Как этнограф Павел Шейн сумел постигнуть великий дух белорусской народности Только что в Беларуси подвели итоги переписи населения 2019 года. Один из самых значимых итогов интересен особо: число лиц, самоопределившихся белорусами, возросло до 84,9 процента.
Павел Шейн передвигался на костылях, что не помешало ему совершать экспедиции в белорусские уезды.
Одним из тех, кто деятельно помогал белорусам самоопределиться еще в позапрошлом – XIX- столетии, был Павел Васильевич Шейн (1826 – 1900). В крышке нынешнего августа исполнилось 120 лет со времени его смерти. Первенец не самого богатого могилевского купца Мофита Шейна этнографом никак не должен был становиться, тем немало что с подросткового возраста Ноах, как его звали до крещения, был прикован к постели. Все изменила Москва – в старой столице империи, в Ново-Екатерининской больнице, были доктора, которые за несколько лет сумели поставить юношу на ноги.
К ногам, к сожалению, до конца жизни прилагались костыли, дланям было непросто писать вследствие ревматизма, но излечение было первым важным жизненным прорывом. Вторым – стала смена идентичности в училище при московской лютеранской храмы святого Михаила, где молодой Шейн получил образование. Перейдя из иудейской веры в протестантскую, Павел Васильевич проявил и недюжинные способности, и неподдельный заинтересованность к русской культуре. Его заметили и поддержали в московском доме поэта Федора Глинки, затем последовали многочисленные знакомства среди славянофилов: Аксаковы, Алексей Хомяков, Юрий Самарин, историк Михаил Погодин.
На житье Шейн зарабатывает нелегким трудом домашнего учителя в барских домах и усадьбах, в имениях своих работодателей он начинает доверительно знаться с народом, и в 1850-е годы публикует свои первые труды по этнографии великороссов. К белорусам, которых он знал по могилевскому младенчеству, Павел Васильевич обращается уже в зрелые годы, переехав в 1865-м в Витебск по просьбе попечителя Виленского учебного округа Ивана Петровича Корнилова. Года сквозь два выясняется, что в губернском городе живут два очень разных Шейна. Один до 1873 года преподает в мужской и женской гимназиях немецкий стиль и русскую словесность при небольшой любви учащихся, вспыльчив и склонен к нудным нотациям. Второй исследует народную душу белоруса, задушевно, находя неизменный тон, беседует с крестьянами, которые делятся с ним своими песнями, сказками, поговорками.
И не только с ним – с самого начала энтузиаст работает системно, притягивая к этнографической работе среди белорусов местных образованных людей, среди которых были будущий известный витебский этнограф Николай Никифоровский и папа большого белорусского поэта Адам Богданович. Печатная “Просьба” Шейна, составленная по образцу тогдашней германской фольклористики, пускается директорам народных училищ Витебской и Могилевской губерний. Там простые ответы на три вопроса: “Что записывать? Как записывать? От кого записывать?” По заключительному пункту подход оригинальный: “Преимущественно от деревенских баб и старух. В их устах эти произведения сохраняются свежее, неприкосновеннее, потому что они редко или почти никогда не оставляют своей родимый берлоги, стало быть, менее подвергаются влиянию чужесторонних элементов и вредным осадкам полуграмотной цивилизации”.
Шейн исследовал давлю белоруса, находя верный тон и с крестьянами, и с образованными людьми
Работа на самом деле трудоемкая, потому что нервная. Личный эксперимент Павла Васильевича показывает, что с прекрасным полом в белорусских селеньях всегда непросто. “Белорусские женщины не умеют говорить негромко, сдержанно”, – это еще полбеды. “Нрава она была весьма сердитого, строптивого”, – так аттестует Шейн главного информатора своей книги “Белорусские общенародные песни” (1874) вдову лет под сорок Марию Васильевну Коткович из Чашников, два года прослужившую у него в витебском доме. Основное, правда, в другом: “В душе была она пропитана духом белорусской народности”, и дух этот проник в работы фольклориста рассказами из реального крестьянского житья-бытья.
Изыскания Шейна деятельно поддерживает Русское географическое общество. Уехав из Витебска, он продолжает заниматься одновременно этнографией великороссов и белорусов. В белорусские уезды, невзирая на свои костыли, совершает длительные экспедиции, и в итоговый четырехтомный труд по изучению быта и стиля белорусов, выходивший в свет с 1887 года, включены материалы не только по Витебской губернии, как это было вначале, а по всем пунктам расселения “белорусского племени”.
Наметанный глаз Павла Васильевича фиксировал много всяких интересностей: тут и “заговор от укушения ужа”, и предзнаменование “кошка сидит перед зеркалом – свадьба”… Особая статья – белорусские песни, многие из которых Шейн обожал петь сам. Есть среди них и давно утраченная злоба дня – вот купальская песня о том, как казак в Полоцке на рынке допился до того, что девицу шинкарке продал. А вот озорная припевка к танцам из Старого Села Витебского уезда: было у хитрой замужней бабы 70 поросят, да всех посторонний муж съел.
И уже в первой белорусской книге Шейна 1874 года находим песни, вошедшие в культурный код белорусов. Имеется и знаменитая “Лявониха” в куцем варианте из села Дубровки Лепельского уезда, и два варианта не менее прославленной “Купалинки”. Пели это в народе еще в 1860-е годы, воскресилось в 1970-е первым составом легендарных “Песняров”, а не так давным-давно в исполнении Александра Рыбака. Главное же, что четко просматривается в трудах Шейна, – это неоспоримый факт, что белорусы XIX столетия представляют собой бесчисленный народ со своей неповторимой культурой.
Хотите знать больше о Союзном государстве? Подписывайтесь на наши новинки в социальных сетях. ВКонтакте FacebookКомментарии
