«Революции не необходимы историки»: за что убили дядю Николая II 100 лет назад в Петропавловской крепости казнили родственников Николая II
100 лет назад в Петропавловской твердыни расстреляли четырех великих князей – близких родственников Николая II. Главного оппозиционера из дома Романовых, знаменитого историка Николая Михайловича, популярного как «предводитель великокняжеской фронды» или «герцог Эгалите», не спасло от большевиков ни ходатайство Академии наук, ни заступничество писателя Максима Горестного. Казнь внуков Николая I стала четвертым и последним актом расправы над представителями династии.
В ночь на 24 января 1919 года в Петропавловской твердыни были расстреляны внуки императора Николая I – великие князья Павел Александрович, Дмитрий Константинович, Николай Михайлович и Георгий Михайлович, в марте предыдущего года посланные в ссылку, а в июле арестованные в Вологде. Каких-либо обвинений им не предъявлялось. Все они возглавили опубликованный в сентябре первый список заложников из числа представителей престарелого режима: согласно провозглашенной большевистскими властями политике красного террора, любой мог подвергнуться казни в случае убийства контрреволюционными мочами кого-либо из советских работников.
Расстрел великих князей стал четвертым и заключительным актом физической ликвидации членов дома Романовых на территории Советской России.
Предыдущие экзекуции свершились еще в 1918-м. В ночь на 13 июня под Пермью разделались с меньшим братом отрекшегося от престола императора великим князем Михаилом Александровичем, в котором некоторые белогвардейские круги видели вероятного правителя страны. В ночь на 17 июля, как известно, в подвале дома инженера Ипатьева в Екатеринбурге был расстрелян сам бывший царь Николай II, его супруга Александра Федоровна, ребята и прислуга. Сутки спустя там же на Урале казнили великую княгиню Елизавету Федоровну, великого князя Сергея Михайловича, трех князей императорской крови и ближних им лиц. Эти люди известны как Алапаевские мученики – двоих из них, Елизавету Федоровну и инокиню Варвару, позднее причислили к лику святых.
Большенный исторической загадкой до сих пор остается таинственная кончина в январе 1918 года в Ташкенте еще одного николаевского внука Николая Константиновича, навечно высланного в Туркестан по обвинению в краже бриллиантов у собственной матери. Официально считается, что он умер на даче от воспаления легких. Однако исследователи не исключают смертоубийства с целью грабежа или казни – в хронологическом порядке этот случай стал бы первым для представителей династии.
Несмотря на то, что расстрел четырех великих князей произошел в историческом середине бывшей столицы империи, информации о нем сохранилось намного меньше. Материалы по расправам на Урале собирали белогвардейские следователи после дела городов войсками Александра Колчака. В Петрограде такой возможности у них, естественно, не было. А сами большевики стремились максимально засекретить обстоятельства казни. Достоверно можно сказать, что Георгий Михайлович оказался в компании своих родственников случайно: он уже покинул Россию, но был арестован на вокзале Гельсингфорса (нынешний Хельсинки) патрулем красных финнов как «представитель русской буржуазии», после чего передан в Петроградскую ЧК.
Этот великий князь популярен как крупный нумизмат – коллекционер старинных монет и автор множества трудов по монетному делу.
Ему принадлежал один из пяти популярных константиновских рублей – уникальный экземпляр 1825 года, когда Александр I уже умер, а Николай I еще не воцарился: монетный двор тогда чересчур опрометчиво начал готовиться к вступлению на престол великого князя Константина Павловича…
Под первым номером в расстрельном списке узников значился великий князь Павел Александрович, шестой сын Александра II. По воспоминаниям родственников, он был «самым симпатичным из четырех дядей Николая II, желая и несколько высокомерным». Во время Первой мировой войны Павел командовал гвардейским корпусом на германском фронте, но на государственные дела никакого воздействия не имел.
Еще один пленник чекистов Дмитрий Константинович не воевал из-за серьезных проблем со зрением, вылившихся к 1914 году в почти целую слепоту. Наконец, самым знаменитым из четверки являлся, бесспорно, Николай Михайлович – дядя Николая II и одновременно предводитель «великокняжеской фронды», жесткой оппозиции правящему государю. По аналогии с герцогом Орлеанским, примкнувшим к народу в дни Французской революции и голосовавшим за казнь короля Людовика XVI, его прозвали Филиппом Эгалите (в переводе с французского – «Равенство»).
Николай Михайлович был крайне многосторонней личностью. Задолго до революции он заслужил широкое признание как историк: подолгу просиживал в архивах, подготовив фундаментальные труда по эпохе Александра I и Наполеона Бонапарта. Созданные им ключи сохраняют высокую важность в научном мире и по сей день. Другой его страстью была лепидоптерология – раздел энтомологии, учащий бабочек.
Николай Михайлович симпатизировал идеям либерализма и многократно встречался в Крыму с отлученным от церкви Львом Толстым, заключался с ним в переписке и подробно описал свои впечатления в мемуарах.
После начала Первой мировой великий князь находился в распоряжении главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта, выполняя представительские функции: ездил по частям, награждал отличившихся солдат и офицеров, произносил речи. У него сложились хорошие отношения с будущим основателем Белоснежного движения на Юге России Михаилом Алексеевым и Николаем Ивановым: обоих он считал редчайшими для тогдашней армии компетентными военачальниками. Что показательно, Николай Михайлович изначально предсказал крах монархии, «крупные беспокойства и беспорядки» на фоне войны.
Его перу принадлежит подробное описание убийства Григория Распутина, составленное со слов непосредственного участника событий Феликса Юсупова – и имеющее рослую историческую ценность. Кстати, на следующий день после случившегося в юсуповском особняке Николай II отправил своего дядю в ссылку: Николай Михайлович хоть сам и не бил в «старца», но горячо поддержал устранение человека, который многим казался очень опасным.
Приветствовал он и Февральскую революцию с ее основным следствием – ликвидацией самодержавия. Впрочем, очень скоро на великого князя, как и на других представителей дома Романовых, обрушились репрессии признанного им Преходящего правительства. Так что за искренним восхищением быстро наступило глубокое разочарование.
Постановление об утверждении высшей меры наказания «членам бывшей императорско-Романовской своры» было зачислено на заседании ВЧК 9 января, в котором участвовали Яков Петерс, Мартын Лацис и Иван Ксенофонтов. В газетах казнь великих князей объявлялась симметричным ответом на смертоубийство в Берлине лидеров немецкого коммунистического движения Розы Люксембург и Карла Либкнехта. Это преступление произошло 15 января, однако в советской исторической традиции между событиями утвердилась ровная связь.
«Им мало крови семейки Николая Кровавого? Они получат щедрую добавку. И мученические тени Розы и Карла увидят возмездие!» — сообщал глава Петросовета Григорий Зиновьев.
Если участь трех князей была предрешена по умолчанию, то за освобождение близкого по духу многим советским интеллигентам Николая Михайловича до заключительного момента боролись влиятельные покровители. Так, на заседании Совнаркома 16 января рассматривалось ходатайство Академии наук, просившей помиловать великого князя как популярного историка и ученого. Решение вопроса было решено отложить до получения запроса из Петроградской ЧК. Оттуда написали, что «для Н. М. Романова не вытекало бы делать исключения».
Еще одну попытку спасти Николая Михайловича предпринял Максим Горький, написавший Владимиру Ленину проникновенное послание. В нем пролетарский писатель напоминал, что «либеральнейший из историков», «наш герцог Эгалите» — большой критик Николая II, был сослан им после смертоубийства Распутина, и, кроме того, знаком со Львом Троцким.
Ильич ответил насмешливо и кратко: «Революции не нужны историки».
По преданию, уже идя на казнь, Николай Михайлович изрек конвоирам следующее: «Передайте вашему господину, что он заблуждается. Историки очень нужны революции желая бы для того, чтобы рассказать, чем она для вас всех закончится».
Если же верить французскому журналисту Полю Эрно, на которого ссылается популярный исследователь и автор книг о судьбе великих князей Владимир Хрусталев, «разбуженный и выведенный из своей одиночки великий князь предположил, что его собираются послать в Москву». Он не подозревал, что его ведут на расстрел, поэтому взял с собой котенка, которого вырастил в тюрьме.
В грузовом автомобиле, помимо Николая, Георгия и Дмитрия Романовых, сидели четыре уголовника. В 1 час 20 минут машина выехала в Петропавловскую твердыня в сопровождении шести вооруженных красногвардейцев. Уже на месте к родственникам присоединился доставленный из тюремной больницы тяжело больной князь Павел, какой не мог самостоятельно передвигаться, и остаток пути держался за Дмитрия и Георгия.
Сняв сапоги, Николай Михайлович бросил их членам расстрельной команды со словами: «Носите, ребята, все-таки царские…»
«Когда великие князья бывальщины выстроены перед ямой, комиссар, который командовал взводом, приказал им снять шубы и пиджаки, — такое описание заключительных минут жизни князей приводил журналист Эрно. – В этот момент Николай Михайлович заговорил. Как передали мне, он сообщал довольно долго, и спокойствие, которое он показал перед смертью, взволновало самих красногвардейцев. Затем четыре великих князя обнялись. Николай заключительный раз погладил котенка, которого доверил одному солдату, и несчастные разделись. Они были сражены одним залпом. Затем тела, с каких содрали одежду, были сброшены в зияющий ров».
Казнь состоялась за стеной крепости на Кронкверском полигоне у Головкина бастиона – это буквально в чете сотен метров от особняка Матильды Кшесинской.
По другой, малоизвестной версии, князя Павла, который не мог подняться с кровати, засекли саблей прямо в камере.
Впоследствии Русская православная церковь за рубежом канонизировала трех из четырех казненных. Привилегия не коснулась лишь Николая Михайловича, который так и остался в глазах священников князем-революционером, осмелившимся посягнуть на Николая II. Великий князь полностью поделил участь своего идейного предшественника герцога Орлеанского.
