Человек издал уникальную книжку о родном селе, но односельчанам это не понравилосьСто кило чистого золота привез домой Василий Санькин. И отдал жене Марии с наказом – это для детей. Где уж его он надыбал – одному Господу известно. Воевал у белогвардейцев, у Колчака, может, частичку малую и позаимствовал из знаменитых колчаковских золотых запасов.

Большая семейство Разеевых за папу и дедушку – горой. “Он для нас как Гоголь или Достоевский”, – заверяют они. Фото: Из семейного архива

Вскоре Василий с белоснежными эмигрировал за границу, где и пропал безвестно. А Мария осталась одна с детьми и 6 пудами золота. По настоянию советских властей она отреклась от Василия. И сквозь пару лет вышла замуж за другого Василия, но уже Бурмистрова. Прожила с ним недолго, заболела и умерла. Дети выросли, разъехались кто куда. А золото осталось. Лишь вот где оно?

Правда и кривда

Об этом сейчас судачат в деревне Малое Ишуткино, что в 170 километрах от Самары. Взрослые полушутя-полусерьезно, а молодые азартно и упорно. “Как же, – говорят они, – в книге у Лукича все ведь написано. А он врать не будет. Столько лет по архивам лазил и ездил, документов сколько перешерстил”.

Александр Лукич со своей скандальной книжкой, какую многие его соседи хотят сжечь. Фото: Из семейного архива

Так и есть. И ездил Александр Лукич Разеев, и шерстил цельных пять лет в архивах всевозможных – в Москве, Казани, Оренбурге, Самаре, Уфе, Бугуруслане, Бугульме. Тонны документов пересмотрел, изучил, прилежно все записал в свои тетрадочки. Только вот незадача: про 100 кило золота в его книжке “Село Малое Ишуткино и его обитатели” нет ни слова. Лишь сухая статистика: “Василий Федотович Санькин в Штатскую войну воевал на стороне белогвардейцев. Рассказывают, что в одно из посещений семьи он привез золото и распорядился, чтобы этим золотом воспользовались лишь его дети. Сам же Василий Федотович вместе с белыми эмигрировал за границу. По настоянию властей жена отреклась от него и вышла замуж за Бурмистрова Василия Фадеевича. Но скоро захворала и умерла”.

Все остальное домыслили односельчане Александра Лукича. И про две подводы, на которых привез 6 пудов Василий Санькин, и про тайное пункт, куда схоронила золото Мария. Но Александр Лукич на это не в обиде – все жить веселее, интереснее. В обиде он на другое, что ставшие уже родимыми соседи и остальные односельчане, не все, но многие, теперь его клянут, как могут. И даже здороваться перестали. Хорошо хоть не плюют в его сторонку, хотя, может, и до этого дойдет.

– А в чем причина? – кипятится Лукич. – На правду взъелись. Правда им глаза колет. Много увлекательного выяснилось в архивах. Про их предков в стародавние века, про их дела и делишки 100 и 200 лет назад. Хотя книга-то моя – про историю нашего присела с самого момента его основания. А про другие факты – так, мимоходом.

Но оказалось, что мимоходные факты для односельчан и стали самыми главными, самыми скандальными, самыми несимпатичными. “Все вранье! Слухи и сплетни! – ругается одна из соседок Разеева. – Брехня ходит по деревне, а Лукич ее и прописал в книжонке своей. У моего прадеда якобы бывальщины две внебрачные дочки. Чушь какая! Да на него молиться можно было, как моя бабушка говорила. Он налево-то никогда не зыркал. А тут такое…”

– Про мою прабабку тоже понаписал, неужто в архивах подобную дребедень содержат? – горячится еще одна сельчанка Елена и зачитывает особо покоробившее ее место из книжки Александра Лукича: – “Мария Ивановна не вступала в колхоз, была всю житье единоличницей. Не участвовала в выборах, если приходили к ней с урной, она пряталась. Так и умерла, не признавая законы властей”. Ну не бред? Она что, отщепенка какая-то была? У нас что, род единоличников? И кому это вообще сейчас увлекательно?

Зачем писать, что люди в нашей деревне ели конский навоз и лепешки из глины?

В разговор вступает житель села Владимир: “Вот произнесите, кому понравится, если про его прапрабабку напишут, что она после смерти мужа Тараса Архиповича пустила к себе в дом Иллариона Евдокимовича, какой был моложе ее на 16 лет? Или что прадед Фадей Родионович в Гражданскую дезертировал из Красной Армии? Или что в нашей деревне люди когда-то ели конский навоз и глину, пекли лепешки из мучения костей, собранных на кладбище для скота? Это когда голод страшный был в Поволжье… Зачем об этом вообще вспоминать, повествовать? Кому это надо?”

Храм отстояли

– Мне надо, – горько вздыхает Александр Лукич. – Моим детям, внукам моим. Ведь никто не ведает историю родной деревни, абсолютно. И главное – никто не хочет знать. Ну, подумаешь, наш род, наша фамилия с XVII века шагают. Какая разница… Но ведь ты же не голь перекатная, у тебя были предки, у них была своя жизнь, свои отрады, беды, печали. Неужели не интересно, как они жили? Что общего у тебя с ними? История рода – это же такая значимая вещь! Но строчить надо правду. Только правду. И хорошее, и плохое. Иначе будет вранье. Ну, бросил кто-то семью с шестью ребятишками, ушел к иной женщине тут же, в нашей деревне. Почему об этом не рассказать? Ведь было же. И я не пишу, что человек он плохой, подлый какой. Удалилась любовь, что поделаешь. И чего на такие факты обижаться? Жизнь – она штука сложная, много чего в ней бывает. И что, не вспоминать сейчас ничего, не знать даже, сгинуло, исчезло – и слава Богу?

Я молчу. Вопрос ой, какой непростой. Пуще гамлетовского. И так, и сяк кручу в башке, а Александр Лукич продолжает.

– Я и книгу писать начал потому, что никто из молодежи не знает, в какой деревне живет. А у нас тут и Пугачевское бунт было, и революционеры, и бунты, и подвиги какие людские. Когда церковь нашу Михайло-Архангельскую хотели снести после революции – в нее сельчанка забежала с ребенком на руках и сказала: “Рушьте со мной, я тут с сыночком и погибну. Но никуда не уйду”. И не ушла. А другая каким-то образом залезла на окно и тоже: начнете сносить – прыгну, расколюсь насмерть. И ведь не снесли! Отстояли. Единственная у нас осталась во всем районе неразрушенной церковь. А в войну сколько на фронт удалилось, погибло. Мой отец лег подо Ржевом. Я как раз спустя пять месяцев и народился…

На хлебе и воде

Первую свою книжку про родимое село пенсионер Разеев написал со слов старожилов. Обошел всех – и накатал 250 страниц. Сам диву дался – откуда она показалась? Неужто он на такое способен? Одна беда: в книжке оказалось много неточностей. Память у стариков была не ахти какая, да и подсочинить могли, распивая чаи с молодым пенсионером Лукичом. Им-то уже под 90 стукнуло, а он лишь, пыхтя, к 78 подобрался. Чего ж не покуражиться?

Нужны документы, а значит, архивы, решил “молодой” пенсионер. Жена Ирина охнула, когда муж огласил: буду теперь колесить по городам-весям, ходить по архивам, искать документы про родное Малое Ишуткино. Как знать, может, и на воде придется посидеть, на хлебе одном, поездки денежек требуют. А пенсий всего две: его и ее. Что скажешь? Ирина Павловна вздохнула: езжай, ищи правду. Она ведь и сама из этого села. Может, и про ее предков что разузнает.

Про хлеб и воду Лукич, как в нее самую и глядел. Ночевать в Оренбурге, Уфе, Бугуруслане пришлось на лавочках на вокзале или, когда повезет, в зале ожидания. Если совершенно улыбнется удача – в комнатах отдыха. В семь утра, правда, выгоняли на улицу, но зато прикорнуть хоть где было. Столовался один раз в день дешевым супом и тремя кусками хлеба. Это и завтрак, и обед, и ужин. Иногда баловал себя вечерком сладким чаем с плюшкой. Но это редко, если только в архиве документ какой любопытный отыщет. Про то, например, как появилась храм в Малом Ишуткино. Оказалось, ее… привезли. На 70 подводах из поселка Степная Шентала, что в 100 километрах. Там церковь пришагала в упадок, но была очень красивая. Ишуткинцы и выкупили ее за 1975 рублей, деньги по царским временам немалые. Разобрали, перевезли, восстановили, подлатали, до сих пор стоит, раскрасавица. В 2014 году справили ее 100-летний юбилей.

Бросил кто-то семью с шестью ребятишками, ушел к другой даме. Почему об этом не рассказать? Ведь было же

Нынешний настоятель, отец Олег, кстати, помог, чем мог, Лукичу, дал на разъезды одну тысячу рублей. После, правда, давать перестал. Лукич написал в первой книжке, почему отозвали одного из предыдущих настоятелей, отца Владимира. По документам очутилось – пил безбожно, а как сняли, сжег в отместку все церковные документы, в том числе с метриками. Отец Олег сделал внушение: “Нельзя так про служителей Храмы писать”. Лукич не понял: “Почему нельзя? Это ж правда”. До сих пор в недоумении. Хотел даже написать в Москву старшему референту Святейшего Патриарха Николаю Державину (это его голос за кадром во пора Пасхального богослужения мы слышим по телевизору. – Прим. авт.), уроженцу их села. Пусть, дескать, рассудит. Потом передумал. У Раскалывай столько дел в Патриархии, чего по-пустому тревожить.

Жена Ирина, внук Андрюшенька и кошка Даша – что еще нужно для счастья? Фото: Из семейного архива

Штаны из… мешка

– Я и к районному начальству ездил, упрашивал подсобить хоть как-то материально, ведь целых пять лет мотаюсь по архивам, в одном Оренбурге несколько раз был, – говорит Лукич, а после машет рукой. – Отказали напрочь, мол, ты пишешь только о своем селе, а вот если бы обо всем районе написал. Да где ж мне столько денежек на поездки взять, чтобы обо всем районе документы собрать. И так вся пенсия и моя, и жены на книжку ушла.

Как бы то ни было, но книжка вышла замечательная. Сужу по себе: прочел ее, не отрываясь, все 360 страниц. Признаюсь, был даже поражен обилием мельчайших деталей, фактиков, вплоть до того, сколько башок скота было в каждом дворе в каком-нибудь 1795 году, чем крыли крыши разные хозяева, у кого какие бывальщины надворные постройки, как назывались в разное время близлежащие к деревне овраги, луга, холмы, даже одиноко стоящие деревья. Был грех: поначалу закралось сомнение – а сам ли Лукич написал книжку, так грамотно, литературно бывальщины описаны все события в истории села. Потом корил себя: да кто же ему поможет в деревне? Еще и за бесплатно? Это у нас, в Москве, литературных “рабов” как слякоти, а где их сыщешь в далеком поселке? Единственное, по словам Лукича, дочка Елена ему помогала набирать текст на компьютере с рукописных листочков. “Я интернетом пользуюсь, разумеется, а вот печатать на клавиатуре не могу, – улыбается Лукич. – И потом – я ж не пустоголовый, не Митрофанушка какой. Почему я сам не могу написать? Всю жизнь инженером-механиком животноводческих ферм отработал, техникум сельскохозяйственный окончил. Школу деревенскую с отличием. Хотя мог и неучем остаться. В деревне в войну голод сильный был, так моя мама пошла пасти овец. Ну, и я с ней. А овец мы пасли до ноября. И мне уже пора в первоначальный класс идти, а куда я от стада? Так меня чуть ли не силком в школу затащили, представляете? Учителя сами. А мне и в школу-то ходить не в чем было. Один-единственные штаны – и те мама сшила из мешка.

– Из какого мешка? – не понимаю я.

– Обыкновенного, в котором зерно хранится, – усмехается Лукич. – Дома у нас стояли лишь кровать с соломенным матрасом и стул. Больше ничего не было. Поначалу, когда мама уходила на работу, она клала меня на печку и привязывала, чтобы я никуда не лез, не поранился. А ее цельный день ведь нет, я и хожу под себя, и воду “ем”… (голос Лукича начинает дрожать, но потом он успокаивается). Одежды на мне было лишь рубаха перештопанная, и все. И вот однажды мама принесла домой мешок пустой из-под зерна. Позаимствовала, наверное, где-то. Разрезала его и из мешковины сделала штаны мне. Я их как одел, разом выскочил на улицу – кататься с ребятами на санках. Я-то с печки видел в окно, как они с горки катаются, а выйти не мог, как же без штанов, они основное. Про обувь тогда мы вообще не слыхивали. Как снег сойдет – носимся уже босиком, все ступни в цыпках, царапинах. Солидолом смажем – и опять бегаем, лазаем по деревьям, яйца птичьи достаем. Кушать-то хочется.

Редкая фамилия

Это ж надо было такому случиться: чувашский крестьянин из Пензенского уезда Ишутка Ирбулатов вколотил первый колышек будущей деревни, названной потом в его честь, аккурат в сентябре 1753 года. А ровно через двадцать лет, в сентябре опять же, в этих пунктах полыхнуло Пугачевское восстание. Часть сельчан ушла в войско лже-Петра III. Потом, после подавления бунта, село Ишуткино указом Екатерины II бессердечно наказали.

– Кого-то колесовали, кого-то за ребро на “глаголе” повесили, большинство плетьми избили до полусмерти, – тяжело вздыхает Лукич. – Я все эти указы, рапорты об исполнении в ГАОО (Госархив Оренбургской районы) и РГАДА (Российский госархив древних актов. – Прим. авт.) нашел. Такая гордость за предков появилась. Начал рассказывать в селе – все дланью машут. Отстань, дескать, 250 лет прошло, подумаешь – восстали, подумаешь – казнили. А ведь все фамилии в деревне пошли собственно с этой поры. Ухины, Хураськины, Ионовы, Санькины, Алексеевы, Тимофеевы.

– Разеевы… – подсказываю я.

– Нет! – смеется Лукич. – Вот как образовалась наша фамилия, я так и не разузнал. Редкая она. Все документы перерыл, а не нашел ответа. Единственное – документально подтверждена дата появления рода Разеевых в 1667 году. И то уже недурно.

Истории всех фамилий в селе начинаются с 200-й страницы книги и прописаны так дотошно, так детально, что диву даешься. Прослежена вся генеалогия, все ветви, кто с кем когда повенчался, родился, разошелся, из каких сел и деревень взял себе жену или мужа, куда кто выехал из села, с кем потом сошелся, когда и отчего помер, где похоронен, кто остался из родственников, кем они приходятся друг другу… Титанический труд, учитывая возраст автора. Каюсь, я не мог не задать сакраментальный проблема.

– И кому это все действительно надо?

Александр Лукич, по-моему, немеет на время. А потом просто берет и убивает меня. Не натурально – цитатой. “Почтение к минувшему – вот черта, отличающая образованность от дикости, – отрезает он и, помолчав, сухо интересуется: – Кто сказал, знаете?”

Мой “красный” диплом МГУ еще никогда так не алел. Я не знаю.

– Пушкин… – бросает Лукич и замолкает. Повисает пауза. Положение становится критическим, как сказали бы спортивные комментаторы.

Посторонние письма

Тонуть, так с музыкой, решаю я и начинаю приоткрывать тот самый ящик Пандоры. “А зачем вам надо было писать про незаконнорожденных детей, про то, кто кого убил, кто сидел, кто спился, повесился, своровал? Ведь проще было изложить лишь канцелярские факты?” – невозмутимо интересуюсь.

– А вчера только из канцелярских фактов состоит? – начинает распаляться Лукич. – Или это, как мозаика. И надо рассказывать обо всем, тем более, если все истина, подтвержденная документально? Архивы вообще для чего существуют? Там что, только приятные факты в документах содержатся? А всякие акты, донесения, рапорты с несимпатичными подробностями – их на помойку выбрасывают? Таких фактов у меня в книге малость совсем. И что, из этого ненависть раздувать надо?

Проблемы сыплются, как град во время летнего ливня. И я опять не знаю, что ответить. Сказать про сугубо личное, частное? Но было ли оно 200 лет назад у тех же крепостных Ионовых и Хураськиных? А то, что некто 150 лет назад завел внебрачных детей или сбежал с молодой любовницей, – время все спишет, не так ли? И уж мы точно не судьи тем предкам. Немного ли кто когда сделал какую глупость. И было ли это глупостью? А может, наоборот, – счастьем безмерным? И почему тогда не считать все попросту информацией?

В свое время режиссер Илья Авербах снял нашумевшую драму “Чужие письма” про девочку-старшеклассницу, которая “валит” правду и, сама того не замечая, подтачивает тем самым чужие жизни. Эта Зина Бегункова, ничуть не смущаясь, предает огласке даже собственные письма учительницы, которая приютила ее у себя в квартире (маму Зины посадили в тюрьму). “Почему нельзя декламировать чужие письма? Просто нельзя, и все!” – втолковывает учительница правдолюбке Зине.

Здесь, конечно, не тот случай. Или что-то отдаленное, но кушать? Я сам с собой в разладе. И для верности начинаю себя инспектировать: вот кто-то написал, что моя прабабушка из Златоуста Анна Петровна Аристова (“Ох, и нрав был, железо! – вспоминает до сих пор моя 94-летняя мама. – Однажды я тихонечко сказала ей за столом в гостях: “Бабуля, не пей водку, уже вторая рюмка, тебе ведь скоро 100 лет будет…” “Цыц!!! – грозно прикрикнула на нее прабабушка. – Яйца курицу не обучают!”) народила двух добрачных детишек. И что? Обрадуюсь за прабабушку – да вот что. Дети, пусть и добрачные, – разве это не счастье? И кто я такой, чтобы судить мою чудесную бабулю? С иной стороны – нравственные категории, моральные стигматы. А если дети не до, а вне брака? А если муж ни на что не годен? Пройдоха-выпивоха, шастающий от соседки к соседке?

Проблемы, вопросы, вопросы… Так, кстати, и заканчивается книга Александра Лукича. Правдоруба и историка. Именно этими словами.

– А вообще, ведаете, для кого я книжку написал? – оживляется вдруг Лукич. – У меня пять внуков и один правнук. Вот для них старался. Пусть декламируют и гордятся. За деревню, за свой род. Разеевы – это такая фамилия!

Общество История