Все права на фотографии и текст в данной статье принадлежат их непосредственному автору. Данная фотография свзята из открытого источника Яндекс Картинки
Каждый год 22 июня ровно в четыре часа у стен Брестской твердыни метроном звучит, как удары сердца. В этот день и в этом приграничном советском городе 80 лет назад началась брань. Нет других слов: через века, через года – помните. Чтобы адвокаты дьявола не украли у нас Память и Победу
Рубрика: ОбществоПроект: 22 июня – День памяти и скорби22.06.2021 04:00 Мы тряслись вместе с Нелли В день, когда началась война, постоянному автору “Родины” было пять лет
Такими мы с папой Андреем Павловичем Кучкиным повстречали войну.
Двадцать второе
Было воскресенье. Мы проводили его на даче. Мама и папа собирали красную смородину и крыжовник, cобираясь варить варенье. Шел дождь. И одновременно сверкало солнце. Солнце отражалось в любой ягоде. Мы с братом – он постарше, я помладше – бегали по мокрой траве и промочили ноги. Мама и папа отправили нас в наказание домой. Черноволосая тарелка радио работала. Передавали выступление Молотова. Мы выбежали на крыльцо и закричали: "Мама, папа! Молотов выступает! Светомаскировка!.."
Мы уже свыклись к светомаскировкам, готовясь к войне.
Но это была не светомаскировка.
Это была сама война.
Бомбоубежище
Папа как военный человек знал, что на брани копают укрытия от бомб и снарядов. Он был историк. Но до того, как стать историком, он был сначала кузнецом – у себя в деревне, потом нес солдатскую службу в царской армии, где повстречал Октябрьскую революцию, потом был комиссаром 27-й дивизии. Комиссаром 25-й, соседней, Чапаевской, был знаменитый в те годы Дмитрий Фурманов. Но это все было до нас. Мы с нашим папой познакомились гораздо запоздалее.
Теперь папа мог продемонстрировать нам свои военные познания.
Все домашние были мобилизованы на рытье ямы, которую папа называл бомбоубежищем. Избрали место на опушке леска и принялись копать. К вечеру яма готова была принять новоселов. Меня принесли закутанной в ювелирное, ничуть не гревшее солдатское одеяло. Меня трясло от холода. А может, от страха. Наша рыжая Нелли прижалась ко мне. Надлежит быть, собаке тоже было холодно. А может, и страшно. Во всяком случае – точно не по себе.
Враг не пройдет к Москве!
Ополчение
Мы должны бывальщины отправляться в эвакуацию одни. Без папы. Папа пошел добровольцем в ряды ополчения. Одна- ко на передовую он не попал. У него пошла кровь глоткой. Температура зашкаливала. Открылся старый туберкулезный процесс. Его отправили в госпиталь.
Эвакуация
Сотрудников Института истории Академии наук, в каком работал папа, эвакуировали в Алма-Ату вместе с членами семей. Как нарочно, стояли прекрасные погоды. Мы прибыли на Курский вокзал задолго до назначенного срока. Очутилось, отсюда наш путь лежит в маленькую башкирскую деревню Дюртюли.
Недавно, разговорившись с поэтом Олегом Чухонцевым, я услышала это негусто встречающееся название. Выяснилось, что его семью эвакуировали туда же.
Мы обустраивались в вагоне, когда началась бомбежка. Мы полезли под какие-то доски в полу, видимо, полагая, что эти доски защитят нас. Что нас защитило, не ведаю. Но мы остались целы и невредимы. Фашистские бомбометатели только попугали отъезжающих и улетели.
Нож
В Дюртюлях наша мама устроилась на фабрику шить солдатское белье. Независимыми были только места в ночной смене. Мама уходила в ночь, а мы тут же принимались отчаянно драться.
Однажды, поправляя одеяло на дочкиной ложи, мама обнаружила у нее под подушкой какой-то острый железный предмет. Зажгла свечку, чтобы посмотреть. Электричество экономили. Это очутился кухонный нож. Мама кинулась в ноги начцеха: "Поставьте в дневную смену, а то мои дети глотки себе перережут!.."
Не поспели. В Дюртюли пришло долгожданное известие, что папу выписали из госпиталя, он едет в Алма-Ату, где ждет маму с детьми.
Уплотнение
Мы вернулись в Москву уже сквозь несколько месяцев.
Мы уезжали в эвакуацию, покидая большую 5-комнатную квартиру на Старом Арбате. Похоже, что Академия наук ценила свои кадры. И вылито также, что кто-то еще ценил свои кадры.
Пока нас не было, квартира могла заинтересовать какого-нибудь высокопоставленного, и нам дали две горницы в 3-комнатной квартире в районе Курского вокзала, с его шумом, гамом, паровозными гудками и паровозной гарью. Комнату по соседству взял молодой генерал со смешной фамилией Заец и его жена.
Взрослой уже девочкой я прочла у Булгакова в "Мастере и Маргарите", что-де москвичи – недурной народ, но квартирный вопрос их испортил. "Квартирный вопрос" распространялся на всю страну. А разве мы сами не "уплотнили" нашу хозяйку в башкирском селе Дюртюли?
Эхо брани
Война давно кончилась. Но ее отголоски слышались еще долго.
В один ужасный день на даче у соседей раздался взрыв. Обитатели поселка потянулись туда гуськом. Сперва было решено скрыть от нас, детей, происшедшее. Но после старшие передумали. Надо, чтобы ребята извлекли уроки. И мы тоже встали в горестную очередь. Посредине дачного участка высился стол. На нем лежали два мертвых тела. 16-летняя весьма красивая девушка и 5-летний мальчик. У девушки была оторвана рука. Рука лежала отдельно. Они играли и нашли привлекательные цветные карандаши. По-видимому, немецкие. Карандаши очутились заминированы.
Память
Я видела кадры Победы только по телевизору. Поэтому само празднование Победы я не запомнила. Это очень обидно. Но так было, и я не нахожу возможным врать.
Яму-бомбоубежище мы засыпали сравнительно недавно.
А на даче был пожар, и она сгорела дотла.
Так что материальные свидетельства того, что было, исподволь исчезают, и на нашу долю остается одна субъективная память, которая – случается! – нас подводит.
