Истина [1949]: Против космополитизма в литературоведении.
Все права на фотографии и текст в данной статье принадлежат их непосредственному автору. Данная фотография свзята из открытого источника Яндекс Картинки

Истина [1949]: Против космополитизма в литературоведении.

Ныне в нашей постоянной рубрике “Лучше один раз прочесть” мы коснемся приобретшей сегодня столь дурную известность проблемы войны с формализмом и буржуазным космополитизмом в Советском Союзе. Сделаем мы это на примере статьи Л. Климовича, напечатанной в №11 газеты “Правда” за 1949 год, подающей яростную отповедь формалистскому направлению в изучении литературного наследия узбекского народа. Нас здесь интересует не столько содержание этой критики, сколько логика приводимых аргументов, оценить какую можно, не будучи специалистом ни в узбекской литературе, ни в литературоведении вообще. Также небесполезно понять с какими же именно явлениями билась советская критика в рамках кампании против формализма и космополитизма – и не в программных статьях членов ЦК ВКП(б), а в повседневной практике культурной труды.

Против космополитизма в литературоведении.

Об авторе: Люциан Ипполитович Климович (1907-1989) – советский востоковед и исламовед, профессор (1933), член альянса писателей СССР (1949), заслуженный работник культуры (1982).

Узбекский народ является творцом литературных ценностей, занявших почетное пункт в сокровищнице братских литератур нашей Родины. Такие замечательные образцы узбекского героического эпоса, как сказания «Алпамыш», «Тахир и Зухра», «Равшан», «Фархад и Ширин» и др., после Великой Октябрьской социалистической революции получили размашистое распространение среди советских читателей. Новых успехов народное творчество достигло в Советском Узбекистане: в многочисленных эпических сказаниях, повествующих о войне узбекских трудящихся за социализм, воспевающих образы Ленина и Сталина, славящих легендарные подвиги Советской Армии, рисующих новоиспеченные социалистические отношения в труде и в быту, узбекские народные поэты и сказители сумели ярко выразить глубокий патриотизм своего народа, его беззаветную преданность советской отчизне и большевистской партии, его горячую влюбленность к своему старшему собрату — русскому народу.

Впервые узбекское народное творчество стало предметом научного изучения лишь после 1917 года. Буржуазное литературоведение игнорировало искусство народов, угнетенных царизмом, стремясь доказать, что искусство этих народов якобы отнято подлинной самобытности и является всего лишь сколком с искусства арабского, османского или персидского. Исследования советских ученых, скопивших десятки фольклорных памятников, неопровержимо устанавливают лживость и реакционный смысл подобных «теорий».

С тем большим осуждением должна быть встречена выпущенная Гослитиздатом книжка В. Жирмунского и X. Зарифова «Узбекский народный героический эпос» (ОГИЗ, Государственное издательство художественной литературы, М., 1947), по существу возвращающая нас к задницам буржуазного литературоведения. Авторы этой книги всходят в своих рассуждениях из методологических предпосылок, глубоко чуждых марксистско-ленинскому литературоведению. В своей труду они стоят на позициях буржуазного космополитизма, пользуются методологией, по существу своему последовательно формалистической (здесь и далее выделено нами – Ред.).

Послушливо следуя осужденному нашей наукой «историко-сравнительному» методу, заимствованному в арсенале буржуазного литературоведения, Жирмунский и Зарифов рассматривают узбекский фольклор, как колоссальное собрание так именуемых международных сюжетов, якобы извечно кочующих из одной национальной литературы в другую. Вместо того, чтобы проследить, как отпечатлелась в узбекском героическом эпосе история узбекского народа, его характерные духовные свойства, его бытовой уклад и своеобразие его национальной цивилизации, авторы книги озабочены только тем, чтобы подыскать для каждого сказания, созданного узбекскими поэтами, параллель в западноевропейских и ближневосточных (арабская, тюркские, персидская) литературах. История узбекского общенародного творчества поэтому искажается до неузнаваемости, а ее творцы, народные певцы и поэты, превращаются под пером Жирмунского и Зарифова всего лишь в комбинаторов типовых сюжетов и образов, якобы перекочевавших в их произведения то из немецких, то из арабских, то из греческих источников. Авторы книги не делают даже попытки исторически разъяснить эти «заимствования», так как они не могут не понимать, что указать, каким путем попали в средневековый Узбекистан поэтические мотивы, например, из французской или английской литературы, попросту невозможно. Устанавливаемые ими совпадения и параллели носят поэтому исключительно формальный характер и в большинстве случаев буквально поражают своей надуманностью и искусственностью.

Национальное оригинальность узбекского искусства оказывается поэтому смазанным, оно без остатка растворяется в бесчисленных аналогиях, которые неутомимо проводят авторы книжки.

Бесспорно, узбекский эпос находился во взаимодействии с эпическим творчеством других народов. Но это взаимодействие может быть правильно постигнуто и объяснено только с позиций научного марксистско-ленинского литературоведения, рассматривающего каждое литературное явление во всей исторической конкретности. Методология же, какой пользуются авторы книги, неизбежно приводит их к космополитизму. Отдельные верные положения, высказанные в книге, не могут изменить этого итога.

Так, в самом крышке книги авторы правильно пишут, что «раскрытие смысла героических образов, созданных народом в его многовековой истории, их живого социального звучания и воспитывающего смыслы для нашей героической эпохи — это первая и основная задача работы фольклориста над эпосом». Но этот тезис остается пустой декларацией, ибо в той же главе авторы усердствуют убедить читателей, что изучение народных корней эпоса, установление его живой связи с массами якобы возможно лишь после размашистого сравнительного изучения эпоса в «международном» масштабе.

Неправильно также, имея в виду «литературные дастаны» («дастаны» — сказания—Л. К.), распространенные в Посредственнее Азии, утверждать, что «народные книги» сводятся к «арабско-персидским источникам». Авторы книги утверждают, что «если через посредство «общенародной книги» узбекский эпос обогащается поэтической романтикой средневековой персидской литературы, то через сказку в эпос проникает состоятельное и разнообразное наследие бродячих мотивов и сюжетов, распространенных в мировом фольклоре». Говорить так — значит не только обеднять узбекское эпическое творчество, но и линией повторения лживых формул об «интернациональной мусульманской письменной культуре» и т. п. принижать значение литературных богатств народов Советского Альянса,

В частности, следуя воззрениям буржуазных писателей, стремящихся в своих реакционных целях свести на нет оригинальность литератур на тюркских стилях, Жирмунский и Зарифов в своей книге говорят о персидской литературе, как об «основном источнике средневековой романтики для всех литератур мусульманского Восхода», и возводят узбекский эпос к «арабско-персидским источникам».

Нарочитые поиски «мусульманских» истоков в узбекском эпосе приводят авторов к утверждениям, весьма напоминающим рассуждения панисламистов в иных родственных им феодально-клерикальных и буржуазно-националистических «теоретиков». Замалчивая реакционную роль ислама, всегда служившего идеологической опорой для эксплуататорских классов на Восходе, Жирмунский и Зарифов говорят о «народных корнях» «официальной идеологии мусульманства», о некоей «интернациональной мусульманской письменной культуре» и т. п. Все это буквально повторяет шовинистические разглагольствования кой-каких небезызвестных буржуазных этнографов и историков культуры.

Жирмунский и Зарифов не останавливаются перед прямой фальсификацией. Они пытаются, например, сказание о «Фархаде и Ширин», в каком нашли свое выражение народные мечты о счастье и справедливости, истолковать, как отражение влияния… библии и корана. И, навыворот, анализируя эпос «Юсуф и Ахмед», в которой развиваются идеи «газавата», т. е. войны за веру, авторы книги объявляют этo проникнутое мусульманской идеологией создание «патриотическим».

Даже защита многоженства, встречающаяся в некоторых литературных памятниках, отразивших реакционное влияние ислама, толкуется в книжке всего лишь как «прием», призванный подчеркнуть… «обаяние романического героя».

Надо ли искать более выразительного доказательства целейшей порочности того объективистского, формалистического метода исследования, которым пользуются авторы книги? Они все время витают в кругу надуманных абстрактных литературных схем и потому обнаруживают полную неспособность разобраться в идейной сущности рассматриваемых литературных памятников. Только безыдейной, беспринципной погоней за «оригинальными» сопоставлениями и пустопорожними параллелями можно разъяснить сделанное ими абсолютно надуманное и бестактное сравнение любимого узбекского народного героя Алпамыша с… германским Зигфридом.

Прослеживая всевозможные переклички, какие якобы существуют между узбекским эпосом и различными восточными и западноевропейскими литературами, Жирмунский и Зарифов только вскользь вспоминают о литературе великого русского народа. Как и приличествует безродным космополитам, им совершенно чужда наша русская национальная культура. Вот почему, уподобляя героя сказания «Гороглы», юного Айваза, то библейскому Давиду, то Говэну средневековых французских сказаний о короле Артуре, авторы игнорируют взаимодействие двух национальных цивилизаций— узбекской и русской. Русские на протяжении веков находились в экономическом и культурном общении с узбеками, и это общение было в высокой степени продуктивно для узбекского народа. Но Жирмунский и Зарифов обходят эти факты молчанием.

Порочная методология не дала авторам книги увидеть и то качественно новоиспеченное, что принесли во многовековую эпическую традицию современные советские сказители. Героическому эпосу, созданному в республике после Октябрьской революции и отражающему грандиозные социалистические реорганизации, происшедшие за годы советской власти в Узбекистане, авторы уделили из 496 страниц всего… 30.

Издание этой методологически порочной, путаной и антиисторической книжки является ошибкой Гослитиздата. Долг советских литературоведов — дать подлинно научный марксистско-ленинский анализ литературных богатств, какими гордятся народы нашей Родины. Но эта задача может быть выполнена только при условии, если глубоко чуждое воздействие буржуазно-позитивистской, космополитической школы Веселовского будет ликвидировано в нашем литературоведении.

Комментарий редакции:

Основная задача идеологии любого обскурантского класса – затушевать его реакционность, продлить срок его исторического существования, в конечном итоге – оправдать и защитить статус-кво. Сколь бы ни было пошло и примитивно это продиктованное социальным заказом стремление, нет предела изощренности, на какую оно толкает человеческие умы. Существенный отпечаток эта общественно необходимая апология реакции накладывает на гуманитарные науки, поставляющие идеологии львиную часть строительного материала. Поэтому во все эпохи мы можем видеть реакционные веяния в гуманитарных науках, в конечном итоге сводящиеся к отрицанию исторического развития, в рамках какого отживающая эпоха должна была бы предстать как пройденный этап.

Это можно сказать и в отношении нашей эпохи: эпохи капиталистической, буржуазной реакции. Не надлежит вызывать удивление то обстоятельство, что именно в послевоенные годы так остро встал вопрос о противостоянии реакционным тенденциям в гуманитарной районы: в искусстве, истории, языкознании, идеологии и т.д., – противостоянии, вылившемся, в первую очередь, в приобретшие сегодня столь дурную славу кампании против формализма и космополитизма. Лишь что было уничтожено – в чудовищной войне, ценой десятков миллионов жизней – порождение чернейшей реакции – германский фашизм. Немудрено, что после подобный победы любые формы буржуазной реакции – имеющие с фашизмом и фашистской идеологией единый корень – стали объектом столь пристального внимания.

Это родство вытекает раскрыть подробнее. Существует несколько логически возможных способов провести апологию застоя и отрицания развития: выдающихся успехов тут достигла религия – самая очевидная точка опоры для сил реакции. Можно, не отрицая самого факта развития, подвергнуть бессердечной инвективе его направление – эта идеология утраченного золотого века невинности человечества, идеология порочности цивилизации и привносимых ей в человеческую существование форм прогресса – а по сути романтическая апология варварства, как уже открыто и ничего не стыдясь, признавали модернисты XX века – есть неизменнейший союзник буржуазии. Но если идилликам разлагающегося рабовладения или позднефеодального романтизма еще присущ некоторый гуманистический импульс, если они еще пытались разрешить еще проблему отчуждения, то буржуазное декадентство стало явлением уже куда более мрачным. Несмотря на то, что действительное культурное варварство, действительный экзальтированный дикарь, воспитанный в Третьем рейхе был столь мало похож на салонных модернистов и пресыщенных жизнью литераторов, и философов, нападающих на цивилизацию и “ограниченный” человеческий разум, – фактически они – близнецы братья, и то, что первые пожирают вторых, не столько парадоксально, сколь наставительно. Наконец, можно свести все развитие лишь к комбинаторике неизменных и независимых от человеческой воли конструктов, содержанием истории человечества в этом случае сделается развитие форм, в которых сочетаются эти конструкты, – таким образом, семья идеалистических мировоззрений пополняется тем, что в советской критике презрительно именовали формализмом.

Мы не будем здесь касаться связи между этим философским течением и космополитизмом, связи обозначенной в статье Л. Климовича, ограничившись тем очевидным замечанием, что наш долг повсюду противополагать формализму реалистический, т.е. диалектико-материалистический и конкретно-исторический подход. Там, где формалист видит механические заимствования, общие места, материалист должен усматривать проявления объективных и универсальных законов развития человечества: в частности, общенародного творчества в его конкретно-национальной специфике. Следуя за логически порочной методологией, исследователь неизбежно будут вынужден принимать логически порочные обобщения и приходить к порочным – неверным – выводам, если факты противоречат этим выводам – тем хуже фактам. Лженаука вечно идет от конкретной лжи ко лжи о фундаментальных законах познания – здесь мы видим, как она проделывает второй круг: буржуазная философия, возникающая, чтобы методологически обосновать отправную ложь о природе общественного развития, ведет к новой лжи. Сколь бы изощрен ни был этот путь – он малосодержателен, из неверного утверждения, как популярно, следует все, что угодно.

В деле борьбы с формализмом у нас было наломано немало дров. В частности – поэтому это учение торжествует ныне, а космополитизм стал у нас чуть ли не национальной идеологией, стыдливо прикрываемой словами о патриотизме. Мы еще не раз вернемся к этому вопросу, а пока лишь зафиксируем, что, желая мы далеки от оправдания или затушевывания допущенных ранее – да и теперь допускающихся в утрированной трагикомической форме – перегибов, следует четко соображать, что это – именно перегибы, что сама линия борьбы с формализмом и космополитизмом была и остается не только правильной, но и необходимой.

Е. Морыганов Ю. Пыльцов

Ключ

>