Эпидемия 1830 года принесла бойкому сочинителю всенародную славу”Пандемия коронавируса с нами навеки”, – пугают нас с экранов телевизоров. Однако наши предки жили в условиях постоянных эпидемий веками. В том числе и в XIX веке, когда развитие медицины гораздо ушло вперед, а общий уровень образованности населения оставался крайне низким. Поэтому, чтобы избежать вспышек эпидемии, требовалось доступным для народонаселения языком объяснять сложные вещи. Тогда-то, 190 лет назад, Александр Орлов сочинил для простых людей сказку об одной из самых ужасных болезней того времени – холере.

А.А. Орлов.

Холере времена покорны

"Пандемия коронавируса с нами навсегда", – запугивают нас с экранов телевизоров. Однако наши предки жили в условиях постоянных эпидемий веками. В том числе и в XIX веке, когда развитие медицины гораздо ушло вперед, а общий уровень образованности населения оставался крайне низким. Поэтому, чтобы избежать вспышек эпидемии, требовалось доступным для народонаселения языком объяснять сложные вещи. Тогда-то, 190 лет назад, Александр Орлов сочинил для простых людей сказку об одной из самых ужасных болезней того времени – холере.

"Меня поняли, поняли, что я есмь… но ты еще непроницаема. Самые опытные доктора, самые, так сказать, гении медицины, не могут утвердительно сказать, что ты есть. Меня узнали… но о тебе еще спорят… Желая нас породили одни и те же разгневанные небеса, но ты – загадка, да и загадка-то премудреная; скажи, пожалуй, что такое ты, Холера?" – говорит Чума в сочинении А.А. Орлова "Встреча чумы с холерой". Книжка эта увидала свет в холерную эпидемию 1830 г.1 Почти двести лет назад ситуация весьма напоминала нынешнюю: лучшие умы человечества тоже разламывают голову над природой вируса, породившего пандемию.

Графоман и холера

Отечественное литературоведение невысоко оценивало Орлова, полагая, что А.С. Пушкин и В.Г. Белинский использовали этого графомана для сведения счетов с Ф.В. Булгариным. Однако его фигура притягивала их в связи со становлением "массовой литературы", с появлением читателя из народа. "Кстати о черни, – писал Н.В. Гоголь в 1831 г. Пушкину, – ведаете ли, что вряд ли кто умеет лучше с нею изъясняться как наш общий друг Александр Анфимович Орлов"2. Человек, умеющий сообщать с обывателем на его языке и писать понятные ему "предохранительные афишки", оказался нужен московским властям, столкнувшимся с эпидемией холеры. Уже 7 октября 1830 г. они разрешили опубликовать "Повстречаю". Повесть "с невероятной быстротой распространилась по Москве и понравилась особенно простому народу", выдержав второе издание3.

Орлов был родом из внутреннего сословия, воспитывался дедом и бабкой. Последняя "в изобилии" снабжала мальчика сведениями "о ведьмах, о водяниках, о лесовиках, о дворовых". Дед-священник пытался раскрутить у внука фантазию. Детскую привычку "видеть в каждой рощице нимф и дриад" у пылкого юноши не вытравило обучение в внутренней семинарии и в московском университете (который Орлов не окончил)4. Живость его воображения способствовала интересным поворотам сюжетов, многообразным замыслам повестей и романов, которые ради заработка начал писать Орлов и которые приобрели популярность в полуграмотной окружению.

Труд писателя о чуме и холере.

Как предотвратить панику

Холера – бич XIX века. В начале столетия эта давняя обитательница долины Ганга вырвалась за пределы Индии и победно шествовала по вселенной, дойдя в 1830 г. до России. Эпидемии 1848, 1872, 1892 гг. показывают, что противохолерные средства искали долго, и болезнь оставалась угрозой всемирного масштаба.

Первое же столкновение с ней вышло особенно тяжелым. Азиатскую гостью поначалу приняли за чуму. Пушкин признавал, что в 1830 г. в его воображении "холера относилась к чуме, как элегия к дифирамбу". Возбудителя заболевания и фекально-оральный механизм заражения обнаружили не сразу. Только в 1910 г. микробиолог Н.Ф. Гамалея заявит: "Холерный сфинкс… разгадан".

Сам по себе вибрион холеры очутился безвредным, но выделяемый им токсин вызывал видимые симптомы заболевания: диарею, рвоту, обезвоживание организма, судороги и цианоз (синюшная окраска кожи и слизистых). Его жертвами в первую эпидемию сделались брат царя Константин Павлович, командующий действующей армией И.И. Дибич и многие другие высокопоставленные лица, но уязвимыми, в основном, очутились социально незащищенные слои общества.

Популяризация знаний о холере начиналась в условиях ее быстрого распространения и высокой смертности. Коллективное ощущение угрозы приводило к тревоге и панике, рождало несообразные слухи об отравителях, сметало карантины, вызывая, как тогда писали, "печальные сцены" – вплоть до холерных бунтов. Доктора не могли помочь "благонамеренному начальству" разъяснительной работой с встревоженными народными массами.

Первым объяснением случившегося сделалось признание холеры Божьей карой за грехи. Орлов включает в повесть морализаторский компонент. Испорченную развратом природу человека он объявляет "мамой" холеры, а "нравственное развращение людей" – магнитом, влекущим ее. Однако пафос повести заключался в товарищем. "Медицина со всеми своими порошками, – сообщал автор от лица Холеры, – для меня не ужасна еще, ибо я еще не открыта, но опасно для меня необычайное попечение правительства с его предосторожностями". С учетом успеха повести у читателя из простонародья важно выяснить, какими же способами автор усердствовал донести информацию о благих намерениях властей до деморализованного и потерявшего ориентиры обывателя.

В России борьба с той или иной эпидемией сводилась к молитвам, крестным ходам, оцеплениям пенатов заражения, сжиганию тел и вещей зараженных.

В жанре видений

Писатель решил использовать широко известный в России жанр видений. Во другой половине XVII в. выросло число сообщений о людях, встречавших при измененных состояниях сознания (во "сне тонком") Богородицу или попросту некоего "светлого мужа". Те были опечалены нарушением православными христианских заповедей и велели предупредить их о грядущем каре. В число Божьих кар, как правило, входили моровые поветрия. В некоторых случаях (например, в "Сказании о древней иконе Успения Богородицы в селе Верх-Язвинском Соликамского уезда") эпидемическая тема получала добавочное развитие: визионеру, устрашения ради, демонстрировали персонификации страшного мора.

В своей повести Орлов развивает это направление. У него основные персонажи – Чума и Холера: две женщины "вида чудовищного и величины необыкновенной" имели одинаковые змеиные башки и зияющие "на все стороны" "всепожирающие гортани". Различало же их наличие у Холеры "смертоносного взора" и тысячи покрывал, а у Чумы – тысячи ног. Чудовища вступали в диалог. Сначала вещала Чума, как бы передавая Холере эстафетную палочку: "Ужасна моя гортань, и я пожираю без пощады род человеческий, и я в сей самой столице лет за шестьдесят перед тобой истребила тысячи, но меня поняли…". Затем Холера приоткрывала "свою натуру": "Я есть самое гнилое существо, или лучше сказать, самая гниль, самая нечистота, эссенция итого смрадного, тлетворного, ядовитого…". Откровения великанш случайно услышали два путешественника. Чтобы подчеркнуть мощь и мочь болезнетворных духов, писатель своих героев Кручинина и Скудоумова сделал не москвичами, а жалкими провинциалами – чухломскими жителями, каким наскучило жить в своих деревушках и они, не придумав ничего лучшего, в то страшное время решили посетить Белокаменную.

Холерный молебен в Санкт-Петербурге.

Зараза с дарованием речи

Зарисовка Орлова, можно сказать, являлась репликой из упомянутого "Сказания", о видении земледельца Родиона 22 мая 1685 г. В лесу он узрел "к нему шагающих изуверов страшных" и описал их следующим образом: "двоя возрастом великие и власами длинные, один черн вельми, а иной – огнеобразен…"5 Персонажи московской повести попали в схожие обстоятельства: "Лишь только стали они подвигаться к Москве, как коню стали становиться на дыбы, тревожиться и пугаться… порасмотревши внимательнее, увидели они неслыханное и невиданное чудо, а именно двух необычайных женщин".

В 1685 г. земледелец рискнул спросить у чудищ: "Откуда они и какие они люди и куда грядут?" Те лишь "звероподобно рыкнуша", а на вопросы ответил появившийся "светлообразный человек в белой одежде", разъяснив изумленному простецу, что первая из встреченных им "есть немочь черная", вторая же – "огневица лютая".

Скудоумов с Кручининым задавались подобными проблемами. Автор повести удалил лишь "светлообразного" посредника между людьми и монстрами, наделив Чуму и Холеру дарованием слова. Пара этих монстров позволяла провести образное сравнение двух недугов (и тем самым различить их, что поначалу очутилось трудно даже Пушкину), а также рассказать о симптомах нового заболевания через сопоставление их с более понятными людям того поре признаками чумы. Орлов напоминает, что последняя "прилипчива и живет прикосновением", а переносят ее "сами люд из страны в страну". Поэтому "уже за тысячи верст" готовили препоны для нее. К тому же медицина "изострила" против нее кое-какие орудия. В отличие от немало знакомой тысяченогой чумной напасти, холеру писатель наделил летучей природой – ее переносили "ветреные крылья".

Манеры сказочных чудовищ в народном эпосе чаще всего имели женское обличье.

Параллели в лубке и фольклоре

Русский лубок ведал персонажей (даже парных), подобных Чуме и Холере. Это известный сюжет "Баба-яга едет с крокодилом драться". На общенародных картинках имелись еще Медуза (или Мелюзина) – чудовище с женской головой, рыбьим туловищем, заканчивающимся змеиным хвостом, и Гарпия – чудище с человечьим лицом, но с воловьими рогами, ослиными ушами, львиной гривой, крыльями летучей мыши, двумя хвостами, нижняя доля тела которого была покрыта чешуею, а в верхней имелись "две титки, похожие на женские"6. Открыто не с красавцами сражались и излюбленные герои народных картинок: Бова Королевич с богатырем Полканом, Еруслан Лазаревич – со Змеем, Аника-воин – со Кончиной. Прием удвоения (как в лубке) Орлов использует по-другому: его персонажи – не антагонисты друг другу. Образ Чумы играет роль полы, а главное внимание уделяется Холере. Ее образу Орлов придал черты агонизирующего холерного больного: "впалые очи, мертвенно-багровый вид, судорожные движения". Болезнь у него изъясняется кратко и выразительно: "Свойство мое есть судороги, коробя, рвота, понос"; "Я есмь чад, смертоносный угар, который входя в человека, сотрясает всю его нервную систему".

В пятитомной энциклопедии "Славянские древности" показано, что чаще всего народ представлял холеру именно в женском образе7. Вряд ли начало этому положила повесть Орлова (при всей ее популярности). Попросту литератор Орлов попал в унисон с народной традицией, хрестоматийным примером которой может служить наречение олицетворенных лихоманок дочерьми Ирода.

Собирательный образ холеры народным воображением рисовался в виде огромной женщины с распущенными волосами и в белоснежной одежде. Она размахивала над головой красным или черным платком, летала по воздуху, ходила по воде, разъезжала в телеге, а ее вой да крик и прикосновение к человеку предсказывали тому гибель. Как и у Орлова, болезнь обычно бывала безобразной: имела один глаз, одно ухо, во рту два зуба и два языка, нос с тремя ноздрями и раздвоенные копыта. Ближней всего к созданному им образу – такой, в котором холера представала высокой, худой страшной женщиной в белом, с синим или золотым лицом, с большими глазами. Не всегда она была одинокой: ее делали сестрой чумы, наделяли дочерьми. Огромные размеры оставались отличительной чертой даже зооморфных манеров холеры. Олицетворения болезни, созданные воображением народа и писательской фантазией, во многом перекликались.

Кругом Скудоумовы

Чудовищным дамским фигурам в повести противопоставлены персонажи с говорящими фамилиями Кручинин и Скудоумов. Смельчак Кручинин доминирует, в том числе в социальном позе. Он человек военный, не пасующий перед опасностями и, по определению Орлова, "вожатай" осторожного и боязливого Скудоумова. Приятели глупостью и нелепицей своих поступков напоминают фольклорный тандем – Фому и Ерему: они неправильно выбрали время для визита в Первопрестольную, а затем, увидав, что все бегут из Москвы, решились-таки ехать туда. Скудоумов "поворотился было назад", но Кручинин настоял: "Вороти в Москву…".

Учтивость светского Скудоумова помогла получить от Холеры позволение ступать туда безбоязненно. Но разве здравомыслящий человек верит болезни, которая уже "напугала и старого и малого, и неимущего и богатого, и сильного и слабого"? Скудоумов не собирался полагаться на ее "ласки", однако уступил своему попутчику. Его фамилию автор сделал нарицательной для всех, кто, по его мнению, неправильно вел себя в условиях эпидемии: скудоумовы у него – и богачи, "уплетшиеся" в деревню, и неумолимые заимодавцы, и паникеры-обыватели, которые вели себя как неразумные дети и восклицали: "Ой, боюсь! Не посадили бы в колымагу", "Не надобно холеры!". "Не желаем лекарей!"

По большому счету, читательская аудитория, на которую рассчитана книга, и была представлена такими скудоумовыми. Чтобы их ободрить, Орлов впрыскивает в повествование сцену драки двух пьяных. Они между собой повздорили и один закричал: "Я холера!". Иной парировал: "А я доктор!" – и так сильно ударил собутыльника, что тот упал. Затем назидательно произнес: "Вот видишь: и доктор может побеждать холеру".

Этот эпизод, какой автор окрестил странным анекдотом – кульминация повести. Странно, что пьяницы выступают глашатаями истины. Однако получилось доходчиво: прикарманившему себе имя доктора принадлежит последняя "ударная реплика". Смысл ее – мы тысячекрылой холере еще покажем! Вернее, доктора покажут.

1. Орлов А.А. Встреча чумы с холерой, или Неожиданное уничтожение замыслов человеческих: Московская повесть. М., 1830. С. 4-5.

2. Переписка Н.В. Гоголя. М., 1988. Т. 1. С. 137-138.

3. Шляпкин И.А. Из неизданных бумаг А.С. Пушкина. СПб., 1901. С. 154.

4. Смирнов А.С. Уроженцы и деятели Владимирской губернии, получившие популярность на различных поприщах общественной пользы (материалы для биобиблиографического словаря). Владимир, 1910. Вып. 4. С. 72.

5. Порфирьев И. Древняя икона Успенья Пресвятой Богородицы в селе Верх-Язьвинском // Пермские епархиальные ведомости. 1888. N 48. Отд. неоф. С. 173.

6. Ровинский Д. Русские общенародные картинки. СПб., 1881. Кн. 1: Сказки и забавные листы. С. 482, 483.

7. Белова О.В. Холера // Славянские древности. М., 2011. Т. 5. С. 451-452.