И назван тот город героем

9 мая ждут и в Одессе. Бои, в которых наряду с красноармейцами участвовали и жители, продолжались два с половиной месяца. За тот массовый подвиг Одессе присвоено звание города-героя. Помнит ли свершения своих дедов и прадедов нынешнее поколение? Об этом в репортаже нашего особого корреспондента.

Квартирный вопрос

Улыбки исчезли с одесских улиц. Знаменитый говорок и прибауточки остались в прошлом. В парке у монумента Пушкину местный писатель Альберт Малиновский продавал книги. Свои. На лотке призыв: «Сохраним уникальный одесский стиль». Интересуюсь: а он в опасности?

— Да это чисто реклама, я вне политики, — уклончиво отвечает литератор, предваряя мой следующий вопрос.

Одесситы не обожают говорить о «текущем моменте». Пепел сгоревших в Доме профсоюзов бьется в их сердцах. Только как ни сильна жажда отмщения, нет сейчас той мочи в городе, которая смогла бы организовать сопротивление киевскому режиму. Сегодня здесь хозяйничают радикальные националисты. У мэрии они расшибли палаточный лагерь, вывесили красно-черный флаг и плакат: «Одесса без Труханова». Геннадий Труханов — законно избранный мэр, человек многоуважаемый. Но не радикалами. К чучелу градоначальника они приделали табличку: «Первому московскому мэру города Одессы». Важная деталь: чучело обезглавлено. Намек немало чем прозрачный. Милиционер прогуливается поодаль.

Словом, одесситам не до героического прошлого. Захожу в Военно-исторический музей минобороны Украины, размещённый напротив Дома офицеров. Местные сюда почти не ходят. В основном приезжие — Россия, Израиль.

— Из семи залов отворён лишь один, — жалуется заведующая Наталья Югова. — Большая часть экспозиций посвящена обороне Одессы. У нас скоплено очень много материалов, гораздо больше, чем выставлено. Но расширяться возможности нет. Начальство называет наш музей сепаратистским, требует, чтобы к озари сделали зал по АТО.

От звания, присвоенного городу «ненавистным» Советским Союзом, отказываться в Одессе не собираются. Но на Россию обижены. Одни за то, что «суется», иные — наоборот, за то, что «не уберегла». Пуще всех недовольны украинские военные моряки, из-за истории с Крымом их жизнь пошла наперекосяк. Многие, храня верность присяге, перебрались из Севастополя в Одессу. Однако на новом месте жильем их никто не обеспечил, сказали: отвоюйте квартиры назад. Супруги за ними не поехали, остались в Севастополе — благо квадратные метры там никто не отбирает. Вот и оказались моряки без жен и без жилья. Перспектив никаких.

В всеобщем, в современности гордиться Одессе нечем. Впрочем, ошибаюсь, есть: музейными работниками, увлеченными и преданными своему делу. О том, как упорно колотились их предки, они, люди разных национальностей, готовы рассказывать часами.

— Наша оборона в истории Великой Отечественной стоит особняком, — поведал научный сотрудник музея Николай Овчаренко. — 22 июня армии были приведены в боевую готовность. В первую очередь благодаря начштаба Одесского военного округа Матвею Захарову, какой серьезно отнесся к оперативной информации о том, что в тот день возможно нападение. За несколько часов до вторжения поднял солдат по тревоге и приказал выдвинуться к рубежу. Также заранее перебазировал самолетный парк. Так что артиллерийские и авиационные удары противника пришлись по пустым казармам и аэродромам. Из итого округа было уничтожено только три самолета.

Это стало неожиданностью для агрессора. В первые дни войны фашисты вторглись на советскую территорию на 35–50 километров, а Одесский округ крепко удерживал государственную границу. И даже ходил в контратаки: например, измаильский погранотряд при поддержке артиллерии перешел Дунай и захватил плацдарм. С ходу взять Одессу румынским и немецким армиям не удалось, хотя с их стороны действовало более 600 тысяч человек против 9-й и 18-й армий Южного фронта численностью в десять раз меньше.

Немцы жали, обстановка складывалась тяжелая, но подпускать неприятеля к морским воротам было нельзя. 5 августа последовала директива Ставки: «Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности, притягивая к делу Черноморский флот».

Труба для миномета

К началу августа четверти миллиона захватчиков противостояли 34 500 советских бойцов.

— Такими мочами удержать город было нереально, — продолжает Овчаренко. — Но выручили одесситы. В ополчение вступило более ста тысяч человек. Огромную роль в обороне сыграл помощник командующего Одесского оборонительного района генерал Аркадий Хренов. Под его руководством вокруг города воздвигли неприступные оборонительные сооружения, он перевел здешнюю промышленность на военные рельсы.

Пожалуй, нигде в мире не было такого количества нестандартного оружия, которое выпускалось в дни осады на 134 предприятиях Одессы. Мины изготовлялись в корпусах консервных банок и в коробках для кинолент. Тракторы обшивались панцирей, с пулеметами наверху они наводили на врага ужас. Модель так и называли: НИ — «На испуг». Из больших баллонов для газирования воды конструировали огнеметы. В музее я видал много подобных поделок. Особенно поразил миномет, сваренный из водопроводной трубы.

— Мало кому известно, но бомбоубежища очутились неспособны выполнять свое предназначение, — продолжает сотрудник. — Когда снаряд попадал в здание с бомбоубежищем, то погребал всех под обломками. Было принято решение в каждом дворике вырыть узкие окопчики глубиной в полтора метра и в них запрятываться. Они были самой надежной защитой. Но вот что вас удивит: Одесса почти не подверглась разрушениям от бомбовых ударов, хотя над городом кружили сотни вражьих самолетов. Это благодаря летчикам 69-го истребительного полка, который возглавлял Лев Шестаков. Наши асы подлетали под вражеские бомбардировщики и атаковали их снизу, всходя все выше и выше. Противник был вынужден тоже уходить вверх, сбрасывал бомбы с большой высоты, а те в этом случае неопасны: разрывались, не долетая до земли.

Сквозь месяц осады враг выдохся. Бои уже шли под Москвой, и у Одессы фронт стабилизировался. Никто не думал, что город придется оставить. Раненые отрекались эвакуироваться на Большую землю, уверенные, что скоро начнется контрнаступление. Новый приказ Ставки — на этот раз о выводе войск из Одессы — прозвучал как грохот среди ясного неба.

Организация отхода вошла во все военные учебники — настолько грамотно это было сделано. Не погиб ни одинешенек солдат, не потопили ни одного корабля. Впрочем, нет — один, под названием «Большевик», получивший 11 торпед, все же пошел ко дну. Но к этому поре на нем уже никого не осталось. Бойцы и экипаж на шлюпках перебрались на другое судно еще до вражеской атаки: оказалось, «Большевик» был неисправен.

15 октября устроился приказ: всем покинуть боевые позиции. Героическая оборона длилась 73 дня. На прощание предприняли хитрый маневр.

— Ночью бойцы отошли к порту, а днем на глазах противника построением вернулись на позиции, — рассказывает научный сотрудник. — Враг решил, что прибыло свежее подкрепление, значит, штурмовать нет смысла. Следующей ночью бойцы оставили позиции окончательно. Фашисты хватились лишь через сутки, направили вдогонку авиацию. Но было поздно. 17 октября корабли уже подходили к Севастополю, навстречу вылетели наши истребители и изрядно потрепали неприятеля.

Войдя в город, румыны начали зверствовать. Евреев и активистов сжигали живьем. То, что произошло в Доме профсоюзов в мае 2014 года, ничем не выделялось от расправы над мирными одесситами в октябре 1941-го. За несколько дней оккупанты уничтожили более 80 тысяч человек.

Застрелиться не достало духу

В Одессе мне удалось встретиться с последним из ныне живущих участников героической обороны — легендарной медсестрой 95-й стрелковой дивизии Валентиной Лучинкиной, в девичестве Пислярук. Дали мне добросердечные люди телефон, звоню. Узнав, что я «из самой Москвы», она очень обрадовалась, пригласила к себе. И вот мы сидим в просторном доме, утопающем в глубине ухоженного сада. Пьем чай. На стенах престарелые снимки, где молодая Валентина Ивановна стоит в обнимку с мужем, с сыновьями. Да она и в свои 92 выглядит вполне бодро. Усадила в кресло, раздобыла альбом с фотографиями и принялась рассказывать.

— Когда началась война, мне было семнадцать. Я перешла на второй курс техникума пищевой индустрии. Мы жили с мамой и двумя сестрами неподалеку от Привоза. Отец погиб в 1939-м — отправился на заработки и не вернулся. Сразу после объявления брани я побежала в военкомат, а там уже толпа добровольцев. Со мной, несовершеннолетней, разговаривать не стали, послали на уборку урожая. Потом отправили под Первомайск рыть окопы. Там я впервые пережила налет фашистских аэропланов. Мы, молодые девчонки, сразу бросились в лесопосадку. Но были среди нас и женщины в возрасте, дети. Они добежать до леса не успели. Тяжко было видеть трупы тех, с кем только что рядом работала, разговаривала. Я снова пошла в военкомат и настояла, чтобы меня взяли в армию. Установили в 103-й медсанбат 95-й стрелковой дивизии. В мои обязанности, кроме первичных перевязок, входила доставка раненых в порт. Оттуда их переправляли в Новороссийск. По сей день восхищаюсь, как четко была налажена эвакуация. Сами соображаете, если в порт прибудут сотни санитарных машин, их сразу разбомбят. Поэтому автомобили прятались в переулках и к причалу въезжали по одному — по сигналу регулировщицы, подобный же девчонки, как и я. Раненых быстро загружали на корабль, машина исчезала, и тут же появлялась следующая.

После 18 августа раненых сделалось поступать особенно много. Перевяжут — они снова рвутся на передовую.

— А были и тяжелые, — замечает Валентина Ивановна. — Чтобы как-то облегчить страдания бойцов, клала им длани на голову, они клали свои руки сверху. Некоторые плакали — от бессилия, потому что были не в состоянии держать оружие. Многие не могли самостоятельно тянуть. Я сворачивала из бумаги воронку и через нее вливала воду в рот. Благодарные глаза мне снятся до сих пор.

У пожилой женщины навернулись слезы.

— Вы не воображаете, какая атмосфера была, — продолжает она. — Когда по медсанбату разносилось: «Девочки, нужна такая-то группа крови!», медсестры неслись наперегонки… 15 октября мы с последними ранеными загрузились на корабль. В медсанчасти остались лишь тяжелые, с ними врачи. Помню профессора Валентина Кофмана. Сквозь несколько дней он уступит свое место в самолете на Большую землю беременной женщине. Фашисты его расстреляли. Когда корабль отплыл, я вышла на палубу и заплакала. Одесса подгорела. Пылали дома, склады, заводы. В городе оставались две мои сестры. Из трюма вышел лейтенант Сережа Боков и сказал: «Чего же ты рыдаешь? Ведь у тебя сегодня совершеннолетие». Да, мне в тот день исполнилось 18…

Прибыв в Севастополь, девушка продолжила службу в медсанбате, который размещался в Круглой бухте. Геройская оборона крымской цитадели продолжалась 250 дней.

— И вдруг известие: город пал, на нас движется крупный отряд немецких мотоциклистов, — продолжила Валентина Ивановна свои, уже севастопольские, мемуары. — Раздали оружие, и мы, 15 человек врачей и медсестер, залегли за насыпью. Показались немцы, и мы открыли огонь. Била из пистолета и я. Не знаю, попала ли. Отбив атаку, отступили к Херсонскому маяку, куда, по слухам, собирался прийти корабль для эвакуации. Народу скопилось много. Вражеская авиация не давала судам подойти к берегу. Когда ночью появился катер, к нему бросились все, кто мог. Нам пункты не хватило. Кто-то сказал, что в море стоят корабли — нужно только доплыть, и там подберут. Я, как и многие, кинулась в море и поплыла. Но шинель и сапоги потянули на дно. Меня избавили. Сидела на берегу и думала: зря, надежды уже не было. Мы собрали партийные билеты и спрятали в скалу. Бреду по берегу и вдруг из какого-то расшибленного блиндажа слышу голоса. Заглянула. Там офицеры, комиссар и молодой парень, комсорг. Решили, что нужно исполнить последний долг — застрелиться. Первым из блиндажа вышел комиссар. Раздался выстрел. За ним последовали офицеры. Мы остались с комсоргом сам-друг. Он по примеру своих товарищей достал пистолет и пошел. Но вскоре вернулся и признался: не хватило духу. Я отобрала у него пистолет, выкарабкалась на воздух, взвела курок. И тоже не смогла. Возвратилась. Не помню, сколько мы так просидели. Снаружи раздался рокот мотоцикла. Мы выпрыгнули, подумали, наши. Оказались румыны. Меня повели в одну сторону, парня — в другую.

Офицер приказал снять сапоги, шинель, гимнастерку. Осталась босоногая в лифчике, трусиках и юбчонке. Даже не было нижней рубашки — ее я на бинты изорвала…

Путь в разведку

Валентина Ивановна умолкла. Затем, после тяжкой паузы, словно очнулась:

— Нас, колонну военнопленных, несколько дней вели в Симферополь. Если кто-то падал, пристреливали. Пытавшихся поддержать упавшему тоже убивали. Но все равно товарищи помогали, тащили ослабевших на себе. Спали на земле. Фашисты выискивали дам помоложе. И еще развлечение у них было — до смерти избивали бойцов. Нас не кормили, не подпускали к воде. Говорили: «Укажите комиссаров и командиров, получите хлеб и воду». Но никто не указывал. И тогда одинешенек мужчина с сорванными ромбами воскликнул: «Я комиссар Павел Коновалов! Дайте людям хлеб и воду!» Его расстреляли, а нам ничего не дали. У Симферополя путь сузилась. На обочину вышли местные жители в надежде увидеть в колонне родных. Пленные стали подталкивать меня к кромке: «Валя, беги! Ты без гимнастерки!» А мне уже не хотелось. Я до этого пыталась убежать — догнали, избили прикладами. Когда охранник отвернулся, меня буквально выпихнули из колонны в толпу, и она с готовностью расступилась, закрыв собою.

Так наша героиня оказалась на свободе. Ее приютила женщина из полуразрушенного дома. Дала платье, накормила. Через пару дней к ним присоединилась еще одна бежавшая медсестра, одесситка Муся Давыдович. Девушки решили пробиваться сквозь линию фронта к своим. Но дошли только до озера Сиваш.

— Там были татарские заставы. Лютовали хуже фашистов. Пришлось поворотить и добираться до Одессы. Не буду рассказывать, через что пришлось пройти, чтобы попасть в родной город, — это страшно! А когда пришагали, испытали шок. Кругом музыка, работают рестораны, кинотеатры. Одесситки гуляют с румынами. Это после того ужаса, который мы видали. Родные меня не узнали — опухшая, с черными кругами под глазами…

Одесса. Молдаванка. Блошиный рынок. Лето 1943 года (оккупация)
Тетка организовала Валентину лаборанткой в психиатрическую больницу. Однако сидеть спокойно девушка не могла. Решила с сестрами и товарищами начать подпольную войну. Но как? Выслеживать и убивать фашистов? Нельзя — за одного убитого оккупанты расстреливали сто заложников.

— У нашего товарища Шуры Хренникова было радио, — повествует Лучинкина. — Фашисты говорили, что Москва пала, немцы дошли до Урала и советская армия практически разбита. Мы собирались у Шуры, переписывали от длани сообщения Информбюро и подкладывали женщинам на Привозе. Потом наблюдали, как они читали наши сводки, их лица светлели.

После того как советские армии вошли в Одессу, девушка собралась было вернуться к медицине, однако неожиданно ей предложили службу в разведке. Не иначе, с подачи загадочного Сережи. Так завязалась новая страница жизни нашей героини. Ее забросили с парашютом на вражескую территорию в район румынского города Тимишоара, но это уже отдельная история…

Существование после войны сложилась счастливо. Работала в райкоме, стояла у истоков создания Военно-исторического музея, который потом возглавила. Основной предмет гордости — издание воспоминаний героев-одесситов.

— Все, что происходит сейчас на Украине, — временное, ненастоящее, — говорит она. — Сегодняшнее — вот здесь, в этих книгах.

Валентина Ивановна достала несколько томов тех самых воспоминаний. Они предназначались для молодого поколения, но ныне ему забивают голову совсем другими героями, по сути, предателями, служившими фашистам.

А куда делись настоящие патриоты Одессы? Где внуки тех легендарных бойцов, где одесский героизм и лихость, про которые слагали песни и снимали фильмы? На эти вопросы Валентина Ивановна отозваться не смогла. Только грустно улыбнулась.