Проблема о пулемётной стрельбе в дни Февральской революции, как мы уже отмечали ранее, относится историками к спорному вопросу. Высказываются мнения, как о полной надуманности пальбы из пулемётов, так и версии о том, что якобы стрельбу по революционным рабочим и солдатам вели… сами рабочие и солдаты в провокационных мишенях. Понятно, что такая «экзотическая» версия исходит от монархистов и ничем не подкрепляется. В действительности такого вопроса: была ли пулемётная пальба на улицах февральского Петрограда или не была, не существует. Масса свидетельств мемуарного и документального характера доказывает широкомасштабное применение царским правительством пулемётов против своего же народа. Мы ниже рассмотрим эти факты, а, кроме того, рассмотрим и такое «пикантное» (для нынешних православных священнослужителей) обстоятельство, как использование церквей для пулемётной стрельбы.

Пулемётные точки Февраля

Пулемётная стрельба в восставшем Петрограде имеет свою нарастающую динамику. Мы уже упоминали в рассказе о 26 февраля о применении пулеметов и насчитали тогда не немного 6 совершенно определённых точек расположения пулеметов и 3 точки вероятного расположения пулеметов[1].

Стрельба полиции по восставшим рабочим и бойцам из пулеметов, расставленных на высоких зданиях 27 февраля, стала более интенсивной, чем накануне 26 числа. Мы перечислим пулеметные точки, какие упоминаются в исторических источниках:

– с колокольни Сампсониевской церкви (Б. Сампсониевский пр-т, №41) из пулемётов обстреливали рабочих и солдат, находящихся на Большенном Сампсониевском проспекте[2];

– с церкви Усекновения Главы Иоанна Предтечи (Лесной проспект, 16) простреливали Лесной проспект[3];

– из отели «Москва» на Невском проспекте[4];

– из гостиницы Чубарова (Лиговский проспект) по Лиговскому проспекту[5];

– с колокольни Спасской церкви (Выборгское шоссе, 106)[6];

– на минаретах мечети (Кронверкский проспект, 7) пулемёты содержали под обстрелом Кронверкский проспект, Каменноостровской проспект и Большую Дворянскую улицу[7];

– с колокольни Свято-Троицкого Измайловского собора (Измайловский проспект, 7А) обстреливали Измайловский и Троицкий проспекты[8];

– с чердака «рослого дома» (очевидно дом №29 по Измайловскому проспекту) на углу Обводного канала простреливали Обводной канал и Измайловский проспект[9];

– у пажеского корпуса на Садовой улице (Садовая улица, дом 26) обстреливали Садовую улицу[10];

– из дома на углу Сергиевской и Литейного пулемёт «трудился» по Литейному проспекту[11];

– с колокольни Собора Сергия Радонежского держали под обстрелом Сергиевскую улицу и Литейный проспект[12];

– пулеметы на чердаке на углу Лиговского проспекта и Знаменской площади наведены были на площадь и проспект[13];

– на углу Садовой улицы и Невского проспекта[14];

– на Фонтанке[15];

– у Калинкина моста[16];

– на Мариинском театре[17];

– с храмы святого Исидора Юрьевского на Екатерингофском проспекте (ныне проспект Римского-Корсакова, 24)[18];

– на Большой Морской 22[19];

– с церкви на Лермонтовском проспекте (вероятнее итого — это церковь св. Царицы Александры по Лермонтовскому проспекту, 51А, снесена в 1938 году)[20];

– на углу Симеоновской улицы [и Литейного проспекта] пристроены три пулемёта[21];

– у Бассейной улицы обстреливали народ из пулеметов[22].

По приведённым, далеко не полным, данным на 27 февраля можно с уверенностью сообщать о 21 пулемётной засаде, устроенной военно-полицейскими силами для восставшего народа. При этом 8 мест — это непосредственно пулеметы, расположенные на храмах.

28 февраля пулемётные засады продолжили обстрел улиц Петрограда.

На Знаменской площади стрельба — полицейские стреляли с чердака[23].

С Троицкого собора обстреливали проезжавшие машины с пролетариями и солдатами. На Невском проспекте, с купола здания компании Зингер стрелял пулемёт, машина с солдатами и рабочими остановилась и засаду ликвидировали[24].

Поутру на Выборгской стороне с чердака «угольного дома» на Сердобольской улице работал пулемёт[25].

На Большом проспекте Васильевского Острова, в зоне Косой линии из окон и чердака полицейского участка была обстреляна революционная колонна рабочих, матросов и солдат. Мочами этой же колонны засада была уничтожена[26].

С каланчи здания городской думы на Невском проспекте днём стрелял пулемёт[27]. Расследованием, произведённым городскими думцами, введено, что «стрелявшие в народ проникли на каланчу из соседнего, имеющего общий ход с Городской думой здания»[28].

Церковь святого великомученика Мирония на Обводном канале (снесена в 1934 году) была обращена в опорный вооруженный пункт монархистов. На колокольне церкви работали пулемётчики, а саму церковь прикрывала группа офицеров и полицейских, укрывшихся за духовной оградой. Совместные действия рабочих и солдат привели к разгрому этого контрреволюционного гнезда. После уничтожения сопротивления в духовном дворе трудящиеся устроили революционный митинг, раненых товарищей сносили в сторожку, а убитых складывали на паперти[29].

В районе Института линий сообщения (Московский проспект, 9) с чердаков и крыш вёлся пулемётный и револьверный огонь. Революционными солдатами крыши и чердаки бывальщины очищены от полицейских[30].

Рабочий-большевик Михайлов описывает эпизод с уничтожением пулемётной засады в одном из домов Петрограда, к сожалению, в его воспоминаниях не показаны ни улица, ни район. Засаду подавили с помощью броневика, арестовав «фараона»[31].

Рабочий орудийного завода Конокотин отмечает, что 28 февраля в составе пролетария боевого отряда из 15 человек вёл борьбу против пулеметных и просто вооружённых чердачных засад городовых (которые использовали цепную таль, ) и, по его признанию это взяло «немало времени и сил»[32].

На Большом проспекте Петроградской стороны с чердаков вёлся пулеметный обстрел[33]. Тучков мост обстреливался из пулемётов, размещённых на чердаке больницы святой Марии Магдалины. Полицейские с барж обстреливали рабочих, которые переходили Малую Неву по льду. На колокольне храмы Спаса Преображения в Колтовской (снесена в 30-ые годы) полицейские не успели начать стрельбу — ворвавшиеся рабочие не дали им это сделать[34].

Днём, во пора следования на обед, были обстреляны солдаты 4-ой роты запасного батальона Волынского полка из пулемета, установленного на строящемся дому по Виленскому переулку (ныне дом №17, достроен в 1927 году). Кстати, солдаты 4-ой роты подозревали в организации этой засады небезызвестного нам капитана Геймана. В 16 часов дня несколько бойцов ликвидировали эту засаду из двух пулеметов, скинув с третьего этажа двух городовых, переодетых в штатское[35].

Обширный материал о пулемётной стрельбе дают документы Военной комиссии, составленные 27-го и, основным образом, 28 февраля в, так называемый, советский период, когда в ней преобладали работники, направленные Советом. Согласно этим документам 28 февраля пулеметные засады располагались в вытекающих местах:

– пулемёт на доме городских учреждений на ул. Садовая[36];

– два пулемёта на перекрёстке улиц Гороховая и Мойки[37];

– пулемёт на перекрёстке улиц Гороховая и Казанская[38];

– пулемёт у Зимнего дворца[39];

– пулемёт у Аничкова моста[40];

– пулемёт у дома №8 по Дегтярному переулку[41];

– пулеметы на кровлях домов №№27, 29, 31 Екатерининского канала (ныне — канал Грибоедова) вели огонь по зданию Государственного банка (Екатерининский канал, 30-32). Особенно усиленная пальба из дома №31, в котором находилась редакция «Петроградского листка»[42];

– засада в доме №88 Невского проспекта обстреливает улицу, а «общенародные войска» обстреливают засаду[43];

– пулемётная стрельба по скоплениям революционного народа со Знаменской церкви[44];

– пулемёты на крыше здания угол улиц Надеждинской и Жуковской[45].

Если к этим этим Военной комиссии добавить имеющуюся у нас информацию из других источников, то можно с уверенностью говорить о, как минимум, 41 пулеметной засаде 28 февраля, в том числе, 8 из них бывальщины на церквях. То есть, практически, каждая пятая засада имела отношения к религиозным учреждениям. Более того, на минаретах Петроградской сторонки революционные солдаты и рабочие были вынуждены второй день подряд уничтожать засады.

Подводя итоги, можно с уверенностью сообщать о следующей динамике нарастания применения пулеметов против революционных масс: 26 февраля не менее 6 точек стрельбы (из них 1 с храмы); 27 февраля не менее 21 пулемётной засаде (из которых 8 были расположены на религиозных зданиях); 28 февраля уже 41 пулемётная точка (из них 8 на храмах).

Невинные жертвы черни

В 2014 году в журнале «Вопросы истории» кандидат исторических наук Соколов А.В. опубликовал статью «Разгром православных святилищ в Петрограде во время февральских событий 1917 г.»[46]. В этой статье Соколов обращается к «февральским дням», когда, по его словам, православные культовые учреждения подверглись «обстрелам, обыску и разграблениям»[47] и задается мишенью проанализировать на документальной основе эти события.

Соколов с первых же строк своей статьи, проявляет себя антибольшевистским и пробуржуазным ученым. Для него безусловны утверждения о том, что большевики учиняли «расправы» над духовенством и «разрушали» православные храмы после «октября 1917 года». С таких же антинародных и контрреволюционных позиций кандидат исторических наук подходит к оценке поступков, предпринятых революционными рабочими и солдатами в отношении церковных учреждений в дни Февральской революции.

Соколов приводит факты разгрома и разграбления тюремной храмы Дома предварительного заключения, бесконечных обысков в церквях разных районов Петрограда, неуважительного отношения, как к церковным святыням, так и к самому духовенству. Обыски проводились в одних и тех же храмах по несколько раз, бывали случаи непродолжительного ареста священников, запрета на богослужения, имели место факты краж и порчи духовного имущества.

На первый взгляд получается неприглядная картина, не с лучшей стороны характеризующая революционный Петроград. По Соколову получается, что поднявшиеся рабочие и солдаты — это сборище воинствующего сброда, у которого нет ничего святого и которые беспочвенно терроризируют ни в чем неповинных священников.

Но это лишь на первый взгляд. Учёный-историк Соколов сознательно добивается такого эффекта, используя несколько приемов. Для начала он исследует роль культовых учреждений и воздействия на них в этап восстания рабочих и солдат… уже значительно позднее и в отрыве от самого восстания.

Все события связанные с притеснением церквей и притчей* (*притч – группа лиц, обслуживающих храм во главе со священнослужителем), о которых рассказывает Соколов, относятся к марту, апрелю, маю и даже июню 1917 года. Даже когда выговор ведётся о тюремной церкви при «предвариловке», то разграбление её относится к 3; 10; 21 и 25 марта. Но в основном приводятся документы, описывающие случившиеся события задним числом, когда в различных записках и докладных, составленных в середине, а то и в конце марта месяца вспоминаются события основы марта. И ни одного раза в документах приводимых Соколовым нет описания церквей 27 и 28 февраля в период интенсивной пулеметной пальбы по восставшим рабочим и солдатам Петрограда.

Другое, не менее примечательное обстоятельство — это на чьём мнении основывается Соколов, чьи документы он притягивает в своём исследовании. Авторы использованных Соколовым документов — различные иерархи православной церкви, то есть люди далёкие от объективности и крайне тенденциозные. Кандидат исторических наук Соколов сознательно подаёт слово исключительно одной, и при том, заинтересованной стороне — православной церкви. В рассказах священников, благочинных, епископов, протоиереев рабочие и бойцы относились с крайним недоверием к служителям церкви, устраивали тщательные обыски, ища потайные ходы, склады с оружием и самих пулеметчиков. В святилищах курили, вели хаотичную стрельбу, обыскивали алтарь, «были в шапках», насильно прекращали богослужения и удаляли верующих из храмы.

Подобное параноидальное третирование ушлый протоиерей Дурнев объяснил злонамеренными действиями проводимыми «лицами, которым храм или не необходим вовсе, или вреден, и потому в эти страшные минуты народного волнения так удобен для вящего осмеяния и поругания православной святыни и её служителей»[48]. Историк Соколов, нисколько не оспаривая эту инсинуацию, развивает её, цитируя иного протоиерея, который утверждает, будто слухи эти распространяют «подростки из простонародной среды[49].

Негативное отношение к церквям со стороны революционных пролетариев и солдат Соколов и настоятели храмов объясняют распространяемыми «подростками» провокационными слухами, исходящими от «лиц, которым не нужна церковь». Пулеметную пальбу, которая велась, в том числе и с колоколен церквей, Соколов, вслед за церковными служителями, считает всего лишь «слухами». Он ровно говорит об этом:

«Большая часть случаев разгрома православных храмов в Петрограде в феврале-марте 1917 г. произошла в результате впущенных кем-то слухов о том, что царская власть установила на городских крышах пулеметы, из которых полиция вела огонь по восставшим»[50].

И дальше, основываясь на нескольких рапортах благочинных, Соколов заключает, что «проведённое епархиальным начальством расследование показало полную непричастность духовенства к пальбе на улицах Петрограда»[51]. Но этим учёный Соколов не ограничивается. Он идёт дальше и ставит под сомнение вообще факт пулеметной пальбы в Петрограде в дни восстания[52].

В этом случае он ссылается на показания Хабалова и Беляева данных Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства (ЧСК), а также на следственных мероприятиях, предпринятых ЧСК. Соколов ратифицирует, что командующий Петроградским военным округом генерал-майор Хабалов и военный министр генерал-майор Беляев «категорически отрицали факт применения пулеметов для войны с беспорядками», ссылаясь при этом на их показания, данные ЧСК в 1917 году[53].

Проверим насколько прав учёный-историк Соколов. В своих свидетельствах на допросе 22 марта 1917 года, Хабалов на вопрос о том, что он знает относительно распоряжения о применении пулеметов для «охранения распорядка», сразу резко возразил: «Я решительно ничего не знаю относительно каких-то особенных пулеметов… Думаю, что их не было»[54].

Сквозь некоторое время следователи снова вернулись к этому вопросу:

«Председатель. — Разрешите вернуться к вопросу о пулеметах… Вы помните ход вашего свидетельства: мы перешли к Протопопову, но вы исчерпывающим образом не высказали, что вам известно относительно пулеметов?

Хабалов. — Относительно пулеметов докладываю, что я впервые услыхал этот проблема от министра юстиции Керенского — о ген. Гордоне и о пулеметах, когда я находился в здании Государственной Думы. Он меня спросил о каких-то пулеметах, какие будто бы стояли на крышах и стреляли с крыш. Я говорю, что решительно не понимаю, какие могли быть пулеметы. Он говорит: «Генерал Гордон ими заведывал». Я твердо понятия не имею о генерале Гордоне, которого, кажется, в жизни моей не видел… Впрочем, может быть, и видал. Но чтобы я с ним имел какой-нибудь разговор по делу, если бы в самом деле ему надо было дать пулеметы для обороны города, — этого я бы не мог не помнить. Я бы это помнил. Я сообщаю, что этого разговора не помню.

Председатель. — Значит, в план подавления беспорядков, который был выработан на случай этих непорядков, не входила стрельба по народу с крыш из пулеметов?

Хабалов. — Ни коим образом, — ни боже мой!..

Председатель. — Так что, если бы штатские власти говорили, что мы не знали про пулеметы, а про это знает военная власть, т.е. в лице вас, начальника округа, то это было бы не верно?

Хабалов. — Это совсем не верно. Позвольте мне дополнить. Дело в том, что, напрягая всю свою память: да не было ли чего-нибудь такого? — Откуда взялся этот Гордон? Я припомнил вытекающее. Действительно, в штабе округа была какая-то бумага от министра Протопопова, где он просил разрешения этому Гордону заниматься в окружном управлении или в строю…»[55].

Затем Хабалов, совместно со следователями, порассуждал, чем мог заниматься генерал Гордон, поговорил о том, что ему не подчинялись пулеметы, о невозможности, без санкции Основного артиллерийского управления, получить ни сами пулеметы, ни боеприпасы к ним. Словом, Хабалов настойчиво навязывал представление о себе и своей места, как о ничтожной и ничего незначащей в деле обеспечения незыблемости власти самодержавия в столице[56]. Напоследок генерал «спохватился» и припомнил, что существует противовоздушная оборона Петрограда, в состав которой входили пулеметы, установленные на высотных зданиях столицы. И Хабалов добавляет:

«Один-единственно, что я допускаю, что, может быть, в этот день 27-го эти противоаэропланные пулеметные батареи стреляли против жителей… А может быть, они били и против правительственных войск. Может быть, они начали стрелять потому, что в них стали стрелять — господь их ведает!…»[57].

Как мы видим Хабалов, подавая показания по поводу пулеметной стрельбы, юлит и разными способами отводит от себя подозрения в организации пулеметных засад. Его свидетельства исключительно об этом, — о снятии с себя ответственности за стрельбу по народу, сам факт пулеметной стрельбы по восставшим рабочим и бойцам Петрограда он не отрицает. Более того, он его подтверждает. Подтверждает и пытается запутать следствие, высказывая предположение об ответной, вынужденной пальбе с крыш зданий, в том числе, по правительственным войскам. Из этого обрывка фразы ясно, что Хабалов не просто знает о пулеметной пальбе, но и в курсе таких деталей, как стрельба по военно-полицейским силам. Такие эпизоды действительно имели место, и Хабалов стремиться впустить следователей по ложному следу приписывая пулеметчикам не карательные функции, а защитно-оборонительные и даже революционные(!) действия.

Ознакомившись с свидетельствами генерала Хабалова, остаётся непонятным, где историк Соколов прочитал в его показаниях о категоричном отрицании пулеметной стрельбы «для борьбы с непорядками».

Показания бывшего военного министра генерала Беляева относительно пулеметной стрельбы были им даны уже после допроса Хабалова – 19 апреля 1917 года, в каких он говорит:

«Председатель. — А что он [т.е. Хабалов — прим. И.Я.] вам говорил относительно пулеметов?

Беляев. — Относительно пулеметов ничего не сообщал. На Мойке все время стреляли пулеметы с крыши того здания, которое строится.

Председатель. — Вы не помните номер дома? [ныне это дом Мойки набережная, дом №63 — прим. И.Я.]

Беляев. — Я не знаю. Знаю, что угол Кирпичного и Мойки, потому что я на Мойке жил, это мимо меня. Я помню, когда я был после Адмиралтейства в генеральном штабе и там сидел, вдруг слышу — затрещал пулемёт. Первое впечатление было, что бьют в здание генерального штаба, — окна выходили на двор. Страшная трескотня была, как будто ударяется в стену. Ко мне позвонил Покровский [министр иноземных дел – прим. авт.] и говорит: «У нас на крыше стоит пулемёт, может быть, на министерстве финансов, может быть и у нас». Я говорю: «У нас безусловно нет, я не размышляю, чтобы могли поставить». Мне потом сказали в генеральном штабе на следующий день, что пулемёт стоял на здании банка, представляется, Азовско-Донского.

Председатель. — С какими пулеметчиками — полицейскими или военными?

Беляев. — С полицейскими. Потом мне говорили, что будто бы на колокольне Исаакиевского собора стоял пулемёт. Во всяком случае я собственно думаю, что генерал Хабалов мне бы сказал, если бы это было сделано по военному ведомству. У нас так не делалось. Я тогда впервые узнал, что на домах поставлены пулеметы»[58].

Беляев, в след за Хабаловым, занимается тем, что пытается отвести от себя подозрения в организации пулеметных засад. В розысках виновных он считает возможным в открытую переложить всю ответственность на полицию, поскольку это не его ведомство. Но как и в случае с Хабаловым в ходе допроса факт пулеметной пальбы не вызывает никакого сомнения ни у следователей, ни у генерала Беляева. И лишь Соколов через почти 100 лет каким-то невиданным способом сумел разглядеть в этих свидетельствах «категорическое отрицание факта применения пулеметов».

В качестве ещё одного аргумента в пользу отсутствия пулеметной стрельбы в Петрограде Соколов приводит запрос ЧСК во все районные комиссариаты столицы «о пальбе с крыш из пулеметов и ружей в Февральские дни»[59]. В ответах, которые получила ЧСК «констатировалось отсутствие реальных доказательств такой пальбы»[60]. Более того, Соколов утверждает, что «не удалось получить даже письменных показаний непосредственных свидетелей»[61].

Чрезвычайная следственная комиссия Преходящего правительства (ЧСК) в деле расследования пулеметной стрельбы не ограничилась только запросом от районных комиссаров и районной милиции. Проводились следственные мероприятия по выявлению вероятных путей получения пулеметов полицией от воинских частей. В этом расследовании, путём переписки с воинскими частями, ЧСК также пришагала к заключению, что «нет данных» о получении полицией и жандармерией пулеметов от воинских частей и учреждений[62].

Но ЧСК, сформированная из адвокатов либеральной ориентации, узко связанная с Временным правительством и либеральными буржуазными кругами, никогда не ставила своей целью выявить антинародную политику самодержавия. Как совсем верно отметил советский историк Сидоров:

«Комиссия не организовала и не хотела организовать ни одного революционного процесса [имеется в облику судебного процесса — прим. И.Я.], она не пожелала продемонстрировать перед революционными массами преступные действия представителей царского порядка»[63].

Сидоров, основываясь на изучении архивного фонда ЧСК, замечает, что деятельность комиссии, в итоге, свелась к «выдаче индульгенции от грехов слугам царского порядка». Делалось это для «консолидации всех контрреволюционных сил для борьбы с надвигавшейся пролетарской революцией»[64].

Изучая материалы комиссии и итоги её работы, а также всеобщую политическую ситуацию со времени победы Февральской революции и вплоть до октября 1917 г. с этим выводом нельзя не согласиться. Однако нынешний буржуазный историк Соколов не стремиться проанализировать деятельность и материалы ЧСК и критически их осмыслить, он торопится с выводами, цепляясь за любой документ, любую фразу, лишь бы она укладывалась в его концепцию «истории». Он опрометчиво заявляет об отсутствии «письменных свидетельств непосредственных свидетелей» не считаясь при этом с многочисленными воспоминаниями очевидцев, которые были сделаны, как во время работы ЧСК, так и много запоздалее. Да и какое значение имеет сегодня, спустя 100 лет после событий, удалось ли следователям ЧСК, в рамках одного локального запроса, скопить письменные показания свидетелей пулеметной стрельбы или нет? Современные историки располагают множеством письменных свидетельств о пулеметной стрельбе во пора восстания в Петрограде в феврале 1917 года.

Среди них есть письменные показания бывшего градоначальника генерала Балка, эти товарищу прокурора Петроградского окружного суда 9 апреля 1917 года. В этих показаниях Балк упоминает, что 28 февраля, когда их взяли и выводили из Адмиралтейства, то во время посадки на автомобили все — и конвой, и арестованные — были обстреляны из пулемета. Далее, бывший градоначальник строчит:

«Из Гос[ударственной] Думы я был помещён в министерск[ий] павильон, где до меня немедленно же впервые дошли слухи, что чины полиции стреляют из пулеметов. По этому предлогу могу сказать только одно: в полиции пулеметов не было, по поводу пулеметов никто ничего мне не говорил и никаких сведений по этому проблеме, пока я был на свободе, до меня не доходило. Представить себе при каких обстоятельствах и по чьему приказанию чины полиции могли бы быть вооружены и обучены бить из пулеметов — я не могу.

Не сомневаюсь, что подробное расследование выяснит, что этим занимались не перепуганные уже с 26 Февраля чины полиции, а какая-либо организация, ничего всеобщего с петроградской полицией не имеющая»[65].

Генерал Балк всеми силами стремится отвести подозрения в стрельбе из пулеметов от полиции и, соответственно, от себя. Если военный министр Беляев однозначно винил в этом полицию, то Балк перекладывал вину на некую «организацию». В любом случае Балк, присоединяясь к Хабалову и Беляеву, не отвергает и не ставит под сомнение факт пулеметной стрельбы в Петрограде против революционных сил.

Ещё один письменный документ, который имела в своём распоряжении следственная комиссия Преходящего правительства, был получен от запасного батальона Кексгольмского полка. Этот документ – «Список солдат запасного батальона гвардии Кексгольмского полка, сбросивших пулеметы с крыш и чердаков в революционные дни»[66]. Уже из названия документа, очевидно, что это самое настоящее письменное свидетельство реальных свидетелей стрельбы из пулеметов. Сам документ представляет собой таблицу с перечнем фамилий солдат и снятых ими пулеметов. В списке 16 боец, снявших 11 пулеметов, один из которых, между прочим, рядовой Марк Кудинов снял с церкви Спасо-Преображения.

Проблема стрельбы из пулеметов в Петрограде во время февральского восстания 1917 года относится к недостаточно изученным обстоятельствам Февральской революции. И в этом проблеме есть белые пятна, но одно ясно и не подлежит сомнению: стрельба была, стреляли организованно из различных высотных домов (в том числе, церковных учреждений), расположенных на основных транспортных артериях и значимых объектах столицы, главной мишенью пулеметной пальбы были восставшие трудящиеся.

Историк Соколов, намеренно превратно истолковав исторические источники, которые в действительности отнюдь не обосновывают тезис об отсутствии пулеметной стрельбы в Петрограде, пришёл к выводу, что «разгром» православных церквей произошёл из-за «пущенных кем-то вестей»[67]. Кандидат исторических наук (это в 2014 году, а сейчас он уже доктор исторических наук) в публикации в таком серьёзном и многоуважаемом издании, как журнал «Вопросы истории» в качестве исторического аргумента применяет фразу (очевидно собственного изготовления) «пущенные кем-то вести»! Используя подобного рода «аргументацию», возможно любое «трактование» истории.

Убедив сам себя в отсутствии пулеметных засад и пальбы, Соколов продолжает рассказывать о действиях рабочих и солдат против церквей. Во-первых, он совершенно безосновательно называет эти действия «разгромом». Из его же статьи вытекает, что разгромили только тюремную церковь при Доме предварительного заключения. При этом очевидно, что разгром её был обусловлен разгромом в целом итого тюремного учреждения, а не отдельно взятой церкви. В остальных случаях имели место контрольно-ограничительные действия революционных сил. В ходе этих поступков разгромом и не пахло, а причинялся локальный материальный ущерб церквям и приходам незначительного характера. Во-вторых, изъятые Соколовым из реальной исторической обстановки поступки революционных отрядов кажутся намеренно грубыми, изуверскими, необоснованно направленными против православных церквей и их работников. Действительно, если не принимать во внимание, что вчера и ныне с колокольни церкви велась интенсивная пулемётная стрельба по тебе и твоим товарищам, то вряд ли можно найти адекватное объяснения поведению революционных пролетариев и солдат.

Соколов с удовольствием цитирует рапорты трёх православных служителей о «разгромах» церквей: на Васильевском острове, на Петроградской сторонке и на Выборгской стороне. В одном из которых, например, уже знакомый нам протоиерей Дурнев продолжает выставлять трудящихся полными идиотами. Оказывается, то, что пролетарии и солдаты наблюдали на колокольнях в виде дымка от пулеметной стрельбы — это была «мелкая пыль крошащейся штукатурки» от собственных же выстрелов по колокольне, а «расплющенные» пули мертвечины в толпу, никого не раня! Эти рапорты православные иерархи осмелились опубликовать только в мае 1917 года, да и то лишь в своей газете «Известия по Петроградской епархии»[68].

Если про храмы Васильевского острова и Петроградской стороны в нашем распоряжении нет данных о наличии пулеметных засад, то о церкви на Выборгской стороне — Усекновения Главы Иоанна Предтечи, что располагалась (дом частично сохранилось поныне) на Лесном проспекте, мы имеем данные об использовании её в карательных целях контрреволюционными силами. По воспоминаниям рабочего-эсера с завода «Эриксон» Мильчика пролетарии и солдаты 27 февраля были обстреляны из пулемета с колокольни этой церкви:

«…на углу Нейшлотского, рабочие пригласили группу боец пить чай. Но едва солдаты подошли к чайной, как затарахтел пулемёт со стороны церкви на углу Выборгской улицы. Солдаты, кидая винтовки, рассыпались кто куда. Часть, разбив окна, вломилась в чайную, образовав в ней гущу тел. Котёл с приготовленным кипятком очутился каким-то образом вывороченным из печи, кипяток разлился по полу, покрывая густым паром копошащееся и злобно ругающееся человечье месиво. Оправившись от испуга, солдаты выбегают из чайной и по указанию рабочих обстреливают церковь, в несколько минут исковыряв её фасад до неузнаваемости»[69].

Настоятель этой храмы священник Кьяндский бессовестно врал в своём рапорте на своего благочинного, что была пущена кем-то «злостная клевета» о том, что на колокольне храмы установлены пулеметы, из которых полиция стреляла в народ[70]. Основываясь на этой лжи, настоятель церкви, а вслед за ним Соколов, воображают последующие 1 и 2 марта шесть обысков, как совершенно бессмысленные действия злобных рабочих и солдат.

В первый обыск из-за случайного казуса случилась стрельба, как внутри храма, так и снаружи с причинением незначительного ущерба декору церкви. 1 марта прошли ещё два обыска и в заключительный раз арестовали сторожа и свечника. На следующий день 2 марта ещё было три обыска. Во время первых двух искали подземный ход, какой бы соединял квартиру настоятеля церкви и саму церковь. Последний обыск, по словам Соколова, сопровождался «неприкрытым грабежом»[71]. Бывальщины украдены серебряное кадило, серебряный крестик, 16 бутылок вина, скобки с замками от двери кладовой. Кроме этого бывальщины взломаны две двери, «распотрошили» несколько коробок со свечами, и «кто-то» открыл доступ наружного морозного воздуха в тепловую камеру водяного отопления, что повергло к «разморозке» всей системы отопления. На этом «разгром» церкви на Лесном проспекте завершился. Только с 4 марта возобновилось богослужение в храмы, в это же время были выпущены из под ареста «сторожа» (и, очевидно, свечник).

Действительная ситуация, которая развивалась в первых числах марта 1917 года кругом церкви Усекновения Главы Иоанна Предтечи далека от той извращённой трактовки, которую предложил историк Соколов. После расстрела из пулеметов с колокольни храмы 27 февраля революционные рабочие и солдаты предпринимали все необходимые меры к тому, чтобы не только раздавить контрреволюционную вооруженную опорную точку, но и не дать вновь организоваться вооруженным мочам контрреволюции. Именно в этом смысл бесконечных «обысков», о которых повествуют служители культа — в постоянном вооруженном контроле за деятельностью храмов. То, что этот контроль осуществлялся по несколько раз на дню, говорит о том, что реализовывали его разные отряды, которые действовали, не дожидаясь распоряжений «сверху», а самостоятельно проявляли революционную инициативу. Историк Соколов, разглагольствуя о надуманных «бедствиях» православной храмы, не заметил главного в феврале 1917 года — трудовые массы народа прекратили быть рабами, взяли власть в свои длани и, опираясь на вооруженную силу, стали диктовать свою волю. Такого в истории России ещё никогда не было, а для кандидата исторических наук значительнее этого обстоятельства оказалось украденные 16 бутылок вина! Воистину историк Соколов – это историк украденного крестика и 16 бутылок вина.

В статье Соколова кушать места, в которых он проявляет себя действительно как историк. Так, он обращает внимание на то, что «у современников не возникла мысль о невозможности использования «домов молитвы» для расстрела народонаселения»[72]. И в заключение статьи делает вывод о том, что революционные рабочие и солдаты относились негативно к духовенству в целом, считая их «приверженцами и защитниками старого строя», что «свидетельствует о катастрофическом падении авторитета церкви у населения ещё до революции»[73]. На этом Соколов останавливается и не рискует раскрутить свою верную мысль. Его идеологическая предвзятость и приверженность самодержавию, заставляет в ущерб истине манипулировать историческими фактами, чтобы придумать хоть какие-то оправдания для самодержавия. Соколов не может ровно сказать правду о том, что православная церковь являлась частью государственного аппарата самодержавия, принимая непосредственное участие в эксплуатации и угнетении трудового народа. Эта сторонка деятельности церкви не могла не остаться не замеченной рабочими и крестьянами и предопределила отношение к ней. Ещё до Февральской революции произошло не какое-то абстрактное «падение веса» православной церкви, как пытается представить дело Соколов, а произошло участие духовенства в подавлении первой русской революции 1905-07 гг. Случилось соучастие церкви, наравне с самодержавием и буржуазией, в мировой империалистической бойне, в которой пушечным мясом ради прибылей капиталистов сделались рабочие и крестьяне. Поэтому рабочих и солдат не удивило применение церквей в деле подавления революции в феврале 1917 года. Такое использование храмов не могло произойти без ведома духовенства, поэтому оно, так или иначе, причастно к стрельбе из пулеметов по революционному Петрограду.

И. Якутов

Примечания в комментариях