Нетрезвой толпой орала.
Ус залихватский закручен в форсе.
Прикладами гонишь седых адмиралов
Вниз головой
С моста в Гельсингфорсе.В. Маяковский «Ода революции»
Я стою у ворот хельсинского морского порта, где в марте клятого 1917 года был уложен командующий Балтийским флотом адмирал Адриан Непенин. Кто и за что выстрелил ему в спину в самом начале февральской смуты?
Ответ, представлялось бы, прост: откройте книгу бывшего балтийского матроса-большевика Грудачева «Багряным путем Гражданской». А там есть глава «Я убил адмирала Непенина!», и в ней автор не без похвальбы и гордости сообщает: «Поутру… 4 марта на Вокзальной площади меня подозвали трое пожилых матросов из береговой (минной. — Н. Ч.) роты. Одного из них, сухощавого, с беспросветными усами, я уже знал. Это он на митинге в казарме говорил, что надо усилить охрану порта… Сегодня мы опять встретились с этим матросом. Он сделался расспрашивать, кто я, откуда. Из Феодосии, говорю, сын каменщика.
– А к революции как относишься?
– Да здравствует революция, — ответил я словами-кличем, которые в те дни бывальщины у всех на устах. Матросы переглянулись, потом пожилой сказал:
– Считай, что революция дает тебе первое серьезное задание. Выполнишь?
– Спрашиваете!
Пока шли в штаб, я разузнал, что адмирал Непенин приговорен к расстрелу; приговор должен быть приведен в исполнение сегодня же.
…Вскоре на причал порта с яхты «Кречет», где был штаб Балтийского флота, сошел командующий адмирал Непенин. Я вглядывался в адмирала, когда он медленно спускался по трапу. Невысокого роста, размашистый в плечах, с рыжей бородкой, вислыми усами и бровями он был похож на моржа. …Враг всех матросов, а значит, и мой личный неприятель. Спустя несколько минут приговор революции был приведен в исполнение. Ни у кого из нас четверых не дрогнула рука, ни чей револьвер не дал осечки».
Однако не все так попросту…
Ну а теперь несколько слов о том, чем славен был вице-адмирал Непенин.
Пожалуй, из всего адмиралитета российского императорского флота в ХХ веке можно наименовать пять самых блистательных имен: адмиралы Макаров, Григорович, Эссен, Колчак и среди них – адмирал Непенин.
Макаров погиб на линкоре «Петропавловск» в 1904 году. Эссен помер от болезни, Григорович почил в изгнании, Колчак был расстрелян в Иркутске в 1920 году, а Непенин убит тремя годам ранее в Гельсингфорсе. Такова участь лучших из лучших.
Добрая воинская слава Непенина началась в Порт-Артуре. Многим известен подвиг эсминца «Стерегущий», увековеченный в бронзовом монументе посреди Нордовой столицы. По справедливости рядом с ним должен бы стоять и памятник миноносцу «Сторожевой», ибо то, что сделал командир корабля лейтенант Непенин и его экипаж, не уступает по доблести и мужеству лейтенанту А. Сергееву. «Дозорный» охранял флагманский броненосец «Севастополь», лишившийся хода.
Броненосец стоял как мишень, которую поочередно атаковывали японские торпедоносцы. И когда одна из торпед пошла достоверно на корабль, лейтенант Непенин подставил под торпеду борт своего миноносца и тем самым спас флагмана. За проявленное мужество командир был награжден орденами Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом и Святого Георгия 4-й степени.
«Божией милостью Мы Николай Другой, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и проч. и проч.
НАШЕМУ ЛЕЙТЕНАНТУ АДРИАНУ НЕПЕНИНУ
За отличие, оказанное Вами при отражении в ночь с 1 на 2 декабря 1904 года минной штурмы на эскадренный броненосец «Севастополь» и лодку «Отважный», когда Вы, командуя миноносцем «Сторожевой», обнаружили действием прожектора нападавшие миноносцы и, несмотря на отворённую по Вас стрельбу и выпущенные мины, продолжали светить, чем способствовали успешному отражению атаки, а равно за самоотвержение, проявленное Вами в вытекающую ночь, когда Вы, жертвуя собой, приняли минную атаку, направленную на «Севастополь», и, невзирая на удар миной в носовую доля, не прекратили огня по неприятелю.
Всемилостивейше пожаловали Вас по удостоению кавалерской думы военного ордена Св. Георгия…».
Среди особых заслуг адмирала Непенина перед Россией – создание мощной агентурной службы на Балтике. Официально она называлась служба связи и наблюдения. В его составе по великому старанию адмирала была сформирована Воздушная дивизия, сделавшаяся зачатком отечественной морской авиации.
Звездный час непенинской карьеры наступил в самом начале войны – 13 августа 1914 года, когда германский крейсер «Магдебург» сел на камни в русских водах возле маяка Оденсхольм. Экипаж во главе с командиром пал в плен, а шифровальщик, прижав к груди секретнейшие шифровальные книги в свинцовых переплетах, выбросился за борт. Водолазы нашли его тело и подняли документы стратегической важности.
Шифровальщиков на кораблях прозывают шаманами. Работают они в глухих – без иллюминаторов – каютах, входы в какие, помимо стальных дверей, прикрыты еще и черными шторами – не улетел бы случайно исписанный листок, не упал бы на стол посторонний взор… Шифры берегут от случайных глаз, от повторов в эфире, от открытого текста. Над способностью шифра хранить свою тайну лучшие математики разламывают головы так, как не колдуют и парижские парфюмеры над стойкостью своих шикарнейших духов…
После трагедии крейсера «Паллада», торпедированного немецкой субмариной в «домашних» водах, контр-адмирал Непенин остро постиг: мало видеть неприятеля с береговых постов и аэропланов, мало засекать места его кораблей по радиопеленгам, надо читать его оперативные планы, надо ведать замыслы врага, пока его рейдеры еще не вышли из своих гаваней. Никакая внешняя агентура, никакие самые ловкие и счастливые разведчики за границей таких сведений дать не могли, а если бы и узнали что-то важное, то корабли, вышедшие в море, обогнали бы донесение о них. При скоростях под турбинами успех сражений решался до первого залпа. Побеждал тот, кто владел информацией.
Аппарат для чтения посторонних мыслей не придумал даже Жюль Верн. Но Непенин сумел овладеть этим чудом. Чудом, о котором во флотских штабах и не грезили: читать планы врага в ту же минуту, как только немецкие адмиралы отдавали свои самые секретные приказания.
Разумеется, распоряжения шифровались. И очень тщательно. Да еще каждые двадцать четыре часа перешифровывались в полночь по особым кодам…
Для расшифровки немецких кодов Непенин создал «мозговую группу» из нескольких офицеров – «Черноволосый кабинет». Он упрятал «Черный кабинет» в эстляндской глухомани – в рыбацкой деревушке Шпитгамн. Об этом знали лишь считанные лики, а членам «Черного кабинета» было приказано написать своим родным, что, получив особое назначение, они находятся в полной безопасности и ни в чем не бедствуют.
До самого конца войны офицеры-дешифровальщики не имели права писать частных писем. Характерный для красочного языка Непенина эпизод повествовал один из членов этой группы: «когда мы приехали в Шпитгамн, осмотрели с ужасом глухомань и спросили: «А жен можно привезти?». Доложили Адриану, а он сообщает: «Что? Жен? Никаких жен. Чешитесь о сосны».
С целью засекречивания работы Шпитгамна самое имя станции никогда ни по радио, ни в письменных сношениях и донесениях не упоминалось, заменяясь загадочным источником – «Агентура Х».
Отсюда возникла легенда о существовании и работе некой непенинской группы агентов разведки, проникавших даже в тыл германских армий. И в безудержной фантазии одного из бывших пилотов воздушной дивизии Балтийского моря возник даже и «особый авиационный отряд», якобы состоявший под его командой и бывший в собственном распоряжении Непенина, а также некий агент, которого он якобы доставлял в тыл германского фронта и подбирал оттуда с добытыми сведениями.
На самом деле все это оригинальное чудо разведки было всецело результатом блестящей организаторской работы самого создателя Шпитгамна и усердного труда его сотрудников, безвестно творивших свое большенное дело в этом затерянном в глуши соснового леса «скиту».
Британские адмиралы челом били адмиралу Непенину: поделитесь шифрами, милостивый государь. И по сию пору немного кто знает, что портфель с документами по разгадыванию германских кодов, прежде чем попасть на борт английского посыльного эсминца, пришедшего за ними в Русскую Лапландию, помимо всех обликов колесного транспорта проделал изрядный путь на оленях. Сопровождал сверхсекретный портфель со сверхдрагоценным даром капитан 1 ранга Рощаковский.
Стоит приметить, что в годы Второй мировой войны англичане, раскрывшие тайну немецкой шифровальной машинки «Энигма», не поделились добытыми секретами с нами, их союзниками.
Мне давным-давно хотелось отыскать этот легендарный «сосновый скит» – Шпитгамн. Но где искать эту деревушку, название которой исчезло с карты столь же бесследно, как и гомеровская Троя?
Помог председатель таллинского клуба историков «Штадт Ревель» Владимир Верзунов. Он-то и выяснил, что деревушку со шведским наименованием переименовали по-эстонски – Пыасаспеа. Тут же нашли на карте — вот он, мыс Пыасаспеа, на берегу полуострова Ристи; по российским понятиям, не так далеко — в каких-то ста километрах от Таллина.
Наняли машину и поехали сам-друг с Верзуновым. Долго колесили по лесным дорогам, пока, наконец, не выскочили к старому указателю, на котором так и осталось: «Шпитгамн. 3 км». Еще несколько минут — и машина выкарабкалась из густого сосняка на большое песчаное лукоморье, а за ним во всю ширь открывалось не по-балтийски голубое — майское — море. Где-то вдали темнели утесы Оденсхольма (ныне Осмусаар) — того самого острова, у подошвы которого и сейчас еще ржавеют останки крейсера «Магдебург».
Посреди просторной поляны между лесом и морем был насыпан холм, а на холме вовсю вспахивала небо антенна-качалка радиолокационной станции дальнего воздушного обнаружения.
Шпитгамн — эта эфирная гавань, заложенная Непениным, — был, жил, действовал!.. Правда, задачи у него были несколько иными, но ведь на том же самом антенном поле, где тралили эфир мачты негласного центра радиоразведки русского флота, выставил свои ажурные параболы и радиолокационный дозор ПВО страны (правда, это было в заключительный год существования СССР). Здесь поразительное по своим радиофизическим свойствам место, — сказал нам командир радиолокационной роты, какой, конечно же, и слыхом не слыхивал об адмирале Непенине и который тем не менее отдал должное его выбору.
Итак, посреди старого антенного поля был насыпан новоиспеченный подантенный холм. Поросший травой, он походил на те курганы, которые насыпали наши предки над могилами вождей или в память вящих событий. Пусть же и эта шпитгамнская радиогорка станет курганом памяти адмирала Непенина, перед делами и именем которого Россия и по сию пору пребывает в долгу…
Итак, адмирал Непенин был уложен в толпе выстрелами в спину. Могла ли кайзеровская разведка простить ему блестящую победу над ней? Сегодня историки отмечают:
«Вероятно, эти расправы бывальщины организованы и спровоцированы германской разведывательной агентурой, действовавшей через большевистские организации. Особенно сильное ее влияние было в Кронштадте и Гельсингфорсе. В эти дни со штабного корабля «Кречет» бывальщины похищены секретные оперативные документы, в том числе кальки минных позиций».
Об этом больно писать. Но что было, то было в «бескровной» февральской революции. Тело адмирала Непенина был выставлен на глумление. Его воткнули в снег, а в губы вмяли окурок… Только к концу дня тело удалось забрать в покойницкая, а потом тайно похоронить на кладбище.
Да, это был тот самый страшный и бессмысленный русский бунт, о котором предупреждал еще Пушкин. Корабли вмерзли в лед свеаборгского рейда, и по льду банды матросов, взбудораженных нечаянной свободой, а больше всего безнаказанностью за любое деяние, переходили от броненосца к броненосцу, от крейсера к крейсеру и «раздували из искры пламя» бунта.
Историки края Советов старательно избегали подробностей того, что случилось на русских линкорах в ночь на 4 марта 1917 года. До самых заключительных дней партийной цензуры свидетельские строки командира линкора «Андрей Первозванный» Георгия Гадда так и не увидели свет в советской прессы, пролежав в сейфах спецхранов с 1922 года по 1992-й. Что толку в свидетельских показаниях спустя столетие? Но если все это время продолжалось преступление, значит, важно и сегодня знать, как оно начиналось…
«3 марта вернулся из Петербурга начальник нашей бригады контр-адмирал А.К. Небольсин, – вспоминал капитан 1 ранга Г.О. Гадд. – Возле 8 часов вечера этого дня вдруг пришел старший офицер и доложил, что в команде сильное волнение. Я сейчас же приказал резаться сбор, а сам поспешил сообщить о происшедшем адмиралу, но тот на это ответил: «Справляйтесь сами, а я пойду в штаб» – и ушел. Тогда я направился к командным помещениям.
По пути мне кто-то сказал, что убит вахтенный начальник, а далее сообщили, что убит адмирал. Я встретил нескольких кондукторов, бежавших мне навстречу и кричавших, что команда разобрала винтовки и бьют. Видя, что времени терять нельзя, я вбежал в кают-компанию и приказал офицерам взять револьверы и держаться всем вместе, возле меня.
Скоро началась стрельба, и я с офицерами, уже под выстрелами, прошел в кормовое помещение. По дороге я снял часового от денежного сундука, чтобы его не могли невзначай убить, а одному из офицеров приказал по телефону передать о происходящем в штаб флота. Команда, видя, что офицеры вооружены револьверами, не решалась надвигаться по коридорам и начала стрелять через иллюминаторы в верхней палубе, что было удобно, так как наши помещения были освещены.
Пули пронизывали ювелирные железные переборки, угрожая попасть в кого-нибудь из нас. Вместе с их жужжанием и звоном падающих осколков стекол мы слышали дикие вопли, ругань толпы убийц. Помещение, которое мы заняли, соединяло два коридора, ведущих к адмиральскому салону, и само не имело палубных иллюминаторов. Но зато оно имело выходной трап на верхнюю палубу, люк какого на зимнее время был обнесен тонкой деревянной надстройкой. Пули, легко проникая через ее стенки, достигали нас, так что скоро был тяжко ранен в грудь и живот мичман Т. Воробьев и убит один из вестовых.
Через несколько времени, так как осада все продолжалась, я предложил офицерам выйти наверх к команде и отведать ее образумить.
Мы пошли… Я шел впереди. Едва только я успел ступить на палубу, как несколько пуль сразу же просвистело над моей башкой, и я убедился, что пока выходить нельзя и придется выдерживать осаду. Уже три четверти часа продолжалась эта отвратительная стрельба по офицерам, как вдруг мы услышали вопль у люка: «Мичман Р. наверх!». Этот мичман всегда был любимцем команды, и потому я посоветовал ему выйти наверх, так как, очевидно, ему никакой опасности не угрожало, а, навыворот. Вместе с тем он мог помочь и нам, уговаривая команду успокоиться. Но стрельба и после этого продолжалась все время, и, не видя ее конца, я опять разрешил выйти к команде, но на этот раз один.
Я быстро направился к толпе, от которой отделились двое матросов. Идя мне навстречу, они кричали: «Шагайте скорее к нам, командир!» Вбежав в толпу, я вскочил на возвышение и, пользуясь общим замешательством, обратился к ней с речью:
«Матросы, я ваш командир! Я вечно желал вам добра и теперь пришел, чтобы помочь разобраться в том, что твориться, и сберечь вас от неверных шагов. Я перед вами одинешенек, и вам ничего не стоит меня убить, но выслушайте меня и скажите: чего вы хотите, почему напали на своих офицеров? Что они вам сделали дурного?».
Вдруг я приметил, что рядом со мной оказался какой-то рабочий, очевидно агитатор, который перебил меня и стал кричать: «Кровопийцы, вы нашу кровь тянули, мы вам покажем!..». Я в ответ крикнул: «Пусть он объяснит, кто и чью кровь пил!». Тогда вдруг из толпы раздался голос: «Нам рыбу подавали к обеду», а другой добавил: «Нас к вам не допускали офицеры».
Я сейчас же ответил: «Неправда, я, ежемесячно опрашивая претензии, всегда говорил, что любой, кто хочет беседовать лично со мной, может заявить об этом и ему будет назначено время. Правду я говорю или нет?». В ответ на это послышались голоса:
«Истина, правда! Они врут. Против вас мы ничего не имеем!».
Вдруг к нашей толпе стали подходить несколько матросов, крича: «Разведись! Мы его возьмем на штыки!». Толпа кругом меня как-то разом замерла. Я судорожно схватился за рукоятку револьвера. Видая все ближе подходящих убийц, я думал: «Мой револьвер имеет всего девять пуль, восемь выпущу в этих мерзавцев, а девятою кончу с собой». Но в этот момент произошло то, чего я не мог ожидать. От толпы, окружившей меня, отделились человек пятьдесят, и пошли навстречу убивцам: «Не дадим нашего командира в обиду!» Тогда и остальная толпа тоже стала кричать и требовать, чтобы меня не трогали. Убивца отступили… Тогда я снова обратился к команде, требуя спасти офицеров. Я предложил ей дать мне слово, что ничья рука вяще не поднимется на них; я же пройду к ним и попрошу отдать револьверы, после чего они будут арестованы в адмиральском салоне, и их будет охранять караул… Скоро всем офицерам благополучно удалось перебраться ко мне в каземат, и на их неярких лицах можно было прочесть, сколько ужасных моментов им пришлось пережить за этот короткий промежуток времени.
Сюда же был повергнут тяжелораненый мичман Т.Т. Воробьев. Его посадили на стул, и он на все обращенные к нему вопросы только бессмысленно смеялся. Несчастный мальчик за эти два часа совсем потерял рассудок. Я попросил младшего врача отвести его в лазарет. Двое матросов вызвались довести и, взяв его под руки, совместно с доктором ушли. Как оказалось после, они по дороге убили его, на глазах у этого врача.
Пока команда была трезва, и с ней можно было говорить. Но я очень боялся, что ее научат разгромить погреб с вином, а тогда нас ничто уж не спасет. Поэтому убедил команду поставить часовых у винных погребов. Вдруг я услышал шум в коридоре и увидал несколько человек команды, бегущих ко мне. Я пошел им навстречу и спросил, что надо. Они испуганно ответили, что на нас идет батальон из крепости, помогите, мы не ведаем, что делать. Я приказал ни одного постороннего не пускать на корабль. Мне ответили: «Так точно!» — и стали униженно просить командовать ими. Я вышел наверх, приказал скинуть сходню, и команда встала у заряженных сто двадцатимиллиметровых орудий и пулеметов. Мы прожектором осветили толпу, но, очевидно, она преследовала какую-то иную цель… Как позже выяснилось, толпа шла убивать всех встречных офицеров и даже вытаскивала их из квартир. Что касается вахтенного начальника, лейтенанта Г. Бубнова, то он был уложен во время того, как хотел заставить караул повиноваться себе. Для этого он схватил винтовку у одного из матросов, но в тот же момент был застрелен кем-то с кормового мостика.
После тела, как адмирала, так и лейтенанта Бубнова были ограблены и свезены в покойницкую. На следующее утро команда выбрала судовой комитет, в какой конечно, вошли все наибольшие мерзавцы и крикуны. Одновременно был составлен и суд, которому было поручено судить всех офицеров.
Он не замедлил обелить оказанное ему доверие и скоро вынес приговор, по которому пять офицеров были приговорены к расстрелу, в том числе и младший доктор, очевидно лишь за то, что был свидетелем гнусного убийства раненого мичмана Воробьева…».
Очевидец и участник тех трагических событий лейтенант Тирбах вспоминал: «В тот же день вечерком я, взяв команду штаба и грузовик… поехал и обыскал несколько свалок трупов офицеров, пока, в конце крышек, не нашел тело адмирала… Привез его на береговую квартиру комфлота, обмыл и одел его (у него кроме двух пулевых ран было еще три раны штыковых), заказал гроб и организовал на следующий день похороны… Едва успели мы это сделать, как туда пришла толпа матросов и стала требовать от кладбищенского попа указания могилы Непенина. Но тот сказал, что не знает… Так и осталась могила нетронутой».
Такой она была, «великая и бескровная»… В эти кровавые дни бывальщины убиты десятки офицеров. Большая часть из них была погребена потом на православном кладбище Гельсингфорса. Кладбище и могилы русских морских офицеров сохранились и поныне. В 1997 году мы с примечательным историком русского флота Вл. Лобыцыным разыскали надгробный камень адмирала Непенина. Рядом находились плиты других офицеров, уложенных в марте 17-го. Они едва проглядывали сквозь густые заросли сорного кустарника и травы забвения. Не сговариваясь, мы принялись за прополку. Сквозь час все захоронения приняли более или менее ухоженный вид. Мы разлили по стаканчикам «Столичную» и помянули офицеров, как принято.
Медленно и очень прижимисто – по крупицам – возвращаем мы долг памяти адмиралу Адриану Ивановичу Непенину. Ну, вышел роман о нем «Адмирал Непенин и иже с ним». Переиздана биографическая брошюра Бориса Дудорова «Адмирал Непенин». Военный историк Владимир Фотуньянц отдал адмиралу Непенину свою дипломную работу.
На малой родине Непенина в Великих Луках автору этих строк довелось обнаруживать мемориальную доску «На этом месте стоял дом, где родился вице-адмирал Адриан Иванович Непенин…». Вот, пожалуй, и все за истекшее столетие, если не находить скромной выставки, которая была недавно открыта в Великих Луках местными архивистами.
Жаль, что во Пскове, городе, где свято чтут нашу историю, не отыскалось камня для памятника своему славному земляку…
Николай Черкашин
