Шевкие Абибуллаева, крымская татарка, 90 лет. Войну окончила в звании ефрейтора.
Награды: орден Отечественной брани I степени, медали «За отвагу», «За оборону Севастополя», «За победу над Германией» и другие
Родилась в 1924 году в селе Дуванкой под Севастополем. После моя мать переехала в село Камышлы, и мы жили там. В школе учились на татарском. В 1933 году у нас был голод. Тогда многие ребята умирали, и школы закрывались. Я поехала учиться на агронома в техникуме и в колхозной школе. Потом еще была на шестимесячных медицинских курсах. Техникум был в селе Цурюктау под Престарелым Крымом. Там жили немцы, которые приехали в Крым еще при Екатерине. Я научилась говорить по-немецки.
В полку
Мне было шестнадцать лет, когда я угодила в армию. В 1941 году у нас рядом с селом стоял третий морполк. Я стала бегать к комиссару полка и просить: «Товарищ, вы меня к себе зачислите, пожалуйста. Я комсомолка, я должна с вами воевать». Они меня вернули домой. А когда первые бомбы начали упадать на Севастополь, я стала помогать военному врачу полка. Врач взял мой паспорт и меня, шестнадцатилетнюю, зачислил в полк.
Все в полку меня обожали и уважали. Солдатики ко мне подходили, окружали и слушали, как я смешно разговариваю, с акцентом. Украинский язык я знала плохо, а русский мне легковесно давался.
В октябре, когда под Севастополь отступила 25-я Чапаевская стрелковая дивизия, морполк перешел в нее. Меня зачислили в 756-й минометный дивизион. 29 июня 41-го в Сухарной балке я подбила танк.
Медсестра
Я была санинструктором. Мы забирали раненых с авангардный в санчасть. Легких раненых оставляли у нас, а тяжелых отправляли в медсанбат в Инкерманских штольнях. Когда я возила тяжелых раненых в лазарет, они меня просили не уходить, говорили: «Шурочка, держи мои руки, когда опера-ция будет». И я держала, а потом быстро возвращалась на авангардную.
Я видела много операций, мозги видела. Один наш сапер, Ковалев, резал проволочные заграждения, а в него немец кинул гранату. У него череп разломился, и кости на скальпе висели. Мозги трудятся, а кусок черепа висит. Я пошла его перевязывать, белую тряпочку намочила риванолом и череп на место поставила. Потом ему каску одарили, и я побежала к саперскому санитару. Мы наломали веток и сделали носилки, а на них положили солдата. И потащили его. У некоторых раненых кишки вываливались. Берешь их и в дырку назад засовываешь, бинтиками завязываешь.
Первое время я раненых бойцов стеснялась — молодая была. Потому что кому-то задницу оторвет, кому-то ногу. Необходимо их раздевать. У мужчины все органы видно. Я была девчонка, шестнадцать лет мне было. Главный врач приходил и учил меня: «Ты не должна стесняться, ты должна перевязки мастерить».
Отступление
В 1942 году мы отступали от Камышлы. Севастополь бомбили по пятьсот самолетов. Они бросали на город бочки и рельсы. А когда рельса летит, от нее подобный звук, что кажется, будто небо сейчас взорвется. От этого звука была страшная паника.
Нам приказали эвакуироваться из Камышовой бухты. Подошел корабль, мы погрузили туда раненых, но в нос корабля угодила бомба, и он утонул.
Из Камышовой бухты мы перешли на береговую батарею на мысе Херсонес. Это был наш последний выход. Туда все отступали: военные, миролюбивые жители — все, кто не хотел попасть в плен. Оттуда мы уплыть не могли — не было кораблей. Мы дошли до Херсонесского маяка и держали оборону. Немцы страшились наступать, потому что мы сидели в пещерах и были готовы их встретить. Там я тоже помогала раненым. Лекарств не было, поэтому мы мочили соленой водой тряпицы и прикладывали к ранам. Соленая вода не давала ране гноиться — как мясо солишь.
4 июля нас взяли в плен. Мы сидели в подземных окопах для пилотов внизу под аэродромом на Фиоленте. Мне сказали: «Шурочка, выйди посмотреть, что наверху». Я пошла наверх к аэродрому и увидела немцев. Они тоже меня увидали, стали звать. Я крикнула несколько раз, чтобы наши вышли, и мы всем гуртом поднялись наверх. Немцы приказали улечься лицом на землю, не давали сидеть. Потом один человек дал по-русски команду встать. Приехал на машине Манштейн, немецкий командующий, и произнес выговор.
Бегство к партизанам
В плену я была всего несколько дней. Эти паразиты заставляли нас копать ямы и мертвых хоронить. Потом нас погнали в город. И когда мы дошли до Херсонесской бухты к престарелому кладбищу, командиры сказали, чтобы мы убегали. Бухту охраняли румынские солдаты. Они только есть любили, а стреляли не весьма. В бухту пришли женщины, они своих мужей искали среди пленных. Нас было шестеро в гражданской форме, к нам подошла бабка и увела нас к себе домой. Румыны ничего делать не стали. Ее звали Анна Яковлевна, и она держала нас у себя две недели. Кормила. Мужа переоделись, и немцы думали, что они местные рабочие. Мы побыли в городе, а потом пошли в Байдарскую долину к партизанам.
В партизанском отряде я сделалась подпольщицей. У меня был пароль, девять букв — «ПРАСТАДУЕ». Я до сих пор не могу его расшифровать. Мне говорили: иди в такую-то деревню, там такой-то камень, под камнем покинь парольный знак. Я так делала, а через день-два возвращалась, забирала бумагу из-под камня и несла своему командиру.
Во пора войны немцы расстреливали в деревнях комсомольцев и советских руководителей. В Камышлах было расстреляно двадцать человек. Моего дядю, бывшего председателя сельсовета, расстреляли. Мама моя удалилась в лес с коровой и двумя детьми.
15 апреля 1944 года партизанский штаб объединили со штабом 4-го Украинского фронта в деревне Соколиное. Тогда я повстречала бывшего комиссара 35-й батареи Иванова. Он меня узнал, когда приезжал в штаб, и позвал обратно в 756-й минометный дивизион. С ним мы освобождали Севастополь и штурмовали Сапун-гору. Видали, как эсэсовцы расстреливали друг друга, чтобы не сдаваться в плен. Последним остался фельдфебель, он застрелился сам.
Без статьи
Севастополь мы отпустили, потом я еще месяц работала инструктором в райкоме комсомола в Балаклаве. Мои сослуживцы очень хотели, чтобы я не попала на переселение. Предлагали мне выйти замуж за русского или за грузина. Но я произнесла, что замуж не хочу и что надо мне маму искать. Я не знала, где она.
Я поехала в Саратов. На поезд села без билета. Думала, что у меня льготы, потому что фронтовичка, а меня милиция подхватила в Харькове. Посмотрели мои вещи, а там была сумка комиссара. В сумке — его партбилет, разговорник немецкий и карты Крыма. Они подумали, что я шпион. Меня посадили в машину и повезли. Я обрадовалась — размышляла, это у меня такая привилегия. Меня отвели к пограничникам. Пришел какой-то генерал и спрашивает, кто я такая, не беспризорница ли я и нет ли у меня наколок. А я не ведала, что это такое. Я думаю, что он мог бы меня расстрелять как шпиона, это же 44-й год. Война еще шла.
Генерал мне говорит — будешь два года на работах. Я согласилась работать, и меня без статьи взяли на кухню. После меня повезли далеко-далеко, в уральские дремучие леса. Там были бункеры, подземные километровые тоннели с продуктами, консервами. Мы продовольствие чистили и проверяли.
Я жила с заключенными, но статьи у меня не было. Оперуполномоченный спрашивал — какая у тебя статья, ты почему тут? Я говорила, что не знаю, поймали. Меня как татарку наказали, наверное, — за то, в чем всех татар тогда обвиняли. Фактически я была в стане, но без суда и без статьи. Потом, наверное, они через КГБ начали выяснять, где я служила. Все выяснили и через три месяца вернули обратно в Крым.
Я поехала с этапом тяжких раненых в Ташкент, по дороге заболела тифом и чуть не умерла, даже лежала в морге. Из госпиталя я убежала и пошла маму разыскивать — ее увезли в Узбекистан во время переселения татар.
После войны
Маму через КГБ нашла в 1945 году в Узбекистане, в Наманганской районы. Там был оперуполномоченный Будников. Он ругался, но дал мне папку с делами татар. Сказал, чтобы я там свою маму искала, дал 1500 рублей и произнёс, чтобы никому не показывала. Я узнала, что мама живет в Чустском районе. Кагэбэшник сказал, что туда надо на попутках ехать и что если у меня будут денежки просить, чтобы отвечала «Будников приказал деньги не брать». Маму нашла, бабушку и сестру. И осталась там в больнице медсестрой трудиться.
В 47-м году я жила в Ташкентском районе, работала бригадиром и табельщицей в хлопководстве. Я была на приеме у генерала-контрразведчика, он был моим однополчанином из Севастополя — они многие поехали в Ташкент командовать переселенцами. Так вот он мне помог, нашел мне труд.
Там я познакомилась со своим мужем. Он азербайджанец, в Узбекистане служил срочную службу. Мы с ним прожили всего пять лет. Его родители приехали и забрали домой, я совместно с ним поехала, но не смогла там жить. Родня мужа жила в Нагорном Карабахе, тогда они еще жили в землянках — и это уже при советской власти. Я это увидала и сказала ему: «Навруз, спасай здесь себя, своих родных, а я буду наших детей спасать». И вернулась в Самарканд. У меня трое детей. Пять лет назад моя дочка ездила его разыскивать — нашла и привезла сюда. Так через 45 лет мы увиделись с мужем.
В 66-м году меня через журнал «Работница» нашли однополчане, и я поехала в Севастополь. Ездила на встречи ветеранов. В начине 70-х переехала в Крым. Меня долго не хотели пускать обратно, пустили по распоряжению Подгорного, председателя Президиума Верховного Рекомендации СССР.
