В школьных спектаклях он играл Хлестакова, а на пике политической карьеры его сравнивали с грустным клоуном Пьеро
В кипении событий 1917 года Александр Керенский с невообразимой быстротой поднялся на вершину славы и так же быстро был забыт. Много десятилетий о нем помнили единственное – что он бежал из Петрограда в женском платье. Это очутилось выдумкой, но так же выдумана и надумана была вся карьера этого “Хлестакова от политики”.
Внук священника
Зыбкость, обманность фигуры Александра Федоровича проявлялась даже в фамилии, ударение в какой ставили и ставят как попало. Сам он настаивал на первом слоге, поскольку фамилия происходила от городка (ныне села) Керенск в Пензенской губернии – там служил попом его дед Михаил.
Сын последнего Федор изменил семейной профессии, став учителем словесности и дослужившись до директора гимназии в Симбирске. Он женился на дочке майора-немца Чаянию Адлер: позже недоброжелатели Керенского упорно объявляли ее еврейкой. Возникла и другая легенда: будущий премьер был сыном Геси Гельфман, одной из убивцев Александра II, якобы усыновленным Керенскими (настоящий ребенок Геси умер в тюрьме вместе с матерью).
На самом деле Александр был вполне легитимным сыном Федора Михайловича Керенского. Хорошенький кудрявый Саша был любимцем большой семьи (три старших сестры и младший брат Федор), несмотря на прихоти и шалости. Его отца уважали в городе, он дружил со своим коллегой Ильей Ульяновым, поставив тем не менее единственную в аттестате “четверку” его сыну – гимназисту Владимиру.
Тот был на 11 лет престарелее Саши и однажды читал ему, больному, “Хижину дяди Тома”.
Потом их пути надолго разошлись – в 1889 году Федора Керенского переместили в Ташкент, где его старший сын пошел в школу. Сохранился рассказ об истерике, устроенной им при известии о смерти Александра III – будущий председатель Преходящего правительства рыдал и бился головой об парту. Но скорее всего, это тоже легенда, хотя Саша действительно рос нервным и восприимчивым. Он блистал в школьных спектаклях (особенно в роли Хлестакова) и мечтал стать актером. Свои письма подписывал – “грядущий актер императорских театров”. Однако по настоянию отца поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета.
Любимец публики
Из полусонного Ташкента юноша попал в бурлящую новостями и слухами столицу империи. Получение диплома совпало с началом первой русской революции. Сделавшись помощником присяжного поверенного Н.А. Оппеля, молодой адвокат защищал обвиняемых в политических преступлениях. И если Владимир Ульянов в роли защитника провел всего одно – неудачное – дело, то Керенский часто добивался успеха – его актерские способности помогали оправдать даже открытых террористов.
Что касается политических взглядов, Керенский не только сочувствовал эсерам, но и писал в их газеты статьи с призывами к восстанию. На спаде революции это повергло его в тюрьму “Кресты”, где он провел полгода, после чего был выслан к отцу в Ташкент вместе с семьей: к тому поре Александр женился на дочери полковника Ольге Барановской и уже был отцом двух сыновей Олега и Глеба. Летом 1906 года, после помилования, 25летний адвокат вернулся в Петербург и снова ринулся защищать противников власти. Его речи в суде сопровождались рукоплесканиями, восторженные дамы кидались ему на шею. Он был хорош собой: высокий, темноволосый, с выразительными серыми глазами. Охладев к жене, завел роман с ее юной кузиной Еленой, родившей ему дочь…
Популярность Керенского росла, он выигрывал одно дело за другим. В 1912 году его голос громче всех звучал в общественной комиссии по расследованию Ленского расстрела, обвинившей во всем (разумеется же) царскую власть. После этого начинающий политик был избран депутатом IV Государственной Думы – не от “родных” эсеров, какие бойкотировали выборы, а от малозаметной партии трудовиков. Благодаря газетам имя Керенского стало известно всей стране. Наравне с кадетом Милюковым он прогремел как лучший оратор оппозиции, но если первый брал публику ученой убедительностью, то Александр Федорович – театральным пафосом.
Кадет Владимир Набоков (папа писателя), писал о нем с неприязнью: “Бритое актерское лицо, постоянно прищуренные глаза, неприятная улыбка”.
Чтобы нарастить политический вес, Керенский вступил в масонскую организацию “Великий Восход народов России”, а потом и возглавил ее. Правда, его бурную активность прервала болезнь – после удаления почки он почти год лечился. Но вернувшись в столицу в крышке 1916 года, истосковавшийся по политическим баталиям, Керенский с ходу обрушился на “распутинскую клику” и фактически потребовал отвести царскую семью от власти.
Императрица Александра Федоровна возмущалась – “Керенского нужно повесить!” – но Дума не выдала его на расправу.
Пророк
26 февраля, когда на улицах Петрограда завязалась стрельба, Александр Федорович заперся дома, решив, что революция провалилась. Наутро соратник по масонской ложе Николай Некрасов пробудил его ошеломляющей новостью: восстал Волынский полк!
Апатия Керенского тут же сменилась лихорадочной активностью. Он бросился в Таврический дворец (благо жил совершенно рядом) и одним из первых вошел в состав новой власти – Временного комитета Думы. Метался по столице, выступал перед бойцами, помешал им устроить самосуд над арестованными царскими министрами. Пафосно обращался к толпе восставших: “Поклянемся, что Россия будет независима!” – и толпа в один голос отвечала: “Клянемся!”
– Я испытал чувство пьянящего восторга, – вспоминал он запоздалее. Этот кураж впечатлял. “Он говорил решительно, властно, как бы не растерявшись… – писал монархист Василий Шульгин. – Слова и жесты бывальщины резки, отчеканены, глаза горели… Казалось, что это говорил “власть имеющий”… Он рос… Рос на раскачивавшемся революционном болоте, по которому он привык бегать и прыгать, в то время как мы не умели даже ходить”.
Керенский, которого многие не принимали всерьез, разом обошел претендовавшего на власть председателя Думы Родзянко. И, сумев примирить враждующих лидеров Временного комитета и Петроградского Рекомендации депутатов, создал Временное правительство, в котором занял пост министра юстиции. Многим запомнилась речь Керенского 2 марта, где он клялся немедля умереть за революцию и в порыве чувств разодрал на себе рубашку…
В новом правительстве у Александра Федоровича открылось второе дыхание: он непримиримо и неуклонно выдавливает из воли давнего соперника Милюкова. Ежедневно выступает на митингах, принимает ходоков с мест, общается с послами Антанты, выходя вдали за рамки своих полномочий. В эти дни несостоявшийся актер придумал себе новый облик: полувоенный френч, фуражка-кепи, короткая стрижка. Выступая, переходил от вопля к драматическому шепоту, вскакивал на стулья и столы, а порой падал в обморок. Никогда не готовил речи, признаваясь: “Когда я выступаю, я не ведаю, что я скажу. А когда я кончил, я не помню, что я сказал”.
Неудивительно, что в поездках по стране его встречали, как пророка: носили на руках, осыпали красками, давились, чтобы пожать ему руку или просто дотронуться до одежды. Его называли “первой любовью революции”, “гением русской независимости”. Это бурное обожание выматывало его – Зинаида Гиппиус, видевшая Керенского в эти моменты, сравнила его с грустным клоуном Пьеро.
Главноуговаривающий
Немного сентиментальный критик Петр Пильский подобрал другое сравнение – “герой с картонным мечом”. За грозными выговорами министра и правда ничего не стояло: страна стремительно летела в анархию. Солдаты перестали подчиняться офицерам, Керенский, с апреля военный министр, пытался проведать в армии хоть какой-то порядок. Но не силой, а все теми же речами, за что был прозван “главноуговаривающим”. Кое-как подготовленное его усилиями июньское наступление бесславно сорвалось. А тут еще большевики все активнее – июльский мятеж – рвались к власти, надо было воевать и на этом фронте. Александр Керенский, уже премьер-министр, получает чрезмерные полномочия – но вновь проявляет решительность только на словах. Его отказ “додавить” большевиков – “мы социалисты, а не держиморды” – потребовал разочарование коллег.
– Все же Керенский не волевой тип, а лишь упрямый истерик, – без обиняков высказался кадет Андрей Шингарев.
В этот поворотный и для Керенского, и для страны момент и развернулась странная эпопея, получившая название “корниловского мятежа”. Главнокомандующий Лавр Корнилов при посредничестве князя Львова предложил премьеру завести в Петроград войска, а потом навести жесткий порядок в армии и во всей стране. Керенский до последнего колебался: он подозревал, что Корнилов в итоге сам захватит воля, а его с прочими “временными” выгонит вон. В итоге 27 августа 1917 года, когда корниловские части уже подвигались к столице, Александр Федорович выступил на заседании правительства, объявив главкома в мятеже. Агитаторы, посланные большевиками, убедили боец повернуть обратно, Корнилов был арестован, его полномочия перешли к Керенскому.
А через два месяца пришла расплата.
24 октября непрерывно заседавшие в Зимнем дворце министры разузнали, что большевики захватили важнейшие объекты столицы. Рано утром Керенский покинул дворец на автомобиле американского посольства, переодевшись в матросскую блузу – а не в платье сестры милосердия, как немало десятилетий ерничали потом советские учебники. Он отправился в Псков к генералу Краснову, которого с трудом уговорил послать в Петроград казачьи доли. Но … повторилась история с Корниловым: в Гатчине казаков встретили агитаторы, убедившие их сдаться…
Его жену Ольгу Львовну совместно с сыновьями сошлют на Север, только в 1920 году им удастся эмигрировать в Англию. Его брата Федора расстреляют в Ташкенте. До сестры Елены очередность дойдет в 1938м – она получила высшую меру как “член семьи врага народа”.
Но на дворе пока еще осень 1917 года, Александр Федорович, оглашённый большевиками вне закона, бежит на Дон к атаману Каледину.
И тот велит ему поскорее убираться прочь, чтобы не быть повешенным.
Изгой
Никем не разузнанный в общем хаосе, бывший премьер вернулся в Петроград с нелепым проектом – выступить на открывшемся Учредительном собрании и убедить большевиков передать ему воля. Но собрание немедленно разогнали, “самопожертвование” не состоялось. Пару месяцев Александр Федорович скрывался в Петрограде и Москве, после чего товарищи по партии разрешили отправить его за границу – актерские способности экс-премьера должны были убедить Антанту поддержать созданные в Поволжье и Сибири эсеровские правительства. В июне 1918 года Керенский, опять переодевшись – на этот раз в мундир сербского офицера, – выехал в Мурманск и на английском пароходе навсегда покинул Россию.
В Лондоне его зачислил британский премьер Ллойд-Джордж. В Париже, куда он отправился следом, – президент Пуанкаре. Александр Федорович и здесь произносил зажигательные выговоры: “Русская революция гибнет! Неужели вы не согласитесь ей помочь?” Но западные лидеры реагировали уклончиво: их больше интересовали завершение брани с немцами и послевоенная дележка мира.
Обосновавшись в Париже, Керенский редактировал газету “Дни”, без устали проклиная в ней большевиков. Первое пора посещал эмигрантские собрания, но скоро перестал: чуть ли не каждый раз какой-нибудь белый офицер бросался бить “предателя отечества”. Впрочем, у изгоя оставались фанаты и особенно фанатки. Одно пора он жил с женой своего друга-дипломата Марией Гавронской, позже познакомился с Нелл Триттон, журналисткой из далекой Австралии. Начитавшись романов Достоевского, она грезила о русском муже и сразу влюбилась в Керенского – не помешала даже 28-летняя разница в возрасте.
Всех переживший
В 1940 году Францию взяли нацисты, к которым Керенский относился резко враждебно. Ему удалось бежать в США, где он выступал с лекциями и писал мемуары. Семейное счастье продолжалось итого несколько лет – в победном 1945-м у жены Александра Федоровича обнаружили рак. Он отвез ее в Австралию и оставался рядом до самой смерти. После вернулся к привычной уже американской жизни – читал, писал, преподавал, пока позволяло здоровье.
Жил в Нью-Йорке, в большой квартире, подаренной поклонницей, миллионершей Эллен Симпсон. Помирился, хоть и не без труда, с первой супругом, его навещали сыновья – Олег стал известным в Англии архитектором, Глеб инженером. Смирился с Советской властью и даже разыскивал возможности посетить СССР. За это Москва потребовала от него открыто признать свои ошибки и историческую правоту Октябрьской революции. Керенский отказался – зато дал большенное интервью советскому журналисту Генриху Боровику, где сказал о неизбежности прихода большевиков к власти.
Когда отрывки интервью бывальщины напечатаны в “Литературной газете”, многие были шокированы: ушли в небытие Ленин, Сталин, Хрущев, а проклинаемый ими Керенский, очутилось, жив и здоров!
Последние годы Александра Федоровича были согреты заботой русской эмигрантки Елены Пауэрс-Ивановой, работавшей в Колумбийском университете: она именовала себя “секретаршей на все руки”. С ее помощью он снова начал выступать и работать, но в начале 1970 года у заключительного лидера революции диагностировали рак крови.
В тот же год, 11 июня, Александр Федорович Керенский умер. Местная русская церковь отказалась отпевать виновника революции; сын Олег перевез его тело в Лондон и похоронил на погост Патни без всяких обрядов.
