Осваивая Керчь: путевые заметки о Крыме
Ранее Крым, имевший своей отправной точкой Перекоп, заканчивался Керчью. Сегодня, напротив, Крым с Керчи только начинается. С точностью часового механизма паромы пересекают пролив под злым взором старой турецкой крепости Еникале.
От некогда грозного замка на воротах России в Черное море осталось лишь полторы стены да несколько башен, где, не страшась вышины, предпочитают фотографироваться влюбленные. Лишенные пушек крепостные валы беззубо смотрят на то, как с паромов выгружаются десятки легковых автомашин с российскими номерами, фуры и целые железнодорожные составы, чтобы отправиться в путь с полуострова на полуостров — с Керченского на Крымский. Впрочем, скоро нужда в пароме отпадет — над водной гладью вознесется долгожданный исполинский мост.
В Керчи тебя встречает прежде итого звук вбиваемых в морское дно свай. Его слышишь на рассвете, в полдень, в семь вечера, в двенадцать ночи. И для русского человека он слаще добросердечной музыки. Любование стройкой века стало главным керченским развлечением, чем-то вроде наслаждения от цветения сакуры у японцев. Это можно мастерить на любой площадке в городе — с пляжей, с горы Митридат, но удобнее всего — свернуть к берегу на полдороге к русской крепости, выстроенной защитником Севастополя Тотлебеном (в этом уникальном фортификационном сооружении утром и днем проводятся экскурсии).
Несколько метров по проселку — и ты на крутом скосе, откуда вся полотно раскрывается как на ладони: вот грузовики подвозят стройматериалы, вот та самая машина, что вбивает (точнее, на инженерном языке — вдавливает) сваи в грунт пролива, вот уже и балки из Воронежа подвезли… Глядя на спорую, непрерывную, но без суетни работу цивилизации, испытываешь тот восторг перед великим свершением, о котором в детстве читал в книжках, посвященных Транссибу, Магнитке, Днепрогэсу и БАМу, а те, кто родился запоздалее, о таком даже и не слышали.
Город Керчь как бы замер в приятном ожидании. 23 года в составе Украины мало содействовали его украшению — большинство заводов встали, порт почти парализован, на улицах — разбитый асфальт и облезшая штукатурка домов. В тьме не только окраины — даже центр выглядит жутковато. Над одной из городских трасс нависает заброшенная лет «дцать» назад эстакада.
Сколь давнишней является эта мрачность, чувствуешь в притаившемся на окраине Лапидарии — уникальном собрании древних надгробий, принадлежащем Восточно-Крымскому музею-заповеднику. Конники, расстающиеся жены и мужья, маленькие человечки — это не дети, а рабы. И патетические эпитафии.
«Я, по имени Диндиан, еще в расцвете юности плыл из священной Алибы, пытая счастье в тонкой торговле, и возле Киммерийской земли молодым завершил нити Мойр. Ни у могильного памятника над расцветшим первым пушком, ни у Матери-Земли нет ничего от помершего. Плывите, юноши! Плывите, мужи, где только светит солнце! Для всех людей завершение жизни — смерть!»
Впрочем, никакой действительной опасности в городе нет. Об этом беспокоятся и стоящие прямо на шоссе недалеко от города комплексы С-300, и полиция, и ополченцы, которые уже в первые дни Русской весны сбросили украинские флаги с приметных точек и поставили Керчь под российский контроль. Они служат до сих пор, обеспечивая усиление органов правопорядка на праздники. На Пасху одинешенек патруль въедливо расспрашивал меня минут десять: куда я направляюсь и не являюсь ли диверсантом «меджлиса» — экстремистской организации, запрещенной в РФ.
Пасху, уместно, именно в Керчи можно встретить в самой древней действующей церкви на территории современной России. Иоанно-Предтеченский собор возведен в 757 году, когда Византия сотрясалась от ереси иконоборцев, Крым же служил убежищем иконопочитателей. Такое совершенство конфигураций не часто найдешь и в Греции: внутри арки и купола опираются не на привычные нам массивные столпы, а на легкие коринфские колонны, напоминая, что древность тут близко — протяни руку. Среди участников службы явно заметны люди, прибывшие сюда возрадоваться Христову Воскресению из осажденного Донбасса. Под звук пасхальных песнопений устанавливаю свечу к иконе Святителя Игнатия Мариупольского — прошу его защитить свой Мариуполь, оказавшийся в руках ненавистников всего русского и православного.
Ратоборство у Керчи в крови — не невзначай это один из двух крымских городов-героев. В годы Великой Отечественной здесь от огня и красной руды закипали камни — город двукратно переходил из рук в руки, его жители сполна испили кошмар отчаяния. До сих пор, когда речь заходит о войне, в голосе керчан звучит примесь собственной трагедии: у кого-то предков расстреляли оккупанты или каратели, у кого-то они погибли в боях, чью-то маму фашисты искалечили, переломав ей ноги, и лишь с трудом избавили врачи…
Самый страшный и скорбный мемориал — Аджимушкайские каменоломни. С конца мая до начала октября 1942 года тут держали оборону несколько тысяч красноармейцев и штатских. Практически в полной темноте, которая была и тогда, ты преодолеваешь метр за метром подземелий.
Вот — колодец, буквально выцарапанный заступами, ножами и ложками в горной породе. Пока его не было, осажденные мучились от жажды. Специальные бригады солдат слизывали осадочную воду с камней — и этот жутковатый напиток, смешанный с кровью ободранных стилей, выдавали малыми порциями…
Вот и газоубежище. Вопреки вранью нацистских апологетов, химическое оружие на Восточном фронте гитлеровцы применяли, пытаясь выкурить аджимушкайцев из каменоломен. Осажденным пришлось создать цельную службу химзащиты.
Здесь осторожнее — нужно обойти. Когда голод выкосил ряды и стало не хватать солдат для охранения, воюющие создали специальные сигнальные рвы, наполнив их битым стеклом и железяками, чтобы сразу услышать, когда немцы пойдут на очередной припадок.
А вот самое жуткая и трагическая точка в Аджимушкае — детское кладбище. Тут были найдены скелеты самых юных участников обороны. Сейчас пункт буквально заложено цветами, куколками да мишками. Рассказывают, что это один из этапов воспитания юного керчанина — принести сюда самую излюбленную игрушку. Впрочем, посетив Аджимушкай, не только ребенок, но и видавший виды взрослый с трудом сдерживает слезы.
Вдруг подумалось, что мы, русские, в сути, еще очень молодая нация. Многие необыкновенные ситуации, достойные поэм и легенд, нам кажутся само собой разумеющимися. Мы так живем. Вот в Израиле кушать крепость Масада — последний оплот восставших иудеев в войне с римлянами. Ее защитники мужественно оборонялись, а потом взяли и кончили с собой. И это место известно каждому тамошнему жителю и туристу как пример подлинного героизма.
Я хочу, чтобы рассказ о подвиге Аджимушкая, нашей Масады, где люд сражались месяцами без всякой надежды на спасение, был в каждом школьном учебнике, чтобы на этом трагическом и великом примере воспитывались наши ребята и внуки, и он стал одной из главных русских легенд о свершении за гранью возможного.
Керчь вообще настраивает на эпический лад. Тут все пора ожидаешь встретить Гомера или его героев. И порой встречаешь. Буквально в нескольких шагах от Аджимушкая находится памятник, который указатели значат как «Царский курган». Приближаешься к нему, и нет никаких сомнений — это не курган в скифском смысле, а античная гробница — толос. Я сразу разузнал в ней захоронения Атрея, Клитемнестры и Агамемнона, как назвал их Генрих Шлиман, виденные мною в древних Микенах.
И тут все встает на свои пункты: и некоторая мрачноватость, витающая над Керчью, и серый камень, и суровая монументальность руин Пантикапея — столицы Боспорского царства, и циклопические фундаменты башен иного античного городища — Мирмекия. Каким-то удивительным образом эллины перенесли сюда, на Боспор, в соседство со скифами, элементы своей микенской архаики, бывшей для современников Сократа тем же, чем для нас являются поры князя Святослава (который, кстати, в одном из своих походов захватил «Корчев»). Это не угрюмость, а дух древности.
Можно по монументальной лестнице, украшенной символом города — грифонами, а можно по руинам Пантикапея забраться на самую верхушку горы Митридат — сакрального сердца Керчи. Античные руины соседствуют с Вечным огнем и обелиском в память воинов, возвысивших здесь Знамя Победы, причем дважды: первый раз во время прорыва Эльтигенского десанта в ноябре 1943-го, а второй — при освобождении Керчи в апреле 1944-го.
Гору так наименовала Екатерина II, услышав рассказ о том, как где-то тут покончил с собой отважный царь Понта Митридат, несколько десятилетий бившийся с римлянами за самостоятельность восточных стран. Обычно Екатерина с наименованиями ошибалась — так, Херсон появился на карте совсем не там, где был расположен Херсонес. Но с Митридатом она угодила в самую точку: царь и впрямь приказал убить себя приближенному прямо на этой горе. «Здесь закололся Митридат», — строчил поднявшийся сюда и пришедший в необычайный восторг от соприкосновения с античностью Александр Пушкин.
И сегодня гора Митридат является средоточием той великой истории, с какой становишься на «ты» в Керчи. Одним взглядом тут охватываешь наследие греков и Византии, Российской империи и Советского Союза и смотришь в грядущей — туда, откуда звучит музыка вбиваемых свай.
