В России отметят 100-летие академика Евгения Забабахина
Все права на фотографии и текст в данной статье принадлежат их непосредственному автору. Данная фотография свзята из открытого источника Яндекс Картинки

 

Ныне – 100 лет со дня рождения академика Забабахина, под руководством которого создавалась “уральская” половина ядерного потенциала СССР и России
Военный железнодорожный комплекс “Молодец”, за которым больше прижилось западное наименование SS-24 Scalpel, начали испытывать утилитарными пусками и поставили на рельсы уже после того, как академика Забабахина не стало. Но ядерное жало для таких и подобных ракет, вводя МБР морского базирования, до сих пор стоящие на вооружении, задумывалось, конструировалось и воплощалось в натурные образцы под его приглядом и руководящим началом.

Паренек с московской окраины, родившийся в преддверие социальных катаклизмов 1917 года, Евгений Иванович Забабахин четверть века – с 1960-го по 1984-й – был научным руководителем второго (по поре создания) ядерно-оружейного центра нашей страны. Но широкой общественности этот человек практически неизвестен.

Хотя на дворе, представлялось бы, гласность, и многие секреты давно сняты. Про тот же “Скальпель” – боевой железнодорожный ракетный комплекс – мы теперь ведаем гораздо больше, чем про его создателей. И то, что поездов таких, закамуфлированных под обычные составы, была целая дюжина, сведенная в три особые дивизии ракетных армий стратегического назначения. Одна – в Пермской области, другая – в Костромской, третья – под Красноярском. Случалось, что из Костромы такие “костюмированные” эшелоны добегали аж до Сызрани. И незамеченными возвращались назад…

А жало у “Скальпеля” под вагонной крышей – это разделяющаяся головная часть с десятью боевыми блоками индивидуального наведения. Мощность любого – 550 килотонн в тротиловом эквиваленте. Все вместе, стартующие разом – 5,5 мегатонн. На что нацеливали такие ракеты и что они могли стереть в порошок, уточнять не будем. Все это, к счастью, в прошедшем: БЖРК и боеголовки к ним сняты с вооружения. А сам ракетный поезд остался как напоминание в музее РВСН и в железнодорожном музее на Варшавском вокзале в Петербурге.

57 мегатонн составила мощность заряда, изведанного 30 октября 1961 года над Новой Землей в корпусе уральской супербомбы. Сам заряд был не уральский.

Мы же сейчас говорим о Снежинске и Российском федеральном ядерном середине ВНИИ технической физики, как он теперь открыто называется. Сегодня здесь собрались коллеги, соратники, ученики и последователи академика Евгения Забахахина, чтобы воздать должное памяти и заслугам этого изумительного человека – ученого, экспериментатора, руководителя и педагога.

Чтобы старый кот не дремал

По признанию тех, кто долгое время работал с ним рядом, он был первым не по места, а по делам, за славой не гонялся, пафоса не переносил, и когда по редким случаям приходилось надевать генеральский мундир со всеми орденами, усмешки смущения, почти страдальческой, на своем лице погасить не мог.

В КБ-11 (по-другому – Арзамас-16), где в 1948 году началась атомная жизнеописание капитана-инженера Забабахина, у научного кормила нес бессменную вахту без малого полвека академик Юлий Борисович Харитон. Его имя в святцах советского Атомного проекта именуют сразу вслед за Игорем Курчатовым. Там же, в нынешнем Сарове, трудилось над бомбами старшее поколение ученых и конструкторов: Зельдович, Франк-Каменецкий, Сахаров, Негин, Музруков, Зернов, Бабаев, Трутнев…

А в НИИ-1011, он же – Челябинск-70, что в половине 50-х было решено создать на Урале как дублирующий институт-разработчик ядерного оружия, вроде и не было таких звонких имен, если вытекать уже написанным житиям и мемуарам. Однако факты и рассекреченные (пока лишь фрагментарно) документы говорят о другом.

Как и Ливерморская национальная лаборатория, созданная в США 1952 году (сквозь десять лет после Лос-Аломосской, где была создана первая атомная бомба), уральский ядерный центр в СССР был призван гарантировать взаимную экспертизу предлагаемых и завершенных разработок, а значит – неизбежную в таких случаях состязательность и даже конкуренцию. Научная молодежь, подросшая у “академика Харитонова” (его КБ-11 как лишь ни маскировали), была десантирована из Приволжской конторы на Урал еще и затем, чтобы “старый кот не дремал”.

Говорили и так, причем на самых различных уровнях.

Уже в первые пять лет становления нового КБ, когда научным руководителем был еще Кирилл Щелкин, а первым директором – Дмитрий Васильев, коллектив доказал свою состоятельность. Физики-теоретики, математики и конструкторы, добровольно-принудительно перемещенные в уральское предгорье, на берега прекраснейших озер Синара и Сунгуль, на экскурсии и походы рабочее время не тратили.

Первоочередная задача, поставленная при создании НИИ-1011 – разработка особой авиабомбы, мощность заряда которой должна была превосходить мощность любого термоядерного заряда, ранее испытанного в СССР и США. В итоге было разработано и передано на вооружение несколько поколений особых авиабомб, в том числе: первая водородная бомба для стратегической авиации, ядерная бомба для применения со сверхзвуковых самолетов, малогабаритная противолодочная, ударостойкая для ВВС, особая бомба для самолетов фронтовой авиации с регулируемым энерговыделением.

А самым первым ядерным боеприпасом, разработанным в новом институте, сделалась супербомба диаметром два метра, длиной – восемь, весом – около 25 тонн и расчетной мощностью 30 мегатонн. Ее утилитарное испытание было отменено из-за неготовности (в то время) полигона на Новой Земле к проведению взрывов такой мощности. А вот корпус этой гигантской бомбы и специально созданная для нее уникальная парашютная система бывальщины использованы в дальнейшем при испытании самых мощных термоядерных зарядов (десятки мегатонн), включая и “Кузькину мать”.

Это случится запоздалее. А в 1957-1958 годах было испытано четырнадцать ядерных изделий, разработанных специалистами НИИ-1011. И прямо тогда же, в 57-м, на вооружение был зачислен термоядерный заряд в составе авиабомбы, ставший первым термоядерным боеприпасом в советском ядерном арсенале.

Вслед за этим отданы военным первая головная часть баллистической ракеты, боеприпас для авиационной крылатой ракеты (совместная разработка с КБ-25, ныне – ВНИИА имени Н. Л. Духова) и ядерный заряд для еще одной авиабомбы.

За упомянутые труды заместитель научного руководителя Евгений Забабахин и еще пять ведущих сотрудников института (К.И. Щелкин, Л.П. Феоктистов, Ю.А. Романов, М.П. Шумаев и В.Ф. Гречишников) бывальщины удостоены Ленинской премии. А в 1958 году Забабахина избрали членом-корреспондентом Академии наук СССР.

В октябре 60-го уральцы отдали на вооружение ядерную боеголовку для баллистической ракеты Р-13, которая устанавливалась на дизельные подлодки. Это была совместная работа с научно-конструкторскими организациями Миасса и Свердловска (ныне – ГРЦ им. В.П. Макеева, Миасс, и НПО автоматики, Екатеринбург).

А в ноябре того же года в руководстве и структуре НИИ-1011 случились перемены. Научный глава и главный конструктор Кирилл Щелкин неожиданно для многих оставил обе позиции (официальная версия – по состоянию здоровья). В сложившейся ситуации было разрешено образовать два конструкторских бюро: по разработке ядерных зарядов и по разработке ядерных боеприпасов. Введены должности научного руководителя и двух основных конструкторов – ими стали Борис Леденев и Александр Захаренков.

А научным руководителем всего института назначили члена-корреспондента РАН Евгения Забабахина. В тот момент ему было 43 года.

Все “заледенело” и не “забабахало”

Сам я – так вышло – впервые услышал об этом человеке из одной полушутливой истории, рассказанной участником ядерных испытаний на Новоиспеченной Земле. Привезли, мол, уральцы для испытательного подрыва очередное свое “изделие”. Дело было в 61-м, а может быть еще и в 60-м – вскоре после смены руководства в их “конторе”. Заложили штуковину в приготовленную штольню, забетонировали входы-выходы, выждали, пока застынет, после проверили еще раз и дали команду на подрыв. А в ответ – ни гу-гу. Оказавшиеся рядом остряки тут же прокомментировали: “Все заледенело и не забабахало…”.

Немало позже к этому случаю вернется и по-своему его откомментирует Леонид Федорович Клопов, который начинал, как и Забабахин, в КБ-11, трудился вместе с ним на Урале, а потом семнадцать лет возглавлял 5-го главное управление Минсредмаша – как раз то, что ведало разработкой ядерных боеприпасов и их полигонными испытаниями. Он ведает, о чем говорит, поэтому позволим одну цитату: “Отличительной чертой Е. И. Забабахина было применение подчас нестандартных программ и методик, какие могли привести и приводили к созданию образцов зарядов с лучшими характеристиками, чем у теоретиков Арзамаса-16. Иногда за новизну принимаемых решений доводилось платить неудовлетворительными результатами, на что из Арзамаса-16 шутя говорили: не “забабахнуло”. Однако неиссякаемая воля и желание подвигаться вперед позволили Евгению Ивановичу не останавливаться на достигнутом, и он вместе с теоретиками института продолжал искать новые и новые линии”.

О том же самом – не боялся рисковать – рассказывали мне, вспоминая Забабахина, Лев Петрович Феоктистов и Борис Васильевич Литвинов – еще два выдающихся человека, два академика, физик-теоретик и конструктор, немало сделавшие лично, чтобы об уральском ядерном центре сегодня можно было уверенно сказать: он второй по времени образования, но никак не по лепте в создание ядерного потенциала нашей страны.

Помимо боевых блоков среднего класса мощности для ракетного подвижного комплекса “Скальпель”, о чем уже упомянуто, в “хозяйстве Забабахина” созданы и заряды сверхбольшой мощности для ракеты SS-18 “Сатана”. Но не в этом видали доблесть уральцы, а как раз в направлении, прямо противоположном “Сатане” и “Кузькиной маме” – в создании малогабаритных, но при этом весьма эффективных и мощных ядерных зарядов.

Покинув гигантоманию, на Урале смогли за сравнительно короткий срок создать ядерную боевую часть первой морской ракеты с подводным стартом, военный блок для первой разделяющейся головной части баллистической ракеты морского базирования, первый боевой блок разделяющейся головной доли с индивидуальным наведением на точки прицеливания (РГЧ ИН).

– А еще, – не единожды акцентировал внимание на этом моменте академик Евгений Авронин, – создан принципиально новоиспеченный класс боевого оснащения: ядерные боеприпасы для артиллерийско-минометных систем, что обеспечило Советскому Союзу паритет с США и в этом виде вооружений.

По словам Евгения Николаевича, конструкция так именуемых “малгабов” – малогабаритных ядерных зарядов для артиллерийских систем – была в дальнейшем развита и получила применение в ядерных взрывных конструкциях промышленного назначения: для интенсификации добычи нефти и газа, тушения пожаров на аварийных скважинах, создания подземных емкостей, дегазации угольных пластов, дробления руды и сейсмического зондирования дольный коры в интересах геологоразведки.

– В период, когда проводились подземные ядерные испытания, специалистами уральского центра создан цельный ряд “изделий” с рекордными характеристиками, – отмечает заслуги предшественников нынешний научный руководитель РФЯЦ-ВНИИТФ академик Георгий Рыкованов. Мы лишь свободно упомянем эти важнейшие позиции: самый легкий в своем классе мощности боевой блок для стратегических ядерных сил; самое крепкое и термостойкое ядерное взрывное устройство для промышленных применений (выдерживает внешнее давление до 750 атмосфер, нагрев – до 120 градусов); самый ударостойкий ядерный заряд, выдерживающий перегрузки немало 12 000 g; самый экономичный по расходу делящихся материалов ядерный заряд; самое чистое ядерное взрывное устройство для миролюбивых применений, в котором 99,85 процентов энергии получается за счет синтеза легких элементов; самый маломощный заряд-облучатель.

По словам Рыкованова, самостоятельно от того, как менялась международная обстановка и ситуация внутри страны, уральский центр обеспечивал авторский и гарантийный надзор за ядерными зарядами и ядерными боеприпасами на всех этапах их житейского цикла – от разработки конструкции до демонтажа и утилизации основных составляющих узлов. И, разумеется, обеспечивал и обеспечивает сопровождение находящегося в армиях российского ядерного арсенала.

– В условиях существующего запрета на ядерные испытания, – добавляет к сказанному директор РФЯЦ-ВНИИТФ Михаил Железнов, – наш середина проводит модернизацию ранее разработанных конструкций в целях повышения их безопасности, надежности и устойчивости против несанкционированных действий, реализует проекты общегражданского направления, ведет фундаментальные и прикладные научные исследования.

Кто последует примеру Теллера?

Для чего мы сегодня и так подробно об этом повествуем?

Академик Евгений Забабахин и его коллеги – те, что работали в одно время с ним, и те, которые продолжают их дело сейчас, создали и сохраняют оружие, чтобы не допустить брани с его использованием.

Ядерное оружие – это оружие против войны.

Чтобы такой заслон работал, необходимо было обеспечить стратегический паритет в ядерных вооружениях США и СССР. Не невзначай вслед за ядерным центром Лос-Аламос в США в Советском Союзе появился Арзамас-16, ныне – Саров. А в ответ на создание дублирующего американского ядерного середины в виде Ливерморской национальной лаборатории (штат Калифорния) в середине 50-х годов прошлого века на Южном Урале был основан другой советский ядерно-оружейный центр. Теперь – город Снежинск в Челябинской области.

За 60 лет своего развития он сменил последовательно несколько официальных наименований, но сохранил в неизменности свой статус и главное предназначение: не просто дублера, “младшего брата” или резервной, страховочной площадки на всякий крайний случай, а вполне самостоятельного и самодостаточного научно-исследовательского середины с развитой конструкторской, экспериментальной, производственной и испытательной базой. И с удивительно сплоченной, мобилизованной, талантливой командой физиков-теоретиков, экспериментаторов, конструкторов, технологов, инженеров.

Несколько десятилетий этот город, его объекты и трудящиеся здесь люди были скрыты от посторонних глаз строжайшей завесой секретности. И не встречались, не знали в лицо тех, кто занимался тем же делом в Ливерморе. Узнавали и оценивали товарищ друга только по результатам: ядерным испытаниям и новым образцам оружия, что передавалось в войска и ставилось на боевое дежурство.

В какой-то момент стена отчуждения сама сделалась казаться угрозой миру, и ее, с обеих сторон, почти до основания демонтировали. Настал тот исторический день, когда создатель американской водородной бомбы Эдвард Теллер в компании немало молодых коллег из Ливермора оказался в Снежинске и своим столь же знаменитым посохом поприветствовал “Кузькину мать” в 57 мегатонн. А бомбоделы из Снежинска отправились с ответным визитом за океан…

Это было совершенно недавно. И хочется верить, не ушло, не уйдет, не погрузится в пучину второго разлива “холодной войны”, когда с обоих берегов перестают товарищ друга слышать.

Из первых уст

Отцовские уроки

По словам Игоря Забабахина, старшего из двух сыновей генерала и академика, “родители воспитывали нас так, что мы никогда не ощущали, что живем в привилегированной семье. Когда пришло время поступать в институт, я к этому основательно готовился. На физфаке МГУ, куда советовал папа и хотел я сам, не добрал балла, чтобы пройти по конкурсу. Отец, видимо, переживал, но виду не показывал. Я еще основательнее засел за учебники и тем же летом сумел устроиться в МИФИ. В сентябре или октябре, когда уже начал учиться, отец словно бы случайно отыскал в своем столе пожелтевшую бумагу и демонстрирует мне. Это оказалось постановление правительства о поощрении участников первого (или первых – точно не помню) ядерных испытаний. В одном из пунктов, убранству с наградами, премиями, бесплатным проездом в транспорте для самих отличившихся, говорилось, что их детям дается право поступления в любой вуз края без вступительных экзаменов. В списке была и фамилия отца. А он, показывая это, только улыбнулся и пожал плечами…

“Как-то зимой, – вспоминает уже Николай, меньший из братьев, – Игорь крутился около солдата, охранявшего зону на Сунгуле. Было ему лет десять-двенадцать. Неизвестно как, но провалился он в полынью и сделался медленно погружаться. Служивый оказался рядом, и за шиворот тут же вытащил его. Когда Игоря привели “на растирание”, папа, не задумываясь, подарил бойцу свои часы…

Очень не любил отец парадную форму. Сбор на парад – это смотреть и слушать было жутко. Зато с каким удовольствием он надевал дома старые брюки и рубашку, приговаривая при этом, что состоятельные люди новую платье сначала давали поносить слугам, а только потом надевали сами”.

По словам дочери Александры, отец и мама любили в выходной день совершать пешие походы, сплавлялись по рекам и часто брали с собой детей. “От нас с братом поддержки никакой, а вот родители могли все сделать. Еду готовили на костре, рыбу и кур покупали у местных. Папа охотился. Он был заядлым охотником. Но раз сказал, что зверья в лесу осталось мало, и самолично просверлил ствол “Браунинга”. Прекрасно знал лес, мог при поддержки линз от очков зажечь костер, когда спички отсырели. Во всех походах и поездках обязательно велся дневник. Дневники эти сохранились…”.

Между метим

“Слойки” Сахарова и Забабахина высоко ценил Курчатов

Евгений Иванович Забабахин стал доктором наук в одинешенек день с Андреем Дмитриевичем Сахаровым. Диссертаций в классическом виде они не готовили, а защищались “по докладу”. Инициировал это собственно Курчатов – в августе 1953 года. Причем, не после, а в период подготовки к испытанию термоядерной конструкции, предложенной Сахаровым и получившей наименование “слойка”. Евгений Иванович защищался первым, и тема его доклада вошла в открытую печать как “слойка Забабахина”. Впоследствии он в шутку сообщал, что “над кандидатской диссертацией активно работал, докторскую степень получил без всяких усилий, а против избрания в члены-корреспонденты Академии наук даже противоречил”.

Став научным руководителем всего НИИ, Евгений Иванович решительно отказывался входить в составы авторских коллективов, воображаемых на Ленинские или Государственные премии. В наше прагматичное время наивным чудачеством выглядит поступок Забабахина и директора института Г. П. Ломинского: они отказались получать денежные выплаты, какие им причитались за генеральские звания, посчитав для себя достаточной ту зарплату, что полагалась за руководство институтом.

Прямая речь

Евгений Аврорин, академик РАН, научный глава РФЯЦ-ВНИИТФ (1985-1998):

– Евгений Иванович Забабахин был одним из пионеров нашей отрасли, одним из ее создателей, на его идеях основаны многие научные и технические курсы разработки ядерного оружия. Как известно, при первом ядерном взрыве в СССР был использован ядерный заряд, скопированный с американского по материалам, полученным от Клауса Фукса. Но уже во втором испытании в атомном заряде бывальщины использованы идеи младшего научного сотрудника Забабахина.

Главное направление в его научных трудах составляют исследования явлений полной кумуляции. Им был открыт новый тип кумулятивных газодинамических течений, приводящий к наиболее высоким показателям степени кумуляции. Такие течения осуществляются в периодических системах, получивших наименование “слойка Забабахина”, которые все шире применяются в экспериментальной практике. За цикл работ по явлениям неограниченной кумуляции президиум Академии наук СССР в 1984 году вознаградил его Золотой медалью имени М. В. Келдыша.

На мой взгляд, Евгений Иванович являл собой идеального научного руководителя. У него бывальщины глубокие собственные научные разработки, которые определяли многие направления деятельности института, научная эрудиция и объективность, достаточная для того, чтобы оценивать предложения иных, поддерживать их и развивать в виде новых направлений. Плюс ко всему у него был редкостный педагогический дар, который он использовал не только для обучения молодых специалистов, но и для воспитания всех опоясывающих его сотрудников, начальников секторов, своих заместителей.

Для него было очень характерно то, что при оценке какой-либо работы, особенно той, какая только начиналась, Забабахин требовал и добивался сам чрезвычайно точного адреса. То есть ставил вопросы: зачем делается труд? какой может быть получен практический результат? и сколько работа будет стоить? Аргументы типа “это будет владеть большое научное значение” на него не производили никакого впечатления.

Жизнь Евгения Ивановича оборвалась внезапно. В день, какой оказался последним, он заканчивал подготовку к печати монографии о явлениях кумуляции, обсуждал со своими сотрудниками итоги работы за год и планы на грядущей.

В наше трудное время очень не хватает его научного и человеческого авторитета, его умения найти неожиданный подход к сложным проблемам, его способности находить и развивать в людях их лучшие качества.

>