Тогда, в январе 1991-го, это известие из Москвы зачислили с облегчением родные в Россоши и земляки в Ольховатке Воронежской области. Есть-таки справедливость на белом свете! Фронтовику Владимиру Алексеевичу Сапрыкину вернули звание Героя Советского Альянса, которого он был лишён в августе 1977 года. Правда, воздалосьдолжное уже «в годину смуты и разврата», на исходе жизни родной края…

1.

…Осенью семьдесят седьмого года снимали мемориальную доску в безлюдье,когда и классы были пусты, и в школьном дворе ни дави.

Сорвали мемориальную доску, которой гордились ребята-следопыты. Они ведь вместе со старшими наставниками нашли и подтвердили, что именно в их Ольховатской посредственнее школе в конце тридцатых работал учителем Герой Советского Союза комбат Сапрыкин.

Ребята раздобыли краеведческие книжки, получили подтверждение из архива. Нашли родственников Героя – отца, сестру. На магнитофонную плёнку запечатлели рассказы тех, кто помнил Владимира Алексеевича как сельского преподавателя.

Жизненный путь Сапрыкина вырисовывался таким. Родился 24 августа 1916 года в селе Суходол (ныне Краснинский зона Липецкой области). Отца по службе часто перебрасывали из райцентра и райцентр, колесили по Воронежской области. Владимир после школы окончил рабфак, педагогический институт в Воронеже, откуда его и устремили учительствовать в Ольховатский район. Преподавал он математику и физику. Там, в конце 37-го, познакомился с выпускницей Бобровской медицинской школы Еленой Конновой. «Мне ещё не было девятнадцати, Володя на два года престарелее, – вспоминала Елена Петровна. – Зимой мы поженились, а летом переехали в Ольховатку. Осенью тридцать девятого его призвали в армию. Сделался курсантом Грозненского пехотного училища. В конце мая или начале июня сорок первого ранним утром ворвался ко мне в комнату – лейтенант Сапрыкин! Коротала его на службу. Восемнадцатого июня получила письмо от Володи из Минска. Ему обещали жилье: «жди вызова»…

Лейтенант Сапрыкин с июня сорок первого на фронте. Командовал стрелковым взводом, ротой, батальоном.Коммунист с 1943 года.

Отмечен наградами в том же году. Орденом Алой Звезды – за то, что «в бою 8 марта 1943 года у деревень Кривопустово и Гаврилки Тумановского района Смоленской области, будучи командиром батальона, умело возглавлял бойцами, сам ходил в разведку». Тогда же у деревни Прудки батальон Сапрыкина «отбил у гитлеровцев свыше тысячи человек – девиц и молодых женщин, угоняемых в Германию».

Орденом Александра Невского, командирским, которым награждали лучших офицеров –в том числе за то, что «…образцово организовал вынос раненых с поля боя, все они бывальщины эвакуированы своевременно». Его бойцы в числе первых ворвались с Вязьму.

Свой последний бой капитан Сапрыкин принял у Красной Слободы Дубровинского зоны, уже в белорусской Витебской области.

Из наградного листа: «…Каждый день противник предпринимал до 10–12 контратак с поддержкой танков. Комбат Сыпрыкин в течение трёхдневных боев геройски сдерживал натиск до батальона вражескойпехоты, оставаясь с группой в тридцать человек. На третий день немцы вновь предприняли ожесточённую штурм при поддержке 15 танков и отрезали Сапрыкина с остатками батальона.

Все бойцы дрались до последнего патрона, воодушевляемые стойкостью своего комбата. Тов. Сапрыкин потребовал огонь на себя, когда кольцо немцев сузилось до двадцати метров. До последнего дыхания капитан уничтожал наседавших со всех сторонок врагов. Смертью героя погиб Сапрыкин, истребив со своим батальоном за три дня боев до полка немецкой пехоты.

Его подвиг заслуживает рослой награды».

Её и присвоили. Звание Героя Советского Союза. Посмертно.

Такова вкратце судьба человека, очерченная датами: 24.8.1916 – 3.12.1943.

В Ольховатском краеведческом музее выставили книжки, рассказывающие о Сапрыкине. Это – «Богатыри земли воронежской», минское издание «Навечно в сердце народном».

Имя комбата всегда именовали в дни скорбных торжеств, связанных с Великой Отечественной.

И вдруг…

Хоть и снимали памятную доску в безлюдье, слух о том прошёл по посёлку. По долгу своей газетной службы, как собственный корреспондент воронежской областной газеты «Коммуна», начинов разузнавать о случившемся. Герой ведь, оказывается, жив! Но он – за границей, в Канаде. Факт до выяснения обстоятельств не подлежал огласке, тем более в прессы. Выяснение обстоятельств затянулось. А когда вышел двухтомный словарь-справочник Героев Советского Союза, в списках комбат Сапрыкин уже не значился.

2.

Та же газетная дорожка запоздалее свела меня с работавшей на железнодорожной станции Россошь сестрой Владимира Алексеевича – Любовью Алексеевной Кравцовой. Рассказала, как раз её срочно позвали к телефону. Взяла трубку и – чуть не уронила.

– С вами будут говорить из Канады. Торонто на проводе. Мужской голос. Слышимость неважная. Основное узнала: мой погибший брат жив! Второпях что-то рассказывала ему. Записала адрес. Отправила большое письмо.

Вскоре почтальон принес ей непривычно удлиненный конверт с иностранными марками. На девяти густо исписанных страницах брат сообщал о своём воскрешении из мёртвых.

3.

«Дорогая Люба!

Послание твоё шло почти 8 месяцев!

Если бы я дал волю своему воображению, и тогда не смог бы допустить всего того, что поведала мне ты. Как тяжело при всём пережитом совместить одновременно столько печали и счастья. Умер папа… Больше всего на свете боялся получить подобные вести. До заключительного времени я всё ещё верил, что вот-вот получу весточку от отца. И вместе с этим какое жгучее счастье – узнать, что у меня кушать в России такая отважная сестра! Мог ли себе даже вообразить, что в тот страшный 1941 год, когда я уходил на войну, появишься на свет ты. В моём воображении ты представляешься малышом, а ведь тебе теперь 37 лет!

Как передать тебе всё то, что овладело мною при сообщении о той высокой чести, которой удостоила меня Отечество. Для меня, для человека, больше полжизни проведшего в отрыве от Родины, честь – быть героем своего народа – трижды сейчас дорога. В эти дни заново пережил всё. Многое уже в памяти стёрлось. Вкратце передам тебе всё то, что, на мой взгляд, кажется существенным».

4.

«Мыслями переношусь в Алую Слободу, где мне суждено было стать героем страны и одновременно закончить свой воинский путь. Батальон мой входил в состав 612-го полка 144-й дивизии, той самой, какая первой 12 марта 1943 года ворвалась в город Вязьму (о чём сообщало Советское информбюро). В декабре того же года дивизия участвовала в прорыве Витебского выступа на Оршском курсе. Что представлял Витебский выступ, и какое значение ему придавали немцы, ты, думаю, знаешь из истории войны».

(Оставим на время чтение послания. Посмотрим, скажем, глазами генерала немецкой пехоты Курта Типпельскирха на боевую обстановку той поры. Немцы пытались «придерживаться во что бы то ни стало» по Днепру и «отныне покончить с отходом». Севернее Витебска русским удалось прорвать оборону, «брешь превратилась в кровоточащую рану на стыке» двух армий. Предложения командования «оттянуть фланги» Гитлер упрямо отклонял. С Витебского выступа он надеялся приступить наступление группы армий «Север» и сполна рассчитаться за утерянные победы. От Витебска до Москвы – рукой подать!).

«Моему батальону поставили задачу – прорвать на узком участке в Алой Слободе укрепления противника. Свою задачу выполнили. Но силы были неравные.

Позиции переходили из рук в руки. В последней схватке меня ранило в бюст. Несколько минут был ещё в сознании, мне успели сделать перевязку. Это всё, что помню. Несколько раз приходил в себя, когда на поле боя уже всё стихло. Возле меня контуженный сержант оказывал мне посильную поддержка. Он и перенёс меня с открытого поля в укрытие близ силосной ямы.

Из его слов узнал, что все мои полевые документы вместе с планшеткой, а также военные ордена зарыты им в землю. Страшные нечеловеческие боли раздирали тело. Не в состоянии был даже шевельнуть пальцем руки. Порой представлялось, что все это – кошмарный бред, что я нахожусь в госпитале.

Иногда по звуку залпов отчетливо узнавал свою артиллерию, снаряды ложились где-то рядышком. Каким мучительным физически представляется мне мой конец, как милостыню ожидал разрыва своего снаряда около себя (прости за малодушие, было так).

Порой казалось, что вот-вот ворвутся свои. Но они не пришли, свои придут значительно позже, чтобы уже безостановочно идти вперед.

Немцы заметили меня только на шестой день. Одно теперь несомненно – никогда не оставили бы меня в живых, обнаружив сразу после схватки. К тому же – живое любопытство и изумление перед живучестью русского с явно фатальным ранением, в какой-то степени, отразилось на моей дальнейшей судьбе.

Попал в лазарет военнопленных в Орше. На счастье, среди медицинского персонала госпиталя оказались свои, русские. Вот этим-то истинным патриотам, настрадавшимся в плену с самого 41-го года, я и должен своей жизнью. Конечно, дело было не лично во мне. Для них я оказался первым встретившимся офицером наступающей Советской Армии.

Немцы не могли меня длинно держать близ фронта, вскоре перевели в Восточную Пруссию. Теперь я не помню имени моих спасителей, помню лишь наиболее близкого мне врача Антипова. Встречал его впоследствии в лагерях Восточной Пруссии. Меня вели на перевязку, а он окликнул из колонны военнопленных, шагнул ко мне и чуть не поплатился существованием. Дулом парабеллума остановил его сопровождающий меня унтер-офицер. Успели только обменяться поклонами. Как бы был признателен тебе, разузнай ты что-либо о нём, он, представляется, москвич. Как много участия принял в моей судьбе.

Дальше меня перевели в международный офицерский лагерь. Это город Нинбург у голландской рубежи. Обстановка складывалась тяжелая, особенно для советского офицера, бежать или умереть – вот что постоянно сверлило голову. Как бежать при моем немощном состоянии? Два близких мне друга, физически покрепче, бежали, но были пойманы уже на значительном расстоянии, их вернули в лагерь и расстреляли.

Освобождение пришагало другим путём – со вступлением английских войск в Вестфалию.

5.

Я не сомневался, что среди своих числился погибшим. «Воскресать из мёртвых» с постыдным тавром военнопленного было не в моей натуре. Так, вопреки мировоззрению, желаниям, стремлениям, с ясным пониманием того, какая тяжёлая судьбина ожидает меня впереди, начал жить на чужбине.

Всю эту жизнь склоняюсь памятью перед своими боевыми сподвижниками. Они умирали героями. Себя же в глубине дави всегда чувствовал в ложном положении, как «воскресший»…

Жизнь русского за границей (ты это должна знать из литературы), если он только не утерял душу и любовь к Родине, нелегка. Моя же жизнь оказалась тяжелой в особенности (речь идёт не о куске хлеба). Ты можешь заключить это желая бы из того, что почти четыре года безотрывно провёл на больничной койке. Последствия ранения, как и следовало ожидать, дали о себе ведать. Имея двух-трех искренних друзей, всю жизнь провожу в одиночестве. Была у меня жена, врач по профессии, – очутились с ней разные люди. Жизнь обывательская не привилась ко мне. В такой обстановке легко можно спиться или сойти с ума…

И все-таки достало сил окончить политехнический институт и сделаться инженером. Дом мой (тебе, вероятно, покажется странным, что я домовладелец!) – своего рода маленький уголок Родины. У меня вящая библиотека, около пяти тысяч томов, что и побудило меня стать домовладельцем. Книги – моя гордость, без них не могу и представить свою существование. Библиотека и связывает меня с Родиной. Ваши радости – мои радости. Ваши печали отражаются на мне вдвойне.

Вот, кажется, и всё о моей существования. Когда-то Вертинский с отчаянным душевным надрывом писал о четверти века без Родины, я же больше без неё – 35 лет! Да разве я один… Миллионы людей обездолила эта брань. В море горя и слёз моя судьба – слезинка.

6.

Так ничего и не узнала бы ты о своём брате, если бы не случайные розыски Красного Креста. Но об этом как-нибудь после. Мне весьма досадно, что посетившие меня представители Советского посольства не располагали адресом отца. К тому времени я мог бы связаться с ним по телефону. Желая откуда они были уверены в достоверности моей персоны? Теперь, насколько мне известно, их уже нет в Канаде, если представится возможность когда-либо, то засвидетельствуй им мою бездонную признательность за то внимание и содействие, которое они оказали мне, связав с вами.

В стране, где я живу, новости обо мне одними воспринимаются с восторгом, иными – с дикой злобой и ненавистью. Так уж устроен белый свет, мне к этому, живя за границей, не привыкать.

Вспоминая фронтовые годы, позабыл упомянуть, что в 1943 году где-то под Вязьмой встретился со своим дядей по маме – Иваном Тихоновичем. То был нежданный случай. Батальон менял позицию. При смене в одну из рот пришёл мой дядя. К своему изумлению, узнал, что командиром батальона является его племянник. Трогательная встреча. Передо мной стоял закалённый бранью волевой лейтенант – командир взвода разведки. А ведь до того последний раз виделись с ним, когда мне было лет 13–14. Можешь себе представить, каким изумлением для дяди было видеть в озорном мальчишке-племяше– командира батальона! К сожалению, времени нам было отпущено тогда мало, предстояло большенное наступление. Обменялись на память часами. Каждый сознавал, какие трудности ожидают впереди. Вскоре меня ранило в ногу, устремили в Калугу. Больше о нём не слышал. Напиши, что знаешь.

Подробнее напиши об отце. Как давно его известили, что я жив? Догадываюсь, что тяжело ему было до заключительных дней мириться с мыслью – сын за границей. При всём его субъективном отношении ко мне, он всегда вызывал восхищение и гордость как человек исключительной твердости в своих убеждениях.

Папа наш принадлежал к тому историческому поколению России, которое «диалектику изучало не по Гегелю», сама жизнь была им суровой революционной школой. В годы младенчества мы, сыновья, при постоянной служебной занятости отца мало с ним общались. Хотелось верить, что на склоне лет ты, Люба, явилась для него истинным утешением.

Строчи мне подробнее о себе, о своей семье. Телефонный разговор меня очень обезнадёжил – слышимость отвратительная.

Письмо твоё дышит отчаянием. Это удобопонятно – написано спустя пять дней после смерти отца. Второпях ты забыла вложить фотографию папы и мамы. Конверт послания снабдила маркой только в пять копеек. Этим, хотелось верить, только этим объясняется длительная доставка послания. Постарайся высылать их только воздушной почтой.

Письмо своё пишу с перерывами. Состояние здоровья такое, что на время пришлось покинуть службу. Правая рука очень беспокоит. История, опять-таки ведущая к прошлому. Пришлось ведь перенести тяжёлую операцию на шейном позвонке. Мочи мои заметно сдают, а больше всего меня беспокоит судьба моей библиотеки. С любовью и старанием создавал её в течение немало лет. В ней собрана почти вся наша классика.

Теперь, с получением весточки от тебя, мне становится легче. Не знаю, позволят ли обстоятельства и состояние здоровья увидать тебя и дорогие моей памяти родные места. Поверь, при моём разбитом состоянии нелегко переносить и счастье.

Не позабудь поклониться от меня могиле нашего отца…».

7.

В том же семьдесят восьмом году Люба получила ещё весточку от брата. Доводился он ей братом по папе. Родная мама Владимира Алексеевича умерла в тридцатые годы. Оставшийся с младшим сыном Лёвой на руках, отец Алексей Васильевич женился другой раз.

«Виноват перед тобой за долгое молчание. Объясняй последнее чем угодно, но только не невниманием к тебе. Подробности твоего заключительного письма и фотография отца настолько всколыхнули мою душу, что до сего времени не могу прийти в себя.

Лишний раз кляну судьбину, лишившую меня последнего, что ещё оставалось в жизни, – увидеть отца перед смертью. Пойми, родная, как мне тяжело. Существую совершенно замкнуто. Мне не хотелось видеть ни друзей, ни знакомых.

Как бы хотелось никому и ничем о себе не напоминать! Состояние такое, что готов был покинуть службу. Как счастлив, что этого не сделал. Рутинные занятия, голая электроника только и спасают меня. По совету врача существую как бы созерцательной жизнью.

Сейчас вроде начинаю приходить в себя. Не отрываюсь от ваших фотографий! Ты выглядишь чудесно! Во многом унаследовала черты папу! Как прелестны мои племянницы! В моем представлении твой муж – хороший семьянин. По всему видно – ты имеешь счастливую семью.

Мне лестно слышать о моем командире Иване Антоновиче Калиниченко, с каким вы поддерживаете связь. На дальних подступах к Москве это он, заменив убитого командира полка, в тылу врага в течение нескольких недель сдерживал напор немцев на дороге Москва-Минск. Насколько кровавыми были события, ты можешь судить по тому, что из двух тысяч человек нас осталось в живых немногим вяще ста. Всегда с гордостью и восхищением вспоминаю о нём. Ему, несомненно, покажется непонятной и невероятной моя судьба. Мой солдатский поклон Ивану Антоновичу!

Желаю вам итого самого светлого, радостного в наступающем Новом году.

Целую тебя, твой брат Владимир.

P.S. Вскоре, после получения твоего первого послания, я написал в Верховный Совет с извещением, что сведения о моей смерти не соответствуют действительности».

8.

Любовь Алексеевна, конечно, выслала книжку, где был напечатан портрет брата-героя, «совсем ещё молоденького». Владимир Алексеевич не подтвердил, получил ли он её.

Решилась сестра ехать в гости к брату, да ей, мягко сообщая, отсоветовали, ссылаясь на государственные секреты в железнодорожной службе, в которой работали она и её муж Владимир Афанасьевич Кравцов, начальник станции Россошь.

Люба сообщала о давнишних семейных потерях. Младший брат Сапрыкина Лев погиб в 42-м в Воронеже, попал под вражескую бомбёжку. Старший брат Анатолий вернулся с фронта после брани, но прожил недолго, скончался.

А затем переписка заглохла. Последнее письмо в Торонто вернулось назад в Россошь с припиской на конверте, извещающей, что адресат там не проживает.

Оставалась Влюбленность Алексеевна в неведении, а душа-то ведь болит. Попросила помочь ей в розыске брата.

– Жив ли он? На нездоровье как жаловался. Разрешили – хоть сейчас бы полетела…

Написали послание собственному корреспонденту одной из центральных газет в Канаде. Ответа не дождались.

Позже выяснилось, что весной 79-го Сапрыкин узнал: его отняли звания Героя. «За что мне мстят в России?» – горько жаловался другу-земляку. С той поры Владимир Алексеевич замкнулся, болезни укладывали на больничную койку. Помер он 24 апреля 1990 года. Чужие люди похоронят комбата на чужбине, которая так и не стала ему второй родиной.

А в это же пора фронтовики уже хлопотали о реабилитации Сапрыкина. Любовь Алексеевна не ведала о кончине брата. Телефонные разговоры, которые я вёл по её просьбе с Отделом наград Президиума Верховного Рекомендации СССР, обнадёживали. Нам отвечали: «дело» комбата Сапрыкина не закрыто, скоро по нему готовится решение.

Завесу секретности приоткрыло выступление журналистов газеты «Труд» П. Дунаева и Ю. Дмитриева 8 января 1991 года. Им удалось ознакомиться с архивными материалами.

Удобопонятнее стало, отчего Владимир Алексеевич в час нелёгкого выбора не возвратился на Родину «с постыдным клеймом военнопленного». Оказывается, он уже чувствовал тленный холодок этого клейма в сорок первом, когда вместе со своим полком вышел из окружения в Подмосковье. Их 303-я стрелковая дивизия участвовала в Ельнинской военный операции. Проверку «окруженцы» проходили в военных лагерях. Как такое произошло, но – Сапрыкин взял да и отлучился в «самоволку», больше суток отсутствовал в доли: загостился в ближней деревушке. Военный трибунал вынес офицеру суровый приговор: за «дезертирство» десять лет лишения свободы. Провинность искупал кровью. В бою был ранен. Судимость сняли по ходатайству Военного совета Западного фронта. В сентябре 42-го Сапрыкин назначен командиром роты, а 12 октября ему прикарманено очередное звание старшего лейтенанта.

Однополчанин Иван Измоденов запомнил комбата рослым и крепким, красивым особой мужской статью. А в учётной трофейной карточке военнопленного Сапрыкина, бывшего в тюрьме немецкого городка Танненберга, значится: вес – 43 килограмма, это при росте в 176 сантиметров!..

Измытаренный войной и пленом, человек не сделался вновь испытывать свою судьбу и судьбу своих близких, прежде всего, отца – коммуниста с 1918 года, фронтовика. Было ведь немало случаев, когда папа за сына тоже отвечал…

Не осуждайте, и вас не осудят.

Сапрыкина судили заглазно в 1977-м, когда узнали, что он жив. Комбата лишили звания Героя. Объяснения тому кушать разные. То ли наш переводчик неверно истолковал особую отметку на лагерной карточке и идентифицировал Владимира Алексеевича как легионера, служившего в гитлеровской армии. То ли Сапрыкин кой-какое время находился в лагере немецкой разведывательной службы. То ли ещё в сорок пятом в освобожденном англичанами немецком концлагере «чёрную метку» ему поставил подполковник СМЕРШа. При допросах не сошлись нравами. Вгорячах, скажем, закусил, что называется, удила. Норов ведь крутой. Сила воли какова! За границей изучить посторонний язык, из сторожей-грузчиков выбиться в телемастера, успешно закончить институт, стать ведущим инженером в известной фирме – для всего этого одних способностей маловато.

На Отечеству вернулись к «делу» комбата. «Установлено, что Архив Министерства обороны СССР, Особый архив при СМ СССР, Архив КГБ СССР, МГБ ГДР компрометирующими сведениями, в том числе о службе Сапрыкина легионером в немецкой армии, не располагают. Контузия, огнестрельное ранение в бюст в бою 3 декабря 1943 года лишали Сапрыкина возможности служить легионером в немецко-фашистской армии.

Данных о его сотрудничестве с разведывательными, контрразведывательными и карательными органами фашистской Германии в этап пребывания в плену, а также о проведении им враждебной СССР деятельности за время проживания в Канаде не имеется.

Оснований для отмены Указа Президиума Верховного Рекомендации СССР от 3 июня 1944 года о присвоении Сапрыкину Владимиру Алексеевичу звания Героя Советского Союза не имелось».

Подмахнут этот документ Главным военным прокурором – заместителем Генерального прокурора СССР А.Ф.Катусевым.

9.

Ветераны войны из воронежской Ольховатки, фронтовики из витебской Дубровны устремили в Москву прошения о перезахоронении праха Героя Советского Союза Сапрыкина из Канады в Отечество.

Минуло ещё почти десять лет, минули годы в хлопотах тех, кто близко к сердцу принял трагическую судьбу Владимира Алексеевича.

Фронтовик, полковник в отставке Петр Михайлович Дунаев в своей книжке «Звезда и крест комбата» писал:

«Обратились с письмом к председателю Верховного Совета Белоруссии тех лет С.С. Шушкевичу. Ответ пришёл, поддержка – нет. Три раза я писал президенту России Б.Н Ельцину, ответа не получил. Из Министерства обороны и Министерства иностранных дел РФ пришли только сочувственные послания… Миллиардеры на наши обращения не откликнулись.

Тогда я пришёл в посольство Белоруссии в Москве. Там мне сказали: «Это дело святое, проблема будет решён».

…Прах Героя был доставлен из-за океана и 2 июля 1999 года, в День Независимости Беларуси, предан земле у деревни Алая Слобода.

…Вновь и вновь встаёт в памяти день перезахоронения комбата Сапрыкина. Урну с прахом несли от Дубровенского военкомата до Алой Слободы. На всём протяжении этого пути в несколько километров стояли люди, стар и млад, с горящими свечами.

Отслужена православная панихида. Склонилось Военное Знамя. Под гром оружейного салюта воин гвардейского Краснознамённого Оршанского воздушно-десантного полка в белых перчатках положил в белорусскую землю урну с прахом Героя.

Рядышком со мной стояли со свечками две девочки-школьницы лет десяти. Вижу – глаза у них скорбные, губы побелели, а по лицу текут ручейки слёз…».