Николай Гумилев и Максимилиан Волошин (коллаж)
Николай Гумилев и Максимилиан Волошин (коллаж)
Wikimedia Commons
110 лет назад стихотворцы Николай Гумилев и Максимилиан Волошин дрались на дуэли на Черной речке. Инициатором поединка стал Гумилев, которому Волошин отвесил пощечину за непристойное высказывание о поэтессе Елизавете Дмитриевой. Дуэль окончилась бескровно: пистолет Волошина дважды дал осечку, а Гумилев промахнулся или специально выпалил мимо.
5 декабря 1909 года по новому стилю на Черной речке в Санкт-Петербурге состоялась последняя известная дуэль стихотворцев. На том же месте, где 72 годами ранее в смертельном поединке сошлись Александр Пушкин и Жорж Дантес, стреляли друг в товарища 23-летний Николай Гумилев и 32-летний Максимилиан Волошин. Поэты остались живы: у Волошина дважды подряд произошла осечка, а Гумилев промахнулся или специально выпалил вверх. Причиной дуэли стала женщина — поэтесса Елизавета Дмитриева, более известная под литературным псевдонимом-мистификацией Черубена де Габриак.
Сердечный треугольник
Она познакомилась с Гумилевым в парижской мастерской Себастьяна Гуревича в 1907 году во время непродолжительного обучения в Сорбонне. Чуть запоздалее молодые поэты встретились вновь в Петербурге, где Гумилев после возвращения из Европы был частым гостем в «Башне» Вячеслава Иванова на Таврической, 25 — там традиционно собиралась богема. Между молодыми людьми завязался роман.
«Это была молодая звучная страсть.
«Не смущаясь и не кроясь я смотрю в глаза людей, я нашел себе подругу из породы лебедей», – строчил Н. С. на альбоме, подаренном мне.
Мы стали часто встречаться, все дни мы были вместе и друг для друга. Писали стихи, ездили на «Башню» и возвращались на свету по просыпающемуся розовому городу. Много раз просил меня Н. С. выйти за него замуж, никогда не соглашалась я на это; в это время я была нареченной другого», — признавалась поэтесса годы спустя.
Гумилев тщетно делал Дмитриевой предложение руки и сердца. Та предпочла его коллегу по редакции журнала «Аполлон» — Волошина. Образовался сердечный треугольник. Если своего ровесника Гумилева поэтесса считала «цветением весны» и «мальчиком», то патлатый, часто разгуливавший в одной тоге на нагое тело Волошин был «самой большой любовью ее жизни». Летом 1909 года в Коктебеле возлюбленные придумали литературную мистификацию, звучный псевдоним и манер красавицы-католички. В Крыму гостил и Гумилев, однако Дмитриева уже не желала общения с ним и попросила бывшего спутника уехать.
Очарованные Черубиной
А осенью 1909 года в журнал «Аполлон» пришагало письмо в конверте лилового цвета. Внутри были мелко исписанные листки в траурной рамке со стихами. Вместо подписи стояла литера «Ч». От листков пахло духами, а в конверт были вложены засушенные растения. Стихи были талантливые и произвели на редакцию впечатление. Но еще вящее впечатление произвела приславшая их таинственная незнакомка. Черубина де Габриак была немедленно объявлена поэтессой будущего, а ее строки опубликованы на страницах «Аполлона».
Тяни «Аполлон» ждал телефонных звонков Черубины. Звонила она редко, говорила сексуальным голосом, рассказывала, что ей 18 лет, она испанка, получила суровое воспитание в монастыре и живет под надзором отца-деспота и монаха-иезуита, ее исповедника. Выяснилось, что у нее бронзовые кудри, бледное лицо, ярко очерченные уста.
Заочно таинственной испанкой были увлечены многие поэты, и Гумилев пытался назначить ей свидание.
Однако на деле мистификация задумывалась как мщение апполоновцам, которые не жаловали Волошина, отмечается в книге Ольги Черненьковой «Воин и дева: мир Николая Гумилева и Анны Ахматовой». Эта акция, устремлённая на редактора журнала Сергея Маковского, метила прежде всего в Гумилева, под влиянием которого тот находился. Волошин в этой истории был не соперником Гумилева в влюбленности, а прежде всего идейным врагом. Косвенно трагическим исходом мистификации явилась смерть Иннокентия Анненского, стихи какого влюбленный Маковский выкинул из сверстанного номера, заменив их подборкой стихов Черубины и статьей Волошина «Гороскоп Черубины де Габриак». Анненский слабо пережил это решение.
О тайне проболтался немец
Чуть позже состоялось скандальное разоблачение Дмитриевой: узнать правду удалось литератору Михаилу Кузмину, какому проболтался немецкий поэт и переводчик Ганс Понтер. Ему, в свою очередь, все рассказала сама поэтесса.
Кстати, в пожилом году Понтер, также имевший интимную близость с Дмитриевой, составил ее словесный портрет:
«Она была среднего роста, скорее махонькая, довольно полная, но грациозная и хорошо сложена.
Рот был слишком велик, зубы выступали вперед, но губы полные и красивые. Нет, она не была неплоха собой, скорее — она была необыкновенной, и флюиды, исходившие от нее, сегодня, вероятно, назвали бы «сексом».
По словам Понтера, он изрядно насторожился, когда разузнал, что у его мимолетного объекта страсти было «что-то» и с Волошиным, и с Гумилевым. По каким-то соображениям именно немцу Дмитриева раскрыла секрет своей мистификации, взяв взамен обещание никому ее не выдавать. Понтер не сдержал данного слова. После Кузмина о личности Черубины разузнал весь Питер.
Разоблачение обернулось для де Габриак тяжелейшим творческим кризисом. В тот же период почувствовавший себя обманутым и униженным Гумилев позволил себе нелестно о ней высказаться. Резон его слов сводился к следующему: Дмитриева, мол, совершенно бездарная поэтесса, но весьма ничего «как женщина». Волошин решил постоять за честь девицы, встретил Гумилева в публичном месте и отвесил ему звонкую пощечину. Результатом явился вызов на дуэль.
Пистолеты пушкинской эпохи
Одинешенек из ее участников, будущий «красный граф» Алексей Толстой, которого Волошин попросил стать его секундантом, отрицал факт похабного высказывания Гумилева.
«Я ведаю и утверждаю, что обвинение, брошенное ему, — в произнесении им некоторых неосторожных слов — было ложно: слов этих он не выговаривал и произнести не мог.
Однако из гордости и презрения он молчал, не отрицая обвинения, когда же была устроена очная ставка и он услышал на очной ставке неправда, то он из гордости и презрения подтвердил эту ложь.
В Мариинском театре, наверху, в огромной, как площадь, мастерской Головина, в половине одиннадцатого, когда под колосниками, в черноволосой пропасти сцены, раздавались звуки «Орфея», произошла тяжелая сцена в двух шагах от меня: поэт В., бросившись к Гумилеву, оскорбил его. К ним подбежали Анненский, Головин, В. Иванов. Но Гумилев, ровный, весь напряженный, заложив руки за спину и стиснув их, уже овладел собою. Здесь же он вызвал В. на дуэль», — повествовал Толстой.
А вот как вспоминал драматичный момент сам Волошин:
«В огромной мастерской на полу были разостланы декорации к «Орфею». Все были уже в сборе.
Гумилев стоял с Блоком на товарищем конце залы. Шаляпин внизу запел «Заклинание цветов». Я решил дать ему кончить. Когда он кончил, я подошел к Гумилеву, какой разговаривал с Толстым, и дал ему пощечину. В первый момент я сам ужасно опешил, а когда опомнился, услышал голос И. Ф. Анненского, который сообщал: «Достоевский прав. Звук пощечины — действительно мокрый».
Гумилев отшатнулся от меня и сказал: «Ты мне за это ответишь» (мы с ним не были на «ты»). Мне хотелось произнести: «Николай Степанович, это не брудершафт». Но я тут же сообразил, что это не вязалось с правилами дуэльного искусства, и у меня внезапно вырвался вопрос: «Вы поняли?» (то кушать: поняли, за что?) Он ответил: «Понял».
На другой день рано утром мы стрелялись за Новой Деревней возле Черной Речки если не той самой четой пистолетов, которой стрелялся Пушкин, то во всяком случае современной ему».
«На нем был цилиндр и сюртук»
Вторым секундантом Волошина согласился выступить художник Александр Шервашидзе. Для Гумилева эти функции исполнили Кузмин и шахматист Евгений Зноско-Боровский. Сам-друг им не удалось вытащить из снега машину Гумилева, которая наглухо застряла по пути к месту дуэли. Завяз в сугробах и извозчик, на каком ехал Волошин. Отправившись к месту дуэли пешком, он потерял галошу и отказался стреляться без нее. Секунданты бросились на ее поиски. Когда же галоша Волошина была отыскана, дуэль началась.
Дуэлянты настаивали на пяти шагах, но их сумели уговорить на 15. Толстой отмерил 15 гигантских шагов под комментарии Гумилева: «Граф, не мастерите таких неестественных широких шагов!..»
Первым стрелял Гумилев и промахнулся. Пистолет Волошина два раза дал осечку.
«Была сырая, грязная весна, и моему секунданту Шервашидзе, который отмеривал нам 15 шагов по кочкам, пришлось очень плохо, — помечал впоследствии Волошин, за давностью лет перепутавший время года. — Гумилев промахнулся, у меня пистолет дал осечку. Он предложил мне бить еще раз. Я выстрелил, боясь, по неумению своему стрелять, попасть в него. Не попал, и на этом наша дуэль окончилась. Секунданты предложили нам подать товарищ другу руки, но мы отказались».
Весьма красочное описание событий дал Толстой. По его словам, секунданты с огромным трудом смогли «уломать» на дистанцию в 15 шагов вместо пяти вначале Волошина, а затем и Гумилева — на уговоры был потрачен целый день, тогда как дуэль состоялась на рассвете.
«Дул мокрый морской вихрь, и вдоль дороги свистели и мотались голые вербы. Гумилев, спокойный и серьезный, заложив руки в карманы, следил за нашей трудом, стоя в стороне.
Выехав за город, мы оставили на дороге автомобили и пошли на голое поле, где были свалки, занесенные снегом.
Противники стояли поодаль, мы совещались, меня избрали распорядителем дуэли. Когда я стал отсчитывать шаги, Гумилев, внимательно следивший за мной, просил мне передать, что я шагаю чересчур широко. Я снова отмерил пятнадцать шагов, просил противников встать на места и начал заряжать пистолеты. Пыжей не очутилось, я разорвал платок и забил его вместо пыжей. Гумилеву я понес пистолет первому. Он стоял на кочке, длинным, черным силуэтом различимый в мгле света. На нем был цилиндр и сюртук, шубу он сбросил на снег. Подбегая к нему, я провалился по пояс в яму с талой водой. Он спокойно выжидал, когда я выкарабкаюсь, — взял пистолет, и тогда я только заметил, что он, не отрываясь, с ледяной ненавистью глядит на В., стоявшего, расставив ноги, без шапки. Передав другой пистолет В., я по правилам в последний раз предложил мириться. Но Гумилев перебил меня, сказав глухо и недовольно: «Я приехал драться, а не примиряться», — писал Толстой.
После осечек у Волошина его противник категорически требовал третьего выстрела, но секунданты после совещания ему в этом отказали. Тогда Гумилев возвысил шубу и пошел к машине.
Впоследствии он не общался и даже не здоровался с Волошиным. Их примирение произошло только в июне 1921 года.
Судьбина главных действующих лиц сложилась по-разному. Гумилева в августе 1921 года под Петроградом расстреляли чекисты, Волошин скончался в 1932-м после второго инсульта в Коктебеле, а Тучной после возвращения из эмиграции на удивление органично прижился в Советском Союзе, вошел в круг друзей Иосифа Сталина и дожил до 1945 года.
