Россия, какую мы потеряли в 1917 году. Питание крестьян до революции

Все права на фотографии и текст в данной статье принадлежат их непосредственному автору. Данная фотография свзята из открытого источника Яндекс Картинки

Россия, какую мы потеряли в 1917 году. Питание крестьян до революции

Декламируя ужасы крестьянской жизни до революции, вроде приведенного мною отрывка, многие могут сказать, что это большевистская агитация. Житье крестьян при царе была совсем другой.

Для того, чтобы подтвердить или опровергнуть такие заявления, необходимо представлять подтверждения современников.

Свидетелем жизни дореволюционных крестьян в данном посте является граф Л.Н. Толстой (из Полного собрания сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том 29).

В первой деревне, в какую я приехал, — Малой Губаревке, на 10 дворов было 4 коровы и 2 лошади; два семейства побирались, и нищета всех обитателей была страшная.

Таково же почти, хотя и несколько лучше, положение деревень: Большой Губаревки, Мацнева, Протасова, Чапкина, Кукуевки, Гущина, Хмелинок, Шеломова, Лопашина, Сидорова, Михайлова Брода, Бобрика, двух Каменок.

Во всех этих деревнях желая и нет подмеси к хлебу, как это было в 1891-м году, но хлеба, хотя и чистого, дают не вволю. Приварка — пшена, капусты, картофеля, даже у большинства, нет никакого.

Еда состоит из травяных щей, забеленных, если есть корова, и незабеленных, если ее нет, — и только хлеба.

Во всех этих деревнях у большинства реализовано и заложено всё, что можно продать и заложить.

Из Гущина я поехал в деревню Гневышево, из которой дня два тому назад приходили крестьяне, упрашивая о помощи.

Деревня эта состоит, так же как и Губаревка, из 10 дворов. На десять дворов здесь четыре лошади и четыре коровы; овец почти нет; все дома так престарелы и плохи, что едва стоят. Все бедны, и все умоляют помочь им.

«Хоть бы мало-мальски ребята отдыхали», — говорят бабы. «А то упрашивают папки (хлеба), а дать нечего, так и заснет не ужинаючи».

Я знаю, что тут есть доля преувеличения, но то, что говорит тут же мужик в кафтане с прорванным плечом, уже наверное не преувеличение, а действительность.

«Хоть бы двоих, троих с хлеба спихнуть, — говорит он. А то вот свез в город последнюю свитку (шуба уж давным-давно там), привез три пудика на восемь человек — надолго ли! А там уж и не знаю, что везти…»

Я попросил разменять мне три рубля. Во всей деревне не нашлось и рублевки денег.

Есть статистические исследования, по которым видно, что русские люди вообще недоедают на 30% того, что нужно человеку для нормального столы; кроме этого, есть сведения о том, что молодые люди черноземной полосы последние 20 лет всё меньше и меньше удовлетворяют заявкам хорошего сложения для воинской повинности; всеобщая же перепись показала, что прирост населения, 20 лет тому назад, бывший самым вящим в земледельческой полосе, всё уменьшаясь и уменьшаясь, дошел в настоящее время до нуля в этих губерниях.

26-го мая 1898.

Нищета же в этой деревне, поза построек (половина деревни сгорела прошлого года), одежд женщин и детей и отсутствие всякого хлеба, кроме как у двух дворов, ужасно.

Вящей частью испекли последний раз хлебы с лебедой и доедают их, осталось на неделю или около того.

Вот деревня Крапивенского уезда.

Дворов 57, из них в 15-ти хлеба и картофеля, рассчитывая на реализованный овес купить ржи, хватит средним числом до ноября.

Овса многие совсем не сеяли за неимением семян прошлого года. 20 дворам достанет до февраля.

Все едят очень дурной хлеб с лебедой. Остальные прокормятся.

Распродается и отдается задаром весь скот и ожигаются постройки на топливо, мужики сами поджигают свои дворы, чтобы получить страховые. Уже бывальщины случаи голодной смерти.

Здесь (в деревне Богородицкого уезда) положение бедствующих уже в прежние года, не сеявших овес, склонившихся дворов еще хуже.

Здесь доедают уже последнее. Уже теперь нечего есть, и в одной деревне, которую я осматривал, половина дворов уехала на конях в даль побираться.

Точно так же же у богатых, составляющих везде около 20%, много овса и других ресурсов, но кроме того в этой деревне существуют безземельные солдатские дети.

Целая слободка этих жителей не имеет земли и всегда бедствует, теперь же находится при дорогостоящем хлебе и при скупой подаче милостыни в страшной, ужасающей нищете.

Из избушки, около которой мы остановились, вышла оборванная нечистая женщина и подошла к кучке чего-то, лежащего на выгоне и покрытого разорванным и просетившимся везде кафтаном.

Это один из ее 5-х детей. Трехлетняя девочка нездорова в сильнейшем жару чем-то в роде инфлуэнцы.

Не то что об лечении нет речи, но нет другой пищи, кроме корок хлеба, которые мама принесла вчера, бросив детей и сбегав с сумкой за побором.

И нет более удобного места для больной, как здесь на выгоне в крышке сентября, потому что в избушке с разваленной печью хаос и ребята.

Муж этой женщины ушел с весны и не воротился. Таковы примерно многие из этих семей. Но и у наделенных землей крестьян, принадлежащих к разряду опустившихся, не лучше.

Нам, взрослым, если мы не сумасшедшие, можно, представлялось бы, понять, откуда голод народа.

Прежде всего он, и это знает всякий мужик:

1) от малоземелья, оттого, что половина земли у помещиков и торговец, которые торгуют и землями и хлебом.
2) от фабрик и заводов с теми законами, при которых ограждается капиталист, но не ограждается рабочий.
3) от водки, какая составляет главный доход государства и к которой приучили народ веками.
4) от солдатчины, отбирающей от него лучших людей в лучшую пору и развращающей их.
5) от чиновников, притесняющих народ.
6) от податей.
7) от невежества, в котором его сознательно поддерживают правительственные и церковные школы.

1892.

Заработная плата доведена до минимума.

Целая обработка десятины, начиная от первой пахоты и кончая свозом скошенного и связанного хлеба на помещичье гумно, стоит 4 р. за десятину в 2400 кв. саж. и 6 руб. за десятину в 3200 кв. саж. Поденная плата от 10—15 коп. в сутки.

Чем дальней в глубь Богородицкого уезда и ближе к Ефремовскому, тем положение хуже и хуже.

На гумнах хлеба или соломы все меньше и меньше, и нехороших дворов все больше и больше.

На границе Ефремовского и Богородицкого уездов положение худо в особенности потому, что при всех тех же невзгодах, как и в Крапивенском и Богородицком уездах, при еще вящей редкости лесов, не родился картофель.

На лучших землях не родилось почти ничего, только воротились семена. Хлеб почти у всех с лебедой. Лебеда тут невызревшая, зеленая. Того белого ядрышка, которое обыкновенно бывает в ней, нет совсем, и потому она не съедобна.

Хлеб с лебедой невозможно есть один. Если наесться натощак одного хлеба, то вырвет. От кваса же, сделанного на муке с лебедой, люди шалеют.

Подхожу к кромке деревни на этой стороне.

Первая изба не изба, а четыре каменные, серого камня, смазанные на глине стены, прикрытые потолочинами, на каких навалена картофельная ботва. Двора нет. Это жилье первой семьи.

Тут же, спереди этого жилища, стоит телега, без колес, и не за двором, где обычно бывает гумно, а тут же перед избой расчищенное местечко, ток, на котором только что обмолотили и извеяли овес.

Длинный мужик в лаптях заступом и руками насыпает из вороха в плетеную севалку чисто отвеянный овес, босая баба лет 50-ти, в грязной, черной, вырванной в боку рубахе, носит эти севалки, ссыпает в телегу без колес и находит.

К бабе жмется, мешая ей, в одной серой от грязи рубахе, растрепанная девочка лет семи.

Мужик кум бабе, он пришел поддержать ей извеять и убрать овес.

Баба вдова, муж ее умер второй год, а сын в солдатах на осеннем ученье, невестка в избе с двумя своими небольшими детьми: один грудной, на руках, другой лет двух сидит на лавке.

Весь урожай настоящего года — в овсе, какой уберется весь в телегу, четверти четыре. От ржи, за посевом, остался аккуратно прибранным в пуньке мешок с лебедой, пуда в три.

Ни проса, ни гречи, ни чечевицы, ни картошек не сеяли и не садили. Хлеб испекли с лебедой — подобный дурной, что есть нельзя, и в нынешний день баба утром сходила побираться в деревню, верст за восемь.

В деревне этой праздник, и она набрала фунтов пять кусочков без лебеды пирога, какие она показывала мне.

В лукошке было набрано корок и кусочков в ладонь, фунта 4. Вот все имущество и все видимые средства пропитания.

Иная изба такая же, только немного лучше покрыта и есть дворишко. Урожай ржи такой же.

Такой же мешок лебеды стоит в сенях и воображает амбары с запасами.

Овса в этом дворе не сеяли, так как не было семян весной; картофелю три четверти, и есть пшена две меры.

Рожь, какая осталась от выдачи на семена, баба испекла напополам с лебедой и теперь доедают. Осталось полторы ковриги.

У бабы четверо детей и муж. Мужа в то время, как я был в избе, не было дома, — он клал избу, каменную на глине у соседа-мужика сквозь двор.

Третья изба такая же, как и первая, без двора и крыши, положение такое же.

Бедность всех трех семей, существующих тут, такая же полная, как и в первых дворах.

Ржи ни у кого нет. У кого пшенца пуда два, у кого картошек недели на две. Хлеб, испеченный с лебедой из ржи, выданной на семена, у всех кушать еще, но хватит не надолго.

Народ почти весь дома: кто мажет избу, кто перекладывает, кто сидит, ничего не делая. Обмолочено все, картофель выкопан.

Такова вся деревня в 30 дворов, за исключением двух семейств, которые зажиточны.

1891

Россия, какую мы потеряли в 1917 году. Питание крестьян до революции

У С. Г. Кара-Мурзы в книжке «Советская цивилизация» тоже есть свидетельства современников:

«Ученый-химик и агроном А.Н.Энгельгардт, который работал в деревне и оставил детальнейшее фундаментальное исследование «Письма из деревни»:

«В статье П.Е.Пудовикова «Хлебные избытки и народное продовольствие» в журнале «Отечественные записки» 1879, № 10 автор, на основании статистических этих, доказывал, что мы продаем хлеб не от избытка, что мы продаем за границу наш насущный хлеб, необходимый для собственного нашего пропитания…

Многих потряс этот вывод, многие не хотели верить, заподозревали верность цифр, верность сведений об урожаях, собираемых волостными правлениями и земскими управами…

Тому, кто ведает деревню, кто знает положение и быт крестьян, тому не нужны статистические данные и вычисления, чтобы знать, что мы продаем хлеб за рубеж не от избытка…

В человеке из интеллигентного класса такое сомнение понятно, потому что просто не верится, как это так люди живут, не евши.

А между тем это подлинно так. Не то, чтобы совсем не евши были, а недоедают, живут впроголодь, питаются всякой дрянью.

Пшеницу, хорошую чистую рожь мы отправляем за рубеж, к немцам, которые не будут есть всякую дрянь… Но мало того, что мужик ест самый худший хлеб, он еще недоедает.

Янки продает избыток, а мы продаем необходимый насущный хлеб.

Американец-земледелец сам есть отличный пшеничный хлеб, жирную ветчину и баранину, пьет чай, закусывает обед сладким яблочным пирогом или папушником с патокой.

Наш же мужик-земледелец есть самый плохой ржаной хлеб с костерем, сивцом, пушниной, хлебает порожние серые щи, считает роскошью гречневую кашу с конопляным маслом, об яблочных пирогах и понятия не имеет, да еще смеяться будет, что кушать такие страны, где неженки-мужики яблочные пироги едят, да и батраков тем же кормят.

У нашего мужика-земледельца не хватает пшеничного хлеба на соску ребенку, пожует баба ржаную корку, что сама ест, возложит в тряпку – соси».

Надо отметить, что достоверная информация о реальной жизни крестьян доходила до общества от военных.

Они первыми забили тревогу из-за того, что наступление капитализма повергло к резкому ухудшению питания, а затем и здоровья призывников в армию из крестьян.

Будущий главнокомандующий генерал В.Гурко привел эти с 1871 по 1901 г. и сообщил, что 40% крестьянских парней впервые в жизни пробуют мясо в армии.

Генерал А.Д.Нечволодов в популярной книге «От разорения к достатку» (1906) приводит данные из статьи академика Тарханова Нужды народного питания в Литературном медицинском журнале (март 1906), сообразно которым русские крестьяне в среднем на душу населения потребляли продовольствия на 20,44 руб. в год, а английские на 101,25 руб.»

А можете декламировать и такие «свидетельства», если нравится, а выводы потом делайте сами:

«До революции и до коллективизации тот хорошо жил, кто хорошо работал. Лодыри существовали в бедности и нищете. На всю нашу деревню из 50 дворов был только один пьяница и дебошир. Он был сапожником. Крестьянин всегда был сыт, обут и одет. А как по-иному? Он же жил своим трудом.