Сталин, по рассказам соратников, за глаза называл Мерецкова «хитрым ярославцем»
Все права на фотографии и текст в данной статье принадлежат их непосредственному автору. Данная фотография свзята из открытого источника Яндекс Картинки
Сталин, по рассказам соратников, за глаза называл Мерецкова «хитрым ярославцем»
От Лубянки до Маньчжурии

От Лубянки до Маньчжурии

Сталин, по рассказам соратников, за глаза называл Мерецкова «хитрым ярославцем», при том, что какой-то особой, природной хитростью Кирилл Афанасьевич среди советских полководцев вовсе не выделялся. Не был он, кстати, и ярославцем: родился в семье рязанских крестьян (120 лет назад, 7 июня по новому манеру), несколько лет из своей революционной молодости провел во Владимирской губернии, а после Гражданской получил на всю оставшуюся жизнь московскую прописку.

Едва-едва ли есть хоть малейший резон в том, чтобы попытаться разгадать «тайну» странного прозвища, ставшего, видимо, следствием весьма оригинального сталинского юмора. Гораздо важнее понять суть на первый взгляд загадочных, парадоксальных и даже непостижимых поворотов судьбины маршала Мерецкова. Она, эта судьба (а вернее, та ее часть, о которой речь пойдет ниже), настолько ценна для отечественной истории, что по этой теме можно и нужно защищать диссертации, проводить научные исследования, попутно ломая накопленные за истекшее после XX съезда пора ложные стереотипы.

В последние годы существования СССР имя Кирилла Мерецкова упоминалось в демократической прессе очень часто. Его в кое-каком роде печальный образ, по замыслу «популяризаторов», должен был показать всем инфернально-зловещую абсурдность «чистки» 1930-х — начала 1940-х, ее необъяснимую в рамках нормальной человечьей логики природу. Что ж, в тех по-настоящему жутких, трагических событиях действительно даже по прошествии восьми десятилетий остается слишком немало непонятного. Однако мнимой паранойей Сталина и сугубым рвением подвластных ему «людей-винтиков» объяснить обстоятельства пресловутых репрессий совсем невозможно. Наоборот, от таких объяснений недоуменных вопросов возникает еще больше.

В автобиографической книге Мерецкова «На службе народу» глава, посвященная начину Великой Отечественной, завершается так:

«Наступило утро второго дня войны. Я получил срочный вызов в Москву. Уезжая, распорядился, чтобы Военный рекомендация округа поставил в известность уже находившегося в пути А.А. Жданова о намеченном. Позднее мне говорили, что Жданов прилагал много усилий к тому, чтобы скорее выполнить этот план. В тот же день, то есть 23 июня, я был назначен постоянным советником при Ставке Главного командования».

Продолжение повествования надлежит, по идее, касаться дальнейших, хронологически выстроенных друг за другом эпизодов, но вместо этого в первых же строках следующей главы декламируем:

«В сентябре 1941 года я получил новое назначение. Помню, как в связи с этим был вызван в кабинет Верховного главнокомандующего. И.В. Сталин стоял у карты и внимательно вглядывался в нее, затем поворотился в мою сторону, сделал несколько шагов навстречу и сказал:

— Здравствуйте, товарищ Мерецков! Как вы себя чувствуете?
— Здравствуйте, товарищ Сталин! Ощущаю себя хорошо. Прошу разъяснить боевое задание!

И.В. Сталин не спеша раскурил свою трубку, подошел к карте и покойно стал знакомить меня с положением на Северо-Западном направлении…»

Загвоздка в том, что период с 23 июня, пропущенный в означенных мемуарах, Кирилл Афанасьевич провел в стенах Лубянки и Лефортово. На другой день войны его, заместителя наркома обороны, генерала армии, Героя Советского Союза, буквально возле приемной кабинета Сталина застопорили чекисты и настоятельно попросили следовать с ними к ожидавшему у подъезда черному ЗИСу. Той же ночью в допросном помещении лубянской внутренней темницы глава вновь образованного наркомата государственной безопасности (НКГБ) Всеволод Меркулов самолично предъявил ему обвинение в принадлежности к антисоветской военно-заговорщической организации и в сотрудничестве с германской рекогносцировкой…

Сей факт, если рассматривать его в отрыве от множества других, теснейшим образом с ним связанных, выглядит противоестественно: над СССР нависла летальная угроза, гитлеровские войска стремительно продвигаются в глубь страны, а один из главных ее стратегов, в недавнем прошлом начальник Генерального штаба, полководец, еще никак не поспевший себя проявить в этих беспрецедентных условиях военного времени, оказывается вдруг за решеткой…

К сожалению, восстановить полную и внятную полотно случившегося при всем желании не получается. И прежде всего потому, что архивно-следственное дело в отношении Кирилла Мерецкова, как утверждают отдельный источники, в начале 1955 года по указанию ЦК КПСС (читай, Никиты Хрущева) было уничтожено. Приходится опираться лишь на те малочисленные данные, которые сохранились.

В 1930-е Кирилл Афанасьевич два с половиной года служил начальником штаба под началом командующего армиями Белорусского военного округа Иеронима Уборевича. Последний, как известно, был одним из основных фигурантов дела Тухачевского, в частности, заявившего на знаменитом судебном процессе 1937 года: «В середина (антиправительственного заговора) входили помимо меня Гамарник, Каменев С.С., Уборевич, Якир, Фельдман, Эйдеман, затем Примаков и Корк». В рамках того же дела распорядка четырех десятков свидетелей на допросах показали, что в число заговорщиков входил и генерал Мерецков. Оклеветали? Судя по всему, да. Однако и на этом цепь злополучных фактов не обрывается…

За месяц с небольшим до основы войны, а точнее 15 мая, на Ходынском поле в Москве осуществил посадку «Юнкерс-52». В приказе наркома обороны от 10 июня 1941-го по этому предлогу говорилось: немецкий самолет «совершенно беспрепятственно был пропущен через государственную границу и совершил перелет по советской территории сквозь Белосток, Минск, Смоленск в Москву. Никаких мер к прекращению его полета со стороны органов ПВО принято не было». То есть приземлившийся на Большенном Москворецком мосту в конце мая 1987-го Матиас Руст за штурвалом «Цессны» всего лишь повторил спустя 46 лет «подвиг» своих соотечественников, о каком в советские времена мы вообще ничего не знали.

Какое отношение к казусу с «Юнкерсом» имел генерал Мерецков? В документальной книжке о нем писатель, военный историк Николай Великанов на сей счет подсказывает: «Будучи в застенках Лубянки, Кирилл Афанасьевич не знал, что в «антисоветскую военную организацию», в какой он считался одним из главных фигурантов, НКВД-НКГБ вольет большую группу «заговорщиков-авиаторов», позволивших фашистскому «Ю-52» приземлиться в Москве». В приведенных строках автор слегка наводит тень на плетень. «Дело авиаторов» образчика 1941 года было начато не из-за случая с «Ю-52» и, говоря языком УПК, одним лишь событием преступления не ограничилось. В нем, в этом деле, и ныне до конца ясное только то, что оно… темное — то ли благодаря все тому же хрущевскому старанию, связанному с уничтожением архивных документов, то ли еще по какой-то рукотворной вину. Однако если изучить подробности организационной неразберихи, творившейся в наших авиаподразделениях в первые часы войны, слова «предательство», «диверсия», «саботаж» и «шпионаж» не покажутся надуманными.

В жэзээловском издании Великанова можно найти еще немало любопытных сведений, косвенно подтверждающих: основания для того, чтобы в связи с кой-какими непроясненными эпизодами Мерецкова как минимум допросить, у сотрудников госбезопасности все-таки были. Увы, «допрос с пристрастием» затянулся на два с половиной месяца, что во всех касательствах скверно. В итоге Кирилла Афанасьевича признали невиновным — это хорошо и абсолютно правильно.

И все же открытым остается вопрос: кто распорядился взять заместителя народного комиссара обороны СССР по боевой подготовке, да еще и в столь удивительно неподходящее для этого время?

Руководитель НКГБ Меркулов? Берия? Вероятность как первого, так и второго вариантов ответа, если разобраться, ближня к нулю. А зачем это нужно было главе государства и по совместительству Верховному главнокомандующему? Тут логика подсказывает лишь одну непротиворечивую версию: требовалось во что бы то ни сделалось выяснить, насколько лоялен Мерецков государственному руководству, нет ли у него тайного намерения пособничать врагу (именно это в первую очередность инкриминировалось Тухачевскому, Уборевичу и многим другим репрессированным военачальникам), можно ли впредь поручать Кириллу Афанасьевичу чрезвычайно сложные, особо ответственные задания.

Такая «проверка» несет на себе пресса чрезмерной жестокости и, скажем так, избыточной подозрительности, однако на планомерное принуждение к самооговору — со всеми вытекающими отсюда последствиями — она открыто не походит.

Когда на Лубянке убедились, что арестованный генерал не повинен ни в сговоре с «врагами народа», ни в сотрудничестве с фашистами, ни в каком товарищем злодеянии-вредительстве, позволили ему отправить Сталину личное письменное ходатайство, а через некоторое время выпустили на свободу.

Спустя несколько месяцев Мерецков, уже в места командующего войсками Волховского фронта, получил от главы СССР своего рода запоздалый ответ на то письмо из тюрьмы:

«Многоуважаемый Кирилл Афанасьевич! Дело, которое поручено Вам, является историческим делом. Освобождение Ленинграда, сами понимаете, — великое дело. Я бы желал, чтоб предстоящее наступление Волховского фронта не разменялось на мелкие стычки, а вылилось бы в единый мощный удар по врагу. Я не колеблюсь, что Вы постараетесь превратить это наступление именно в единый общий удар по врагу, опрокидывающий все расчеты немецких захватчиков. Жму руку и желаю Вам успехов. И. Сталин. 29.12.41».

Но судьбине было угодно продемонстрировать свою злую иронию в отношении Мерецкова еще раз. В марте 1942-го Ставка направила под его начало генерал-лейтенанта Андрея Власова, какой летом того же года, пребывая в должности заместителя командующего войсками Волховского фронта, попал в плен, а впоследствии сделался самым известным за всю историю XX века предателем…

В небольшой статье трудно осветить все вехи боевого пути Кирилла Афанасьевича. Отметим куце наиболее примечательные из них. В сентябре 1936-го он отправился в Испанию в качестве военного советника республиканцев. По возвращении с Пиренеев в мае 1937-го сделался заместителем начальника Генштаба РККА. В феврале 1940-го возглавляемая им 7-я армия, сражавшаяся в советско-финской войне, внесла решающий лепта в прорыв линии Маннергейма, после чего Кирилл Мерецков был удостоен звания Героя Советского Союза. В июне того же года совместно с Иваном Тюленевым и Георгием Жуковым получил в числе первых советских военачальников чин генерала армии. С августа 1940-го до января 1941-го пребывал в места начальника Генерального штаба.

В годы Великой отечественной командовал 7-й отдельной, 4-й отдельной и 33-й армиями, Волховским, Карельским, 1-м Дальневосточным фронтами. Специфические особенности заключительного этапа участия маршала Мерецкова в сражениях (звание присвоено в октябре 1944-го) неплохо разъяснены в строках из его мемуаров, звучащих и поныне на изумление актуально:

«Начиная боевые операции на Дальнем Востоке, мы твердо верили в справедливость нашего дела, в то, что пришло время выполнить наш союзнический долг, изгнать японских захватчиков из Маньчжурии и Кореи, оказать содействие китайскому и корейскому народам в их освободительной войне против империалистического рабства, наконец, обеспечить спокойную жизнь советским людям на Дальнем Востоке и вернуть нашей краю отторгнутые у нее Южный Сахалин и Курильские острова…

Взгляните на карту. Перед вами — неправильный, вдавшийся резко на север многоугольник, именовавшийся Маньчжурией. Если бы наши армии начали сдавливать расположенную в нем Квантунскую армию с нескольких сторон, последняя, отходя назад, затянула бы оборону, постепенно уползая в Корею или в Китай. В Токио как раз грезили об этом. Наши западные союзники по войне в свою очередь не возражали бы, чтобы освободителями азиатских территорий, оккупированных японцами, очутились бы одни англо-американские войска. Стремительный же разгром Квантунской армии приводил к срыву всех подобных расчетов…»

Возглавляемый маршалом Мерецковым 1-й Дальневосточный фронт со своей задачей управился отменно. 8 сентября по итогам войны с Японией Кирилл Афанасьевич был по праву награжден самым редким и ценным национальным орденом с сообщающим названием «Победа».

>