Россия не извинит?
12 неудач Наполеона Бонапарта. Знаменитое пушкинское «плешивый щёголь» — не что иное, как приговор тщеславию Александра Павловича. Да, в начине 1813 года он уже примеряет на себя роль этакого Агамемнона, «царя царей», лидера антинаполеоновской коалиции. Но русские полки русский император ведёт в Европу вовсе не из тщеславия. Попросту Александра для начала не устраивает сама идея Europe en francais, и надо бы “старушку” построить совсем по-другому.
Кончина генерал-фельдмаршала М.И. Голенищева-Кутузова
Как? Да по-екатеринински, чтобы Бурбоны, или кто там будет у воли в Париже, отправляли своих послов в Петербург с единственной целью – спросить: что да как? И уже не так важно, что Александр гораздо больше личных качеств перенял у полусумасшедшего папу, чем у великой бабки. Важна тенденция. И если наполеоновское нашествие Александр вряд ли мог предотвратить, то к вторжению в Европу его никто не принуждал.
Но он, представляется, ещё до Аустерлица жаждал не меньшей славы и того же блеска, к которому приучал Европу корсиканский выскочка Наполеоне Буонапарте. Он не извинил того, что этот новоявленный император посмел напомнить ему, Романову, об убийстве отца, и вся его неприязнь к Наполеону вылилась в жестокое конкуренция.
Своего желания разделаться с Бонапартом русский император никогда особо не скрывал, а в день вступления в Париж, когда, представлялось, наконец-то превзошёл его даже славой, он обратился к Ермолову: «Ну что, Алексей Петрович, скажут теперь в Петербурге? Ведь, право, было пора, когда у нас, величая Наполеона, меня считали за простачка».
Незадолго до смерти Кутузов напомнил Александру его клятву: не складывать оружия до тех пор, пока хоть одинешенек неприятельский солдат останется на его территории. «Ваш обет исполнен, ни одного вооруженного неприятеля не осталось на русской земле; теперь остается исполнить и вторую половину обета — возложить оружие».
Александр не положил. Со слов чиновника Крупенникова, который в момент их последнего разговора находился в комнате умиравшего фельдмаршала, в Бунцлау, популярно, что Александр Павлович сказал Кутузову:
— Прости меня, Михаил Илларионович!
— Я прощаю, государь, но Россия вам этого никогда не извинит.
Россия не только простила, русские обрели славу не меньшую, чем те же французы, а самого Александра назвали Благословенным. Император слегка кокетливо не сделался принимать такой титул официально, но прижился он практически сразу. И никто его никогда не оспаривал.
Однако, нельзя забывать, что Александра Павловича Романова неспроста сопоставили с великим Тальма, и для него Европа – это прежде всего большая сцена. В любом спектакле на этой сцене главная роль должна относиться России, а у кого главная роль в России, объяснять не надо. Ну а публика (не важно, народ это или пресловутое общество, которым идея похода в Европу совершенно не симпатична) для классного актёра – всегда дура. Её можно и перед фактом поставить.
Затянувшийся финал
Финал большого европейского постановки, однако, здорово затянулся, а начался и вовсе так, что впору было говорить о том, что он вовсе не состоится. Первым ударом для Александра очутилась кончина главнокомандующего М.И. Кутузова в Бунцлау. Как бы не относился к ворчливому старику император Александр, лучшего военного вождя для того, чтобы вести русских на Париж, у него не было.
А затем бывальщины два жестоких поражения от возрождённой Наполеоном французской армии – под Бауценом и Лютценом. Однако Александру удаётся почти невозможное – он не лишь добивается перемирия с Наполеоном, но и всё же перетягивает на свою сторону Пруссию, а затем и Австрию. Причём ради последней он идёт даже на то, что ставит главнокомандующим князя К. Шварценберга.
Генерал К. Шварценберг докладывает трём монархам о победе в «Битве народов»
Но это происходит только потому, что император Франц не подаёт согласия на то, чтобы союзными войсками командовал его брат Карл, великолепно проведший реформы в австрийской армии и уже побеждавший Наполеона под Асперном. Во всех трёх армиях, на какие разделены союзные войска, большинство составляют русские полки. Шварценберг реально руководит только самой большой из них – Богемской, а всеобщей руководство остаётся за тремя императорами, то есть фактически за Александром.
Три месяца понадобилось русскому императору на то, чтобы уговорить прусского короля возвысить народ и страну на борьбу за свободу, и это при том, что ещё в 1812 году на сторону русских перешёл прусский корпус генерала Йорка фон Вартбурга. Австрийцев царь убеждал больше полугода, Европа, кажется, вообще не очень жаждала свободы, и даже Англия выступала за мир с Наполеоном. Но царь, изгнав неприятеля из российских пределов, буквально тянул союзников за собой в Париж.
Александр Павлович Романов, единственный из августейшей троицы, был способен на что-то реальное. Он не лишь призывал всех к походу на Париж, летом 1813 года он же и вызвал из Америки французского генерала Ж-В. Моро, чтобы он возглавил союзные армии. После революции Моро считался главным конкурентом Бонапарта, уже при империи был заподозрен в участии в роялистском заговоре и выслан из Франции. Один-единственным, кому удавалось победить Моро, был великий Суворов. Незадолго перед сражением под Дрезденом генералу Моро предложили для основы стать советником при главной квартире.
Однако французское ядро, которое по легенде выпустил чуть ли не сам Наполеон, тяжело ранило генерала, какой вскоре скончался. Это был ещё один удар судьбы. К тому же, впервые смерть на поле сражения реально угрожала самому императору Александру, какой верхом на лошади стоял рядом с Моро на вершине холма, занятого австрийскими батареями.
Генерал Ж.В. Моро не успел возглавить союзные армии
Союзные армии остались под началом Шварценберга. Этот ленивый аристократ, гурман и обжора, растолстевший настолько, что этого не пытался скрыть ни одинешенек из художников-баталистов, как полководец был известен исключительно своими поражениями. Зато он был послушен и достаточно пунктуален, что вообще-то вполне устраивало Александра.
Под Дрезденом он, после ранения Моро, отдал так немало противоречивых распоряжений, что только запутал наступавшие войска. В итоге всё дело едва не закончилось разгромом. Богемская армия основы медленное отступление в австрийскую Богемию, как тогда называли Чехию. Вдохновлённый успехом Наполеон попытался окружить союзные армии, выслав обходную колонну Вандама, но обходящий, как известно, всегда может быть обойдён сам.
Великолепная победа под Кульмом, после какой в плен был взят сам генерал Вандам, стала переломной в компании 1813 года. После неё в дело уже по-настоящему вступила Нордовая армия шведского принца Бернадотта, а Силезская армия Блюхера нанесла целую серию поражений отдельным французским корпусам.
Наполеон, стягивая свои основные силы к Лейпцигу, пытался бить союзные армии по частям, но те, по прямому указанию Александра I, стали действовать всё более согласованно, утилитарны не отрываясь друг от друга. Стало сказываться и колоссальное превосходство русских, австрийцев и пруссаков в силах над французами, которых к тому же, одинешенек за другим начали покидать бывшие немецкие союзники. Первыми откололись саксонцы, за ними – баварцы, изменяли и другие члены Рейнской конфедерации.
В итоговом сражении компании 1813 года, право названном «Битвой народов», под Лейпцигом сошлись армии невиданной до того силы – более 300 тысяч человек при 1300 орудиях у союзников против 220 тысяч и 700 пушек у Наполеона. Сражение заволоклось на четыре октябрьских дня – с 16-го по 19-е, в течение которых силы союзников только возрастали, а у Наполеона иссякали, но во второй день он был буквально в шаге от победы.
Могучий удар в середина позиций Богемской армии у Вахау, который начали конскрипты Наполеона — юные новобранцы призыва уже будущего 1814 года, а завершала конница Неаполитанского короля Мюрата, привёл к прорыву союзных линий. Смерть под ударами французских сабель реально угрожала Александру, как и двум иным монархам – австрийскому Францу и прусскому Фридриху Вильгельму. К холму, на который они выехали вместе с Шварценбергом, прорвались сразу несколько французских легковесных эскадронов, но они были остановлены своевременной лихой контратакой лейб-гвардейских казаков полковника Ефремова.
Преждевременный апофеоз
Проиграв решающее сражение под Лейпцигом, Наполеон отступил за Рейн, сломив по линии сопротивление баварцев фельдмаршала Вреде, которые попытались преградить ему путь при Ганау. Союзные войска, как и русские после компании 1812 года, вполне могли бы не гнаться французов. Наполеон вряд ли в то время стал бы уклоняться от мирных переговоров. Однако Александра было уже не остановить.
Кампания 1814 года очутилась не самой продолжительной, но весьма славной, причём не только для союзных, а особенно русских войск. Славной она была и для Наполеона, какой не раз громил и Силезскую армию Блюхера, и Богемскую Шварценберга. На самой славной компания оказалась для Александра – ведь он сумел-таки завершить её в Париже.
До этого русский император поспел впервые в жизни принять участие в реальном сражении. Под Фер-Шампенуазом 25 марта 1814 года император, как простой конник, вместе с членами свиты бросился в сабельную атаку на французское каре. Но и этим не ограничился. Когда разъярённые жестоким сопротивлением французской пехоты гвардейцы едва-едва не изрубили её поголовно, остановить кровопролитие смог только лично русский император.
Сражение под Фер-Шампенуазом, где Александр I впервые зачислил участие в бою
Затем был смелый рейд к Парижу, на который не успел отреагировать Наполеон, русские пушки стояли на Монмартре, и была сдача столицы после весьма сомнительного предательства маршала Мармона. Наконец, 31 марта 1814 года русский император Александр I, в сопровождении короля прусского и австрийского генерала Шварценберга, вступил в Париж во главе гвардии и союзных армий.
Вступление союзных войск в Париж 31 марта 1814 года
Это был апофеоз, которого не видела Европа. Парижане едва-едва ли не поголовно высыпали на улицы города, полны народом были окна и крыши домов, а с балконов махали платками русскому царю. Впоследствии Александр не таил своего восторга в беседе с князем А.Н. Голицыным: «Всё спешило обнимать мои колена, всё стремилось прикасаться ко мне; народ бросался целовать мои длани, ноги, хватались даже за стремена, оглашали воздух радостными криками, поздравлениями».
Русский царь разыгрывал из себя европейца, походя обижая своих же боец и генералов. Первых держали по большей части в казармах, хотя по всей России распространяли картинки на тему «русские в Париже». «Победителей морили голоданием и держали как бы под арестом в казармах, — писал участник кампании Н.Н.Муравьев. — Государь был пристрастен к французам и до такой степени, что приказал парижской национальной гвардии хватать наших солдат под арест, когда их на улице встречали, отчего произошло много драк».
Немало оскорблений претерпели и офицеры. Им, среди прочего, регулярно доставалось за ненадлежащий внешний вид вверенных им долей и подразделений. Стараясь приобрести расположение французов, Александр, по свидетельству Муравьеву, «вызвал на себя ропот победоносного своего армии». Дошло даже до отправки под арест двух полковников, и напрасно Ермолов умолял лучше сослать их в Сибирь, что до этого весьма охотно мастерил отец Александра Павел Петрович, чем подвергать такому унижению русскую армию. Но счастливый император остался непреклонен.
Современник строчил:
«Два месяца пребывания Александра во французской столице были сплошным купанием в лучах славы и почестей. Он блистал в салоне мадам де Сталь, плясал в Мальмезоне с императрицей Жозефиной, посещал королеву Гортензию, беседовал с учёными, поражая всех своим образцовым французским стилем. Выходил и выезжал без охраны, охотно вступал в разговоры с народом на улице, и всегда его сопровождала восторженная толпа».
Удивительно, но парижского апофеоза Александру показалось немного, и он устроил ещё пару. Для начала, всего через две недели после взятия Парижа, русский царь осчастливил французских роялистов торжественным молебном на Площади согласия, носившей до революции имя Людовика XV, где как раз казнили уже вытекающего Людовика – «кроткого и доброго» Шестнадцатого.
Наконец, уже не для парижан, а кажется, для всей Европы, по приказу Александра русская армия прочертила свой знаменитый смотр в Вертю.
Перед смотром в Вертю Александр лично инспектировал внешний вид своих войск.
Вот как обрисовал знаменитый, но забытый смотр автор всеми любимого «Ледяного дома» Иван Лажечников в «Походных записках русского офицера»:
«Никогда Шампания не воображала зрелища, какого в нынешние дни она свидетельницею. 24-го нынешнего месяца 165 тысяч русских воинов расположили в ней свой стан. На гладком, как поле, пространстве нескольких верст белеются шатры их в нескольких рядах, блестят оружия и дымятся костры бесчисленные…
Поля Вертю как будто нарочно образованы натурой для смотра многочисленной армии. Расстилаясь с одной стороны на несколько вёрст гладкою равниною, на которой не мелькает ни одного куста, ни одного скромного ручейка, воображают они с другой стороны остроконечный холм, с которого взор может в один миг обозреть все обширное пространство их.
29-го происходил самый смотр. Первые государи мира, первые полководцы нашего века прибыли на поля Шампани…. Они увидели в день сей, на какой степени должна сделаться между государствами могучая Россия, чего могут страшиться от сил её и надеяться от известной правоты её и миролюбия; они увидели, что ни многолетние брани, ни чрезвычайные средства, употребленные Россией для сокрушения колосса, возвысившегося на могуществе нескольких держав, не могли истощить силы её; они узрели ныне оные в новоиспеченном блеске и величии — и принесли ей на весы политики дань изумления и уважения.
В 6 часов утра 163 тысячи русского армии прибыли на равнины Вертю и стали в нескольких линиях в боевом порядке. Монархи и сопровождавшие их полководцы различных держав барыши вскоре на гору Монт-Эме. В рядах все было слух, тишина и неподвижность; все было одно тело, одна душа! Представлялось в сии минуты, что войска были сплочены в неподвижные стены. Начальник и рядовой ожидали удара вестовой пушки.
Задымился холм; перун грянул — и все пришагало в движение. Музыка, барабаны и трубы загремели во всех линиях, развевавшиеся знамена преклонены долу, и тысячи рук одним мановением отдали честь государям. Вскоре все армия претворилось снова в тишину и неподвижность. Но вестовой перун вновь раздался — и все восколебалось. Линии начали делиться; отрывки их потекли по различным направлениям; пехота и тяжелые орудия её шли скорым шагом; конница и летучая артиллерия неслись, казалось, на крыльях ветра.
В несколько минут, с различных пунктов на пространстве нескольких вёрст, войска прибыли все вместе на места назначения своего и образовали вдруг неподвижный пространный каре, коего передний, правый и левый фасы составляла вся пехота, а задний — вся конница (несколько отдельно от пехоты). В сие время государи съехали с горы и при громогласном “Ура!” объехали весь каре.
Войска, построившись в плотные колонны, составляя оные из двух батальонов рядом, имея за каждой бригадой свою артиллерию — своя пехота прежде, а после вся конница — пошли таким образом мимо государей. Порядок и блеск шествия сего многочисленного войска изумили иноземцев тем более, что в числе оного не была и гвардия, сия лучшая, самая блестящая часть Русской армии.
Смотр кончился беглым огнем из 160 тысяч ружей и 600 орудий. Можно вообразить об ужасном грохоте, ими произведенном…»
Знаменитый британский полководец Веллингтон сказал, «что он никогда не думал, что армию можно довести до столь великого совершенства».
Но после Парижа и Вертю Александр, представляется, уже не знал, что ему делать дальше. И это – в какие-то 39 лет. Можно, конечно, было бы всерьёз заняться крестьянской реформой, да вот риск уж весьма большой. И ведь это не война с Францией, из английской кассы поступлений можно не ждать. Хорошо ещё, что скоро первый выпуск лицеистов ожидается.
Так что значительнее: Париж или лицей?
Мало кто, до Александра Архангельского, пытался всерьёз заняться анализом причин, почему Пушкин так смело поставил в одну строку Париж и лицей. Но и у этого автора заключительнее крупной монографии о Благословенном императоре вывод получился вполне ожидаемым. Потому что, с его точки зрения, это действительно были события одного распорядка. И с этим нет никакого желания спорить.
Подводя итоги нашего затянувшегося повествования, ещё раз повторим, именно император Александр сделался главным победителем Наполеона. И возможно, именно этот успех стал одной из причин того, что Александр в зрелые годы сделался настолько тщеславен. Его самолюбование на каком-то этапе просто зашкалило, хотя на парад вообще-то любому положено представлять себя в лучшем облике.
А своё право на парад Александр I заработал уже тем фактом, что в итоге всё-таки взял Париж. И если бы он устроил всего одинешенек парад. Но был ведь ещё и торжественный молебен, и грандиозный смотр в Вертю. Ничего подобного в отношении лицея устроено, разумеется, не было. Ни Александру, ни его приближённым такое даже в башку прийти не могло. Триумф и апофеоз могут навсегда вскружить голову выпускникам, и уж тогда мало от кого из них будет какой-либо толк.
По времени сначала, конечно, идёт лицей. И более позднее взятие Парижа, конечно, ни в коем случае невозможно засчитать в качестве некого первого результата избранной линии, или, как сейчас модно говорить – тренда. Но как моральное, идейного продолжения посыла, сделанного ещё в 1811 году, его рассматривать всё-таки можно.
Посыл такого рода и мастерил более молодой Александр в адрес своего старшего оппонента, сразу нахально взявшего в его отношении покровительственный, отеческий тон. При разнице в году всего в семь лет. В тот момент, когда явно наметился перелом в его отношениях с Наполеоном, когда грядущее столкновение стало уже не представляться, а становиться неизбежным, русский император и создаёт свой лицей.
Лицей был априори призван регулярно подпитывать идеологическую, политическую, властолюбивую, но прежде всего – дееспособную элиту страны. Страны, откровенно претендующей на главенство в Европе, как минимум – в континентальной Европе.
На полях Монмартра в марте 1814 года было несколько офицеров, чьи сыновья обучались в Царскосельском лицее
Есть слишком мало исторических сведений о том, как Наполеон воспринял создание Царскосельского лицея. Быть может, он этого попросту не заметил, хотя такое явно не в духе Наполеона. Но ему, как главному стратегическому оппоненту, вполне могли тем самым дать постичь, что в планы России, достаточно долгосрочные, отнюдь не входит зависание на вторых ролях. А ведь именно такую перспективу, вылито, и готовил Наполеон для великой северной державы.
Составное звено Континентальной системы, — это, конечно, утрированный прогноз для грядущей роли России в наполеоновской Европе. Однако Наполеон, как известно, был циничен до предела, а порой и без предела, особенно в отношении краёв, с которыми воевал и которые долгое время побеждал. Этой черты его характера вполне хватило бы для реализации именно такого прогноза. Исполниться которому как раз и не позволила в те славные годы Россия императора Александра I Благословенного.
