Перед премьерой документального проекта "Похороны Сталина" по пустынному фойе Гоголь-центра ходил режиссер и вдохновитель события Кирилл Серебренников. Кругом как на кладбище. Ряды и ряды стоек-фото, погибших в ГУЛАГе или репрессированных, но выживших. Каждая стойка куском цемента вмонтирована в пол. Среди строек ультра модная шапка на башке Серебренникова смотрелась как одноухая лагерная ушанка.

Другие похороны

– Этот проект задуман как похороны Сталина каждым из нас в себе, собственно, – говорит художественный руководитель Гоголь-центра Кирилл Серебренников. – Но все же проект, надеюсь, шире антисталинской акции. В один день с вождем – 5 марта 1953 года – помер великий русский композитор Сергей Прокофьев. Сталина хоронила вся страна, Прокофьева – мало людей. Очень мало. Их негромкие голоса существовали вне хора тех, кто шел на другие похороны. Уверен, что пришло время прислушаться к тем, не услышанным голосам. Они шлют нам важные думы – про достоинство, честь, музыку, верность, искусство, про любовь. Многие из тех, кто пришел на "Похороны Сталина" – ученые, правозащитники, беллетристы, потомки репрессированных и просто зрители, тоже задавались вопросом: слышат ли наши современники те голоса?

Гора калош

"Похороны Сталина" на этот проблема до начала спектакля-свидетельства ответили инсталляцией. Сцена ждала зрителя заставленными горами калош, варежками, пальто и горстями пуговиц от пальто. После выступавшие очевидцы того дня – 5 марта 1953 года – говорили о том, что в этот день в толпе, шедшей в Колонный зал дома альянсов, где стоял гроб вождя, из-за давки погибло много людей. Цифра до сих пор неизвестна. Известно лишь, что первыми сбивали с ног самых беззащитных – любопытных детей и немощных старушек. 

– Я чудом остался жив, – вспоминает театровед Алексей Бартошевич. – В тот день я увидел Москву, Тверскую улицу подобный, какой не видел никогда – пустой. Только солдатские и милицейские цепи. Я, мальчишка, пошел гулять. У нас в школе, когда разузнали, что Сталин умер, вообще кричали: "Ура-а! В школу не идем!"

Я и гулял. На углу Тверской и Пушкинской, видаю, со стороны Белорусского вокзала на меня плывет цунами из людей. Я влип ногами в асфальт. Умом понимаю, что надо нестись, и не могу. До сих пор меня преследуют два чувства. Первое – как остался жив? Тогда же вся Москва полнилась слухами как в давках к Колонному залу, первыми погибали дети. Вторая. Это, когда я уже пришел в себя. Меня, малолетнего дурака, из под толпы, меня все же столкнули вниз, за воротник вытащил безымянный солдатик из оцепления. Я стоял в полуобмороке и "глядел кино". Мимо неслись две людских волны. Одна слезами-волнами стонала. Другая, не поверите, неслась и кричала: "Ура-а!" Лишь теперь я понимаю, что такой народ непобедим.

"Казус Прокофьева"

Щемящая нота несломленности народного духа звучала в выступлениях немало гостей – режиссера Андрея Смирнова и рэпера Лигалайз, писателя Людмилы Улицкой и философа Дениса Карагодина. Однако сквозной оставалась "негромкая победа" над вождем и вождизмом музыки и воли Сергея Прокофьева.

Не принявший революцию, он эмигрировал из СССР, но в 1936 году, уже популярный в мире Прокофьев, вернулся на родину. "СССР серый, – писал он, – но дух людей, ни с чем несравним, он как великая музыка – не фальшивит". Вскоре Сергей Прокофьев упрочил не лишь мировую славу, но и стал любимцем вождя. Он получил Ленинскую и шесть (!) Сталинских премий за музыку, ставшую ныне частью мировой культуры. Потом – "казус Прокофьева": обвинение в музыкальном "формализме", негласный заперт его музыки, арест супруга и ее ссылка в ГУЛАГ, его инсульт, забвение и смерть. Злопыхатели даже "шутили": "Нет повести печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в хореографии". Намек был на "формальную" музыку к балету "Ромео и Джульетта", которая сегодня звучит во всех ведущих аренах мира.  Но тогда только Прокофьев мог бросить вызов системе – единственный в  стране ездил на синем "Форде", привезенном из Франции, носил золотые ботинки и оранжевый галстук, но главное – продолжал писать "формальную" музыку, которая потом будет признана новаторской. 

И, как дань таланту и вере великого художника, в народ по морозу тело Прокофьева тащили шесть студентов Московской консерватории. Из Камергерского переулка, где композитор жил, они несли его в консерваторию долго. Два километра – три часа! Сквозь кордоны НКВД, милицейское и солдатское оцепление. С грудой остановок и проверок. С риском быть арестованными за то, что не скорбят со всем народом в Колонном зале, а хоронят осужденного народом и товарищем Сталиным "отщепенца".

Забить осиновый кол

– Поклонение личности не умирает когда личность, которую возвели в культ, уходит из жизни, – говорит на "Похоронах Сталина" стихотворец Ольга Седакова. – И хотя в ГУЛАГе люди понимали: смерть диктатора – единственный шанс на их освобождение, они понимали и другое. Клейкий страх раба, способный воспроизводить новые культы личности, в них останется. Забить осиновый кол в этот культ невозможно. Его необходимо изживать. Не только тем, кто был репрессирован. Но и нам, тоже надо "выдавливать из себя раба по капле". Смерти сталинского печати в наших душах и примирения потомков жертв и палачей, вот чего я жду.

Когда "Похороны Сталина" закончились, в фойе Гоголь-центра зрители обступили Кирилла Серебренникова.

– Когда вытекающий спектакль? – спрашивают они.

Режиссер объясняет, что это не спектакль, а документальный эксперимент. "Продолжения в таком виде и в таком составе свидетелей, – объясняет он. – не будет. Похороны случаются один раз… А вот о продолжении документальных свидетельств, может в другом городе и в другом формате, стоит подумать…"