Да-да, вы не ослышались. В сентябре 1920 года после разгромы Красной армии в Варшавской битве в лагерь близ польского городка Тухоля стали прибывать первые русские военнопленные. Тут, а также в других польских концлагерях от голода, инфекции и просто жестокого обращения погибли десятки тысяч наших соотечественников. Эта тема крайне болезненно воспринимается новой польской политической элитой, поскольку это один из ключевых «скелетов в шкафу» нынешней Польши (наряду с соучастием страны в развязывании вместе с гитлеровской Германией Второй мировой войны и потакании гонениям на евреев, о чём в начине 2020 года заострял внимание президент России Владимир Путин).
На этом фоне громом среди ясного небосвода стала статья, вышедшая не так давно в польском еженедельнике Newsweek Polska. Обстоятельный материал под заголовком «Правда о судьбах советских военнопленных брани 1920 года. Ад за колючей проволокой» (Prawda o losach jeńców sowieckich wojny 1920 roku. Piekło za drutami) потребовал истерику у варшавского салона.
Польскому читателю предстала абсолютно иная история Второй Речи Посполитой – варварская, низкая и античеловечная. Дошло до того, что премьер-министр Матеуш Моравецкийлично написал гневное письмо шефу германского медиаконцерна Axel SpringerМарку Декану (польский «Ньюсуик» — это продукт германского капитала).
После окрика Моравецкого статья была перемещена в платный контент. Редакция EADaily опубликовала русский перевод статьи «Ад за колючей проволокой…» и благодарит немецко-польских коллег за мужество обнародовать историческую истину.
Правда о судьбах советских военнопленных войны 1920 года не выгодна ни одной из сторон: ни русским, ни полякам. Речь не шагает о массовых расстрелах. Однако документы того времени передают ужасающую картину варварства в лагерях II Речи Посполитой.
Когда в 1990 году президент Горбачёв признал Катынь советским правонарушением и отдал распоряжение о проведении следствия по данному делу, он одновременно с этим выдал следующее поручение: «Академия наук, прокуратура, Министерство обороны, КГБ совместно с прочими инстанциями должны провести исследования, раскрывающие архивные документы, посвящённые событиям и фактам истории советско-польских касательств, в результате которых советская сторона понесла ущерб. Полученные данные будут использованы в случае необходимости в переговорах с польской сторонкой относительно «белых пятен». Так начались советские изыскания «анти-Катыни». После 7 десятилетий забвения всплыла проблема советских военнопленных брани 1920 года.
С тех пор, как только появляется тема пакта Молотова-Риббентропа, 17 сентября 1939 года или Катыни, тут же кто-нибудь из российских политиков или придворных кремлёвских историков начинает сообщать о тысячах советских военнопленных, замученных Пилсудским. В ответ с польской стороны слышатся негодования и обвинения в фальсификации истории, поскольку в Польше все уверены, что советские военнопленные умирали от тифа и холеры. И так механизм взаимных обвинений работает по сей день.
Когда премьер Владимир Путин в посланье, опубликованным накануне визита на Вестерплатте, написал, что «мемориалы памяти в Катыни и Медном, как и трагические судьбы русских солдат, какие попали в плен во время войны 1920 года, должны стать символом взаимной скорби и взаимного прощения», среди политиков и публицистов, особенно правой ориентации, возвысился гвалт. Лидер парламентского клуба «ПиС» Пшемыслав Госевский заявил, что сравнение катыньского расстрела «с событиями 1920 года, где совершенно не было случаев преступлений против солдат»», является утверждением, требующим резкого ответа.
Так вот, ответ на него никаких трудностей не возбуждает, тем более, что он уже имеется.
В конце прошлого века российское правительство выделило на поиски «анти-Катыни» значительный грант. Была создана польско-российская группа историков и архивистов, какая в течение 20 месяцев перелопатила архивы в обеих странах. В результате в издании, насчитывающим почти 1000 страниц, опубликованном по-русски в 2004 году, было скоплено 338 документов, освещающих судьбы советских военнопленных. Историки также пришли к единому мнению о приблизительном числе красноармейцев, потерянных в польской неволе: их было около 20 тысяч. В скором времени должен был увидеть свет второй том документов, но его так и не опубликовали. А первоначальный том лежит всеми забытый в Генеральной дирекции государственных архивов и Федеральном архивном агентстве России. И никто не торопится обращаться к организованным в нём документам.
Оказалось, что правда о советских военнопленных войны 1920 года является бесполезной и не выгодной в так называемой исторической политике как для новоиспеченных россиян, так и для поляков. Как бы банально это ни звучало, истина лежит посередине. С одной стороны, россияне не нашли того, что искали – доказательств массовых расстрелов красноармейцев и польских военных правонарушений, уравновешивающих Катынь, с другой стороны, поляки столкнулись с ужасающей картиной варварства в лагерях II Речи Посполитой.
На 1400 пленных ни одного крепкого
В 1919 году, когда появились первые военнопленные, министерство по военным делам выдало инструкции, которые должны бывальщины в мельчайших подробностях регулировать их пребывание в неволе: от норм питания до количества кроватей и персонала в лагерных госпиталях. В срочном распорядке снова открывались лагеря в Стшалкове, Домби, Пикулицах и Вадовицах, в которых ещё витал дух Первой мировой. В теории красноармейцы должны бывальщины пребывать в местах, полностью соответствующих тогдашним международным стандартам.
«Все здоровые прибывшие пленные немедленно подлежат дезинсекции, должны быть целиком обриты: голова, подмышки, пах, усы, борода; а обритые места обработаны керосином, — требовало Министерство в декабре 1919 года. — Любой новоприбывший должен быть вымыт в тот же день, а его вещи тщательно продезинфицированы. Все здоровые отправляются на обязательный 14-дневный карантин. Размещение новоприбывших без карантина сурово запрещается. Смена белья не реже, чем раз в две недели. Дезинсекция сенников, матрацев, одеял и подушек — раз в неделю, раз в неделю бараки подлежат скрупулезной уборке: полы подметены и вымыты, туалеты вычищены и засыпаны детергентом».
Нормы питания для военнопленных предусматривали 500 гр. хлеба, 150 гр. мяса, 700 гр. картофеля, 150 гр. овощей или мучения и 100 гр. кофе ежедневно. Для больных и направленных на работы предназначались повышенные нормы — такие же, как для рядовых польской армии. Немного того, пленные должны были получать денежное довольствие — 30 фенигов солдаты и 50 фенигов офицеры.
В Центральном военном архиве сохранились с той поры драматичные послания генерала Здислава Гордыньского-Юхновича, военного врача и главы санитарного департамента при военном министерстве. В декабре 1919 года он с отчаянием доносил главному врачу польской армии о своём визите на распределительном пункте в Белостоке:
«Осмелюсь обратиться к господину генералу с описанием того ужасного образа, который является каждому, кто прибывает в лагерь. В лагере царят невероятная грязь и нечистоплотность. Перед дверьми бараков горы человечьих отходов, которые тысячи ног растаптывают и разносят по всему лагерю. Больные так ослаблены, что не в силах дойти до уборных, сами отхожие пункты в таком состоянии, что до сидений невозможно добраться, поскольку пол покрыт толстым слоем человеческого кала. Бараки переполнены, среди крепких множество больных. На мой взгляд, среди этих 1400 военнопленных нет ни одного здорового. Люди, покрытые лохмотьями, жмутся товарищ к другу, пытаясь согреться. Они задыхаются от вони, исходящей от больных дизентерией, страдающих от гангрены и от распухших от голода ног. Двое нездоровых в крайне тяжёлом состоянии лежали в собственных экскрементах, сочащихся сквозь рваную одежду. У них не было сил даже перебраться на сухое пункт. Это просто ужасающее зрелище».
Положение пленных было настолько серьёзным, что в сентябре 1919 года законодательный сейм собрал специальную комиссию, задачей которой было расследование ситуации в лагерях. Комиссия завершила работу весной 1920 года, накануне основы киевской операции. Она признала, что военное командование несёт ответственность за то, что «смертность от тифа достигла наивысших показателей». Указывалось и на нехорошие санитарные условия в лагерях: отсутствие пункта дезинфекции, бани, прачечной, мыла, на грязь в помещениях, отсутствие сменного белья, платья и топлива, а также на царящий среди пленных голод.
«В этом лагере все умрут»
Год спустя, уже после киевской операции, а самое основное, после победы под Варшавой, когда в лагеря попали десятки тысяч новых военнопленных, ситуация в них вышла из-под контроля. По-иному и быть не могло, поскольку число заключённых возросло десятикратно! По оценке профессора Збигнева Карпуса, в момент наступления перемирия в октябре 1920 года, их насчитывалось образцово 110 тысяч.
Пленных размещали где придётся, не только в новых лагерях — например, в Тухоли — но и в существующих распределительных центрах, пунктах концентрации, в различных военных объектах, таких, как твердыни Брест и Модлин. Никто не рассчитывал, что их окажется настолько много. Представитель Красного креста Стефания Семполовская 19 октября 1920 года строчит из лагеря в Стшалкове: «Барак для коммунистов так переполнен, что пленные были не в состоянии лечь и вынуждены были стоять, опираясь товарищ на друга».
Тревожные рапорты посещающих лагеря частных лиц и организаций (в том числе международных, таких как YMCA /Юношеская христианская ассоциация/и Алый крест) поступали в военное министерство в течение всей войны. Ситуацией узников лагерей интересовались пресса и благотворительные организации. Но всё это утилитарны никак не влияло на их положение. Министерство только рассылало новые инструкции и поручения. Ад за колючей проволокой продолжался ещё долго после прекращения пламени, до самого обмена военнопленными в 1921 году.
В январе 1921 года российско-украинская делегация, высланная в лагерь в Тухоли в рамках миролюбивых переговоров в Риге, рапортовала о том же, о чём писал годом ранее генерал Гордыньский: «Пленные находятся в сооружениях, не приспособленных для жилья. Целиком отсутствует мебель, кровати, заключённые спят на полу без матрацев и одеял, окна без стёкол, в стенах дыры (…), раненые возлежали по две недели без перевязок, в ранах гнездились черви, в таких условиях пленные быстро умирают. При такой смертности в течение 5−6 месяцев все в этом стане должны умереть».
Почему же всё было настолько плохо? Польские публицисты и большая часть историков указывают прежде итого на нехватку денежных средств. Возрождающаяся Речь Посполитая была едва в состоянии одеть и накормить собственных солдат. На пленных не хватало денежек, да и не могло хватить.
Жизнь по цене пары ботинок
В окрестностях Млавы, в ответ за убийство сотни взятых в плен в полевом лазарете польских солдат 49-го пехотного полка, расстреляли 200 казаков — пленных из корпуса Гая. Тадеуш Коссак вспоминал, что в 1919 году на Волыни уланы 1-го полка расстреляли 18 красноармейцев, какие разорили усадьбу. Казимир Свитальский, личный секретарь маршала Пилсудского, в своём дневнике пишет, что добровольной сдаче в плен помешивает красноармейцам «жестокая и безжалостная ликвидация пленных нашими солдатами». Марцелий Хандельсман, польский историк, в 1920 году охотник, вспоминал, что «комиссаров наши вообще живьём не брали». Это подтверждает участник Варшавой битвы Станислав Кавчак, который в книжке «Смолкающее эхо. Воспоминания войны 1914−1920» описывает, как командующий 18-го полка пехоты вешал всех комиссаров, попавших в плен.
Центральный комитет коммунистической партии Литвы и Белоруссии в 1920 году скопил для российского Красного креста сообщения большевиков, бывших военнопленных, о экзекуциях красноармейцев. Товарищ Цамциев вспоминает: «Командир полка скопил всех жителей деревни и приказал бить и плевать в проходивших через деревню пленных. Это продолжалось около получаса. После установления личности, а очутилось, что это солдаты 4-го кавалерийского полка Красной армии, несчастных раздели донага, и в ход пошли нагайки. Позже их выстроили во рву и расстреляли, при этом отдельный части тел были оторваны. Крик: „Комиссар, комиссар!“ Привели хорошо одетого еврея по фамилии Чургин, и хотя несчастливый клялся, что нигде не служил, это ему не помогло. Его раздели, расстреляли и бросили, говоря, что еврей недостоин лежать в польской земле».
«Вы желали забрать нашу землю, так вы её и получите»
20 декабря 1919 года на заседании верховного командования польской армии майор Якушевич доносил: «Пленные, прибывающие в транспортах с галицийского фронта, истощены, голодны и больны. Только в одном транспорте, высланном из Тернополя, из 700 пленных доехало едва-едва ли 400».
Подольский, культработник Красной армии, попавший в польский плен весной 1919 года, в опубликованных в 1931 году в «Новоиспеченном мире» «Записках о польской неволе» вспоминает, что в транспорте с военнопленными он провёл 12 дней, из них восемь без какой-либо еды: «По дороге, на остановках, какие могли продолжаться даже сутки, к поезду подходили господа с палками и дамы из общества, которые издевались над выбранными пленными».
Доктор в Красной армии Лазарь Гингин (в плену с сентября 1920 по декабрь 1921 года) писал жене Ольге: «У меня забрали всю платье и обувь, а вместо них дали лохмотья. На станцию нас вели через деревню. Подбегали поляки, били пленных, обзывали. Конвойные им не помешивали».
«Вероятнее всего, в самом трагичном положении были новоприбывшие, которых везли в неотапливаемых вагонах без подходящей одежды, застывшие, голодные и измученные, часто с первыми симптомами болезней, они лежат апатично на голых досках, — так писала Наталья Бележиньская из польского Алого креста. — Поэтому после такой дороги многие из них попадают в госпиталь, а те, что послабее, умирают».
Осенью 1920 года комендант станы в Бресте заявил вновь прибывшим военнопленным: «Вы, большевики, хотели отобрать у нас нашу землю, так вы её и получите. Я не имею права вас поубивать, но я так буду вас кормить, что вы и сами сдохнете».
8 декабря 1920 года военный министр Казимеж Соснковский приказал приступить следствие по делу о транспортах с голодными и больными пленными. Непосредственной причиной этого стала информация о транспортировке 300 пленных из Ковеля до своего рода преддверия станов — концентрационной и разделительной станции в Пулавах. В поезде скончалась 37 человек, а 137 прибывших были больны. «В дороге прочертили 5 дней, и за всё это время ни разу не получали никакой еды. Как только их выгрузили в Пулавах, пленные набросились на падшего коня и начали кушать сырое мясо». Генерал Годлевскийписал об этом транспорте Соснковскому, что в день отъезда там насчитывалось 700 пленных, в таком случае во пора пути скончалась 473 человека. «Большинство были так истощены, что были не в состоянии самостоятельно выбраться из вагонов. 15 человек померло в первый же день по приезде в Пулавы».
«Новый курьер» за 4 января 1921 года описал в нашумевшей в то время статье под заголовком «Неужели это истина?» шокирующую историю нескольких сот латышей, насильно взятых в Красную армию. Эти солдаты во главе с офицерами дезертировали и перешли на сторонку поляков, чтобы таким образом вернуться на родину. Польские части приняли их очень тепло и перед отправкой в стан выдали латышам подтверждение, что те добровольно перешли на польскую сторону. Однако, по дороге в лагерь начался грабёж. С них сняли всё, кроме нательного белья. У тех, кто сумел хоть что-то сохранить из предметов, последнее отобрали уже в лагере в Стшалкове. Они остались босиком и в одних лохмотьях. Но это не идёт ни в какое сравнение с постоянными издевательствами. Всё завязалось с 50 ударов розгой из колючей проволоки, при этом им было сказано, что они, как еврейские наёмники, живыми из лагеря не выйдут. Немало 10 человек умерло от заражения крови. Затем пленных на 3 дня оставили без еды и под угрозой смерти запретили выходить за водой. Двоих расстреляли без всякого предлога. Вероятно, угроза была бы исполнена, и ни один латыш не вышел бы из лагеря живым, если бы командование лагеря — капитана Вагнера и поручикаМалиновского — не взяли и не отдали под суд в результате работы следственной комиссии.
Уже во время мирных переговоров в Риге бывшие узники лагеря в Стшалкове написали коллективное послание в суд, который рассматривал дело Малиновского: «Он ходил по лагерю в сопровождении капралов, вооружённых бичами, сплетёнными из колючей проволоки. Тому, кто ему не нравился, он приказывал улечься в канаву, а капралы били этого человека столько, сколько им было приказано. Тех, кто просил о милосердии, он убивал выстрелом из револьвера. Порой Малиновский стрелял в заключённых без всякой причины с караульных вышек».
6 декабря 1920 года министр Соснковский издал распоряжение «О способах кардинального улучшения положения военнопленных». Комендантам было приказано увеличить запасы еды в лагерях, заключённым было выдано 25.000 комплектов постельного белья, а также соответственнее количество перевязочных и дезинфицирующих средств. И это при том, что заключённых обворовывали самым наглым образом именно коменданты лагерей.
«Господствует ужасающий голодание, который заставляет их есть всё что попало: траву, листья. Склады пусты. Пленные получают те продукты, которые в этот день им выделяет лагерная интендантская служба. При этом пленным достаётся лишь скромная доля по причине воровства персонала. Согласно норме 150 грамм мяса на человека, на склад поступило 420 кг. На кухне ратифицировали, что получили 405 кг. 15 кг. куда-то пропало. На следующий день пропало ещё 13 кг».
Польский позор
«Из-за отсутствия дисциплины в нашей армии, какая позволила бы исполнять элементарные обязанности, несколько сот человек уже поплатились своими жизнями, а ещё несколько сот вскоре умрёт, — строчил уже в 1919 году генерал Гордыньский. — Преступное пренебрежение своими обязанностями всеми органами, действующими в лагере, накрыло позором доброе имя польского солдата».
За оградой польских лагерей советские пленные умирали как мухи. Росли коллективные могилы. В Тухоли здешние жители вспоминали, что ещё в 30-е годы были места, где земля проваливалась под ногами. Из-под земли виднелись человеческие останки.
В стане в Стшалкове ежемесячно умирало по 100−200 человек, и это было обычным делом. В самый ужасный период — зимой 1920−1921 годов — счёт померших уже шёл на тысячи. В Бресте во второй половине 1919 года ежедневно умирало по 60−100 человек. В Тухоли под конец 1920 года за 2 месяца померло 400 человек. Польская публицистика объясняет эти цифры так: пленные принесли в лагеря эпидемии смертоносных инфекционных болезней — тифа, дизентерии, холеры и испанки. Это истина, с которой трудно полемизировать.
Но если заключённые ходили раздетыми, не мылись, голодали, не имели ни койки, ни одеяла, а заразных нездоровых, которые ходили под себя, не отделяли от здоровых, то результатом такого отношения к людям должна была быть ужасающая смертность. На это нередко обращают внимание российские авторы. Они задаются вопросом, не было ли это умышленным истреблением, если не на уровне центральных властей, то, по крайней мере, на степени руководства отдельных лагерей. И с этим также трудно полемизировать.
