестно, может, свои же и расстреляли. И возлежат они с тех пор здесь, на пригорке.

"Не именуют такие могилы братскими"

 

Окошко для передачи пищи в бывшем здании лазарета. Фото: Лариса Бахмацкая

 

«Не называют такие могилы братскими»

— Ты абстрактно про пригорок сообщаешь.

— Да уж куда конкретней. Бабка мне показала, где были могилы, я насчитал восемнадцать братских могил. Но не называют такие могилы братскими, попросту массовые захоронения. Общие могилы. По ним видно, что в каждой по 20-30 человек лежат, судя по размерам.

— Можешь показать?

— Гора тут словно ступенчатая, и на первой из ступенек от дома врача они все и лежат. Мертвые в земле. Как по линейке. Только без крестов, без табличек.

"Не именуют такие могилы братскими"

 

Сергей демонстрирует могилы. Фото: Лариса Бахмацкая

 

Мы спускаемся по крутому склону. От постоянных дождей трава и листья на деревьях изумрудно-зеленые, пропитавшиеся влагой. На почти незаметной тропинке несколько раз поскальзываюсь, но Сергей поддерживает, идем дальше вниз, к озеру, которое выглядит как на полотну Левитана. Еще ниже небольшая роща — все, что осталось от фруктовых садов. Тут мужчина и показывает мне ровные, уже успевшие зарасти после зимы муравой могилы. Действительно, все как будто по линейке, только разные в ширину: от полуметра до двух. Обхожу их за Сергеем, потому что не везде отличаю могилы от неровностей. Проходим меланхоличную ланку с бубенчиком. Она жует траву, листья чабера, которого здесь много, но цветы еще не распустились. Переступаю через поваленные деревья, нагибаюсь под ветками низеньких фруктовых деревьев. Пахнет очень по-деревенски: вокруг цветут яблони и груши. «Бугры» становятся все шире, их невозможно переступить или перескочить, но еще страшнее наступить. Жутко идти по земле, перестаю понимать границы захоронений.

Полежат, а потом — в могилу

—Да и что бы на этих табличках написали, — рассуждает Сергей, продолжая экскурсию по холмикам. — Что расстреляли неприятелей народа? А сейчас трава пошла, и не найти их, если не знаешь. Эта бабуля рассказала, что особо буйных топили прямо в озере. А после брани тут была большая пасека, лагерные занимались. Овощи, фрукты выращивали. Потом использовали людей для строительства зданий в Ставрополе.

"Не именуют такие могилы братскими"

 

Могила поросла муравой. Фото: Лариса Бахмацкая

— А бараки дальше были?

— Да, там сидели, жили, а сюда их привозили подлечивать. Хотя тут их вряд ли врачевали. Видимо, полежат, а потом — в могилу на бугор.

Летом прохладно, как в морге

Спускаемся еще ниже, и озеро-болото Кравцово становится ближней. Это один из самых древних водных объектов на территории Ставропольского края, сформировавшийся еще в ледниковый период. Главная особенность водоема — донные торфяные отложения, года которых составляет приблизительно 10 тысяч лет.

— Вон тот остров пригнало зимой к этом берегу, — показывает на небольшую травяную кляксу посреди воды Андрей. — А потом опять отогнало обратно. Так сколько людей тут тонет, никого не находят, потому что, видать, болото. И глубина его незнакома доподлинно. Разные теории есть. Мне иногда кажется, что этот остров — как пробка в ванной. В советской литературе читал, что 2-3 метра воды, и под ним 15-16 метров торфа и ила.

"Не именуют такие могилы братскими"

 

Колодец у бывшего лазарета. Фото: Лариса Бахмацкая

 

Идем мимо неглубокого колодца, спрятанного в рослой траве. Вода капает в трехлитровую кастрюлю. Становится виден дом, как будто больной водянкой — распухшие стены вываливаются лазурными кирпичами.

— Ты на кирпичи не смотри, их потом положили, а турлучные стены до сих пор ровные.

— Сколько я здесь живу, и ничего не трогал, все сохранил как было. Ощущение порой возникает, что живу в гулаговском музее. Или что на машине времени попал в те годы. И полы, и стены, и двери остались с тех пор. Зимой не морозно, если протопишь хорошо, а летом прохладно, как в морге.

"Не именуют такие могилы братскими"

 

Кухня бывшего лазарета. Фото: Лариса Бахмацкая

 

— Бедный доктор.

— Бабы были вместо врача. Да и вообще, все это не очень весело. Бабка говорила, что заключенные уже в таком состоянии попадали в больничку, что сами ходить не могли, физиологически опасны они не были из-за своего измождения. Может, их здесь осознанно умерщвляли. Моя сестра один раз ночевать тут осталась, и какие-то кошмары ей привиделись, вяще никогда не приезжает.

— Так могил 18?

— Я так насчитал, а сколько их на самом деле — один бог знает. Осенью приезжай, перед заморозками, совместно еще раз посчитаем.

Объясняю, что не в количестве ведь дело. В земле лежат люди, у которых есть родственники, потомки, быть может, некто продолжает искать.

— Лес поглощает все, но если философски подумать, то людей этих и не было, их система ж людьми и не считала, — останавливается и смотрит красивый пейзаж Андрей. — Хожу каждый день по костям, и думаю: а не самое ведь плохое место, чтобы в земле возлежать. Я не против, чтобы меня где-нибудь здесь похоронили, когда мой жизненный путь завершится. Пусть прикопают. Во время оккупации тут и концлагерь был, полгода. Но немцы вроде здесь никого не закапывали. Видать, это уже после них все.

Андрей торопится в город на работу, потому быстрым шагом идем по горе к остановке. Напоследок оглядываю идиллическую картину: озеро, зеленые холмы, цветущие деревья, — какие хранят тайны ступенчатой горы без крестов.

"Не именуют такие могилы братскими"

 

Вид на озеро Кравцово. Фото: Лариса Бахмацкая

 

Город-холодильник

Собирая информацию, я заметила упоминание еще об одном лагере возле Ставрополя — о нем написал в книге «Люди советской тюрьмы» терский казак Михаил Бойков. Впервые она была издана в 1957 году в Буэнос-Айресе. Несколько глав в ней отданы ситуации в лагерях Северного Кавказа 30-х годов прошлого века. Как утверждает автор, к середине 1938 года все тюрьмы Нордового Кавказа были переполнены, мест заключенным не хватало. Для тюремных надобностей пришлось приспособить несколько складов и холодильник. Заключительный оказался особенно удобным для содержания в нем тысячи заключенных: стены крепкие, «жилплощадь» достаточная и капитальных переделок не требовалось. Из холодильника выплеснули машины, вставили решетки в окна и сделали крепкие дубовые двери. Только и всего. Холодильник этот находился на окраине Ставрополя. Ранее в этом здании обрабатывали и хранили мороженое мясо, а потом согнали людей. Заключенные называли лагерь «Город Холодногорск». Куда делись люд и трупы «холодногорки», неизвестно — информация до сих пор засекречена.

«Никакого преувеличения в этом названии нет, — пишет Бойков. — Когда я пришел в камеру, там было 722 человека — народонаселение вполне достаточное для небольшого городка. Как и в каждом городе, обитателями Холодногорска произведена его планировка. Вся площадь камеры разбита на несколько десятков «кварталов», между какими тянутся «улицы», соединяющиеся одна с другой «переулками» и упирающиеся в «тупики» возле стен. Каждый такой «квартал» заключается из двух «десятидворок», то есть двух десятков мест для спанья, соединенных вместе… В центре камеры оставлена незанятой узниками небольшая площадка. На ней стоит огромных размеров параша, раньше служившая кадушкой для засола капусты. Высота ее около полутора метров. Сверху к ней приколочены два обрезка доски, чтобы человек мог стоять. Взбираются на нее по деревянной лесенке с тремя ступеньками. На параше крупно написано мелом: «Оскверняй сей монумент лишь тогда, когда тебе невтерпеж! Во всех остальных случаях терпеливо жди оправки! Помни, что в Холодногорске и без тебя зловония достаточно!».

От Холодногорска, который располагался на востоке от Ставрополя, в наше время ничего не осталось.

>