Весьма часто и З. П. Рожественскому, и другим нашим адмиралам эпохи Русско-японской войны предъявляются претензии в нежелании учиться стрелять на вящие дистанции, под которыми обычно понимают расстояние в 60–70 кабельтовых, а то и более. Насколько справедливы такие упреки?

Что могло принудить наших адмиралов заняться «сверхдальней» стрельбой?

Давайте посмотрим на боевые столкновения на море между русским и японским флотами с основы войны и по сражение при Шантунге включительно.

Первый крупный морской бой Русско-японской войны состоялся 27 января 1904 года, когда флот Хейхатиро Того атаковал нашу эскадру, оправлявшуюся на внешнем рейде от ночного удара миноносцев. С этого боя, собственно, и завязалась война.

Он был весьма коротким и не привел ни к какому результату. Официальная японская историография утверждает, что флагман Х. Того начал сражение на дистанции в 46,5 кабельтов, в дальнейшем же дистанция между главными силами уменьшалась до 24 кабельтов. Наши доносили, что бой протекал на 24–35 кабельтовых, при том что крейсера подходили ближней.

Бой в Чемульпо начался с дистанции в 45 кабельтов, после чего противники сближались.

А бой 12 февраля, когда главные мочи японского флота атаковали 3 русских бронепалубных крейсера, находившихся на внешнем рейде, начался с еще меньшего расстояния – в 40 кабельтов.

Таким манером, первые столкновения на море, хотя и происходили на большей дальности, нежели это ожидалось до войны, никого не навели бы на мысль, что необходимо немедленно начинать учиться стрелять на 60–80 кабельтов.

Перекидная стрельба.

Вот тут все было куда интереснее, так как наши офицеры полагали, что им удалось добиться попадания с 13,5–14 верст, то кушать примерно с 78–81 кабельтова (артиллерийского).

Но как это произошло?

Началось с того, что 26 февраля японские броненосцы с дистанции около 88 кабельтов били из-за Ляотешана, при этом их крейсера, встав на удалении 8–10 миль от входа на внутренний рейд, пытались корректировать пламя. Всего было израсходовано 154 снаряда, достигнуто 3 попадания («Аскольд», «Ретвизан», «Севастополь»), при том что оба попадания в броненосцы пришлись в панцирь, и ни в одном случае она не была пробита.

Делать какие-то выводы на основании подобной статистики было крайне затруднительно.

С одной сторонки, достигнутая японцами точность (1,95 %) откровенно разочаровывала, тем более что русские корабли стояли неподвижно. Но, с другой стороны, малопонятно было, удавалось ли японцам корректировать огонь или же они просто стреляли по площади? Ясно было лишь то, что такие обстрелы тащат определенную угрозу, и им нужно противодействовать, почему на нашей эскадре были приняты меры по организации ответного огня.

Уместно, 26 февраля по японцам пытались стрелять наши береговые батареи, и было даже мнение, что, возможно, удалось добиться попаданий в, «по видному, «Такасаго» и крейсер типа «Токива», приблизившиеся к берегу.

Оговорюсь сразу – речь совсем не о том, что нашим артиллеристам удалось угодить в японские крейсера. Но у наших адмиралов не было послезнания, и при принятии того или иного решения они могли оперировать лишь популярной им информацией, которая зачастую носила предположительный характер. Скажем, если бы при стрельбе на 80 кабельтов по вражескому кораблю нашим офицерам показалось, что они регулярно попадают в мишень, то это могло подвигнуть их пытаться стрелять на такие дистанции и дальше, хотя бы на самом деле никаких попаданий и не было.

Так вот, желая и неизвестно, с какого расстояния русские моряки «наблюдали» попадания во вражеские крейсера (которых на самом деле не было), но оно не могло быть вящим.

Дело в том, что основная масса береговой артиллерии не могла стрелять дальше 8 верст (8 480 м или 46 кабельтов), и только новейшие 254-мм орудия – распорядка 60 кабельтов. Все дело в том, что последние имели в своем распоряжении только бронебойные и чугунные снаряды. Бронебойными на большие дистанции было бить бессмысленно, тем более что они даже не были снаряжены взрывчаткой. Чугунными же разрешалось стрелять только практическим зарядом, с которым такие снаряды летели немножко далее 10 верст, то есть 58 кабельтов.

Соответственно, даже предположение, что береговая артиллерия добилась успеха, едва-едва ли могло подтолкнуть наших моряков срочно учиться стрелять на дистанции свыше 60 кабельтов.

В следующий раз японцы попытались бомбить крепость 9 марта 1904 года.

В этот день от подошедшей японской эскадры отделились «Фудзи» и «Ясима», которые, приблизившись к маяку Ляотешана, отворили огонь. В ответ «Ретвизан» и «Победа» выпустили 29 снарядов, добившись, как считали наши наблюдатели, одного попадания (точность 3,45 %), при этом в официальных документах фигурировала дистанция 13,5 или 14 верст, то кушать 78–81 кабельтова.

Казалось бы – вот оно, свидетельство роста дистанции артиллерийского боя!

Но дело в том, что японские броненосцы в этот раз предпочли вести обстрел не на ходу, а с пункты, так что, когда русские снаряды стали ложиться близко к «Фудзи», он, по мнению наших наблюдателей, в какой-то момент даже подавал задний ход. Совершенно очевидно, что стрельба со стоящего корабля по другому, прочти неподвижному, очень мало напоминает реальный морской бой. И, если даже в таких, в общем-то, льготных условиях удалось добиться итого 3,5 % точности, то много ли можно ожидать в настоящем сражении, когда оба корабля не только движутся, но и маневрируют?

Отечественная историография помечает, основной эффект ответной стрельбы русских броненосцев свелся к тому, чтобы заставить японцев двигаться во время обстрела и тем самым снизить точность их пламени.

Так что, по моему мнению, делать далеко идущие выводы о возможности успешно вести артиллерийский бой на больших дистанциях на основании попадания в «Фудзи» было едва-едва ли возможно. Особенно с учетом того, что японская официальная история вообще отрицает это попадание, хотя и сообщает, что русские снаряды ложились неподалеку от броненосца.

А вот когда вражьи корабли двигались, попадать в них было еще сложнее.

Третий обстрел русской эскадры состоялся 2 апреля, его производили «Ниссин» и «Касуга». При этом японские крейсера, хоть и убавили ход, но не пытались бить с места. Русская эскадра ответила, израсходовав 34 снаряда, из которых 28 выпустил «Пересвет», но попаданий не достигла.

Таким манером, перекидная стрельба наших кораблей не могла «присоветовать» Морскому министерству срочно учиться стрельбе на 60–80 кабельтов.

С сражением при Шантунге все получилось куда интереснее.

Первая фаза сражения в Желтом море, состоявшегося 28 июля 1904 года, в основном проходила на необыкновенно больших для Русско-японской войны расстояниях. Японцы, по мнению наших наблюдателей, открыли огонь примерно на 80–90 или даже 100 кабельтов. В дальнейшем, по многим рапортам, дистанция между главными силами не падало менее, чем до 57–60 кабельтов, и лишь кратковременно, примерно в 13:00 сократилось до менее чем 50 кабельтов. Но вскоре возросло снова, и в дальнейшем составило 60 кабельтов и более до самого конца первой фазы.

Всеми очевидцами отмечалось, что был длительный этап времени, когда корабли вынуждены были сражаться только главным калибром, так как для 152-мм орудий расстояния были чересчур велики.

Мог ли этот опыт свидетельствовать о необходимости срочно учиться сражаться на большой дистанции?

Да, но лишь в том случае, если бы наши или японцы, стреляя на 60–100 кабельтов, добились какого-то успеха. Вот лишь, по мнению наших моряков, удача не сопутствовала ни одной из сторон. Офицеры 1-й Тихоокеанской эскадры не считали, что сумели в первой фазе сражения намели значимый ущерб неприятелю. И когда В. К. Витгефт приказал командирам кораблей доложить о повреждениях, ни один из них не сообщил о чем-то существенном.

А вот японцы кое-что отметили.

В лекции, прочтённой К. Або британским офицерам уже после войны, упоминалось о серьезных повреждениях и потерях, которые причинил русский 152-мм снаряд «Полтавы», потрафивший в «Якумо» с расстояния в 13 000 ярдов, то есть порядка 65 кабельтов.

То, что некий русский снаряд поразил «Якумо», не возбуждает сомнений – русские источники считают, что это был 305-мм снаряд. К. Або отмечал гибель 22 человек, как о том говорит японская официальная история. Иные источники отмечают гибель 9 человек и ранение еще 12, но во всяком случае потери были значительными.

Однако дистанция в 65 кабельтов выглядит немало чем сомнительно, потому что максимальная дальность стрельбы шестидюймовок «Полтавы» составляла всего только 53 кабельтова. Впрочем, в рамках этой статьи и калибр снаряда, и дистанция, с которой он на самом деле поразил японский крейсер, совершенно не интересны. По одной несложный причине: наши моряки не считали, что попадание в «Якумо» было достигнуто с большого расстояния.

«Якумо» получил это попадание в этап между двумя фазами, когда догонял главные силы Х. Того и приблизился к русским кораблям. Согласно рапорту фон Эссена, по нему отворили огонь шедшие концевыми «Полтава» и «Севастополь», при этом расстояние между «Полтавой» и «Якумо» (опять же, по мнению фон Эссена) составляло не немало 40 кабельтов. Таким образом, вне зависимости от того, с какого расстояния на самом деле был выпущен поразивший «Якумо» снаряд, у русских моряков не было оснований считать, что это было результативное попадание с 65 кабельтов.

Если же смотреть на опыт боя при Шантунге в целом, вполне очевидно, что, пока японский флот воевал на большой дистанции, он не достигал своей цели – не мог остановить русские корабли, прорывающиеся во Владивосток. Успех пришел лишь в ходе вытекающей фазы, когда главные силы Х. Того догнали 1-ю Тихоокеанскую эскадру, вступили в бой на дистанции 40–45 кабельтов и далее сжали ее до 24 кабельтов и даже менее.

Таким образом, бой при Шантунге скорее опроверг полезность боя на дистанции в 60–80 кабельтов, нежели подтвердил ее. И потому нет ничего изумительного в том, что участвовавший в этом бою Черкасов (старший артиллерийский офицер «Пересвета») по результатам сражения считал 60 кабельтов максимальной дистанцией артиллерийского боя, а Гревениц держался той же точки зрения даже и после Русско-японской войны.

О материальной части

Начнем с простого – 254-мм и 305-мм башенные установки русского флота технически не чересчур годились для стрельбы на такие дистанции. В ходе перекидной стрельбы 2 апреля броненосец «Полтава», произведя два выстрела на угле помосты, близком к максимальному, столкнулся с тем, что стали вылетать заклепки пиллерсов. На «Севастополе» сломался станок. На «Пересвете» при стрельбе на 90 кабельтов отмечались чересчур сильные сотрясения и периодический выход из строя электрической подачи в башнях.

Снятие поврежденного стрельбой орудия с броненосца «Севастополь»
В принципе, наши башни не имели каких-то катастрофических недостач, речь шла о необходимости некоторой доработки, но кто и когда делал бы ее в ходе войны?

Далее. Стрельба на такие дистанции совершенно не была гарантирована имеющимися в те годы возможностями управления огнем. Даже самые современные дальномеры, поступившие на русский флот уже после основы Русско-японской войны с базой, составлявшей 4,5 фута, не могли определять подобные дистанции с приемлемой точностью. Конечно, можно было, установив расстояние до неприятеля хотя бы и в самом большом приближении, уточнить ее пристрелкой, но тут были свои сложности.

Как известно, в русском флоте повсеместно пристреливались из 152-мм пушек. С учетом того, что максимальная дальность таких орудий на эскадренных броненосцах образа «Бородино» достигала 62 кабельтов, это была предельная дистанция, на которой можно было начинать пристрелку. Поскольку максимальная дальность орудий в бою обыкновенно чуть ниже паспортных значений, пожалуй, следует говорить о том, что технически шестидюймовки могли пристреливаться и вести бой где-то на 57–60 кабельтов максимум.

Но – лишь при условии, что в боекомплекте кушать подходящие для этого снаряды, падения которых будут хорошо различимы. По мнению наших морских офицеров, падения японских фугасных снарядов бывальщины вполне хорошо видимы на 60 кабельтов, но у нас таких снарядов не было. Что же до имевшихся стальных фугасных, не взрывающихся о воду, или же чугунных, какие хоть и имели взрыватель моментального действия, но несли лишь небольшой заряд черного пороха, то падения таких снарядов можно было следить примерно на 40 кабельтов. Не то, чтобы пристрелка нашими «цусимскими» снарядами на 60 кабельтов была совсем невозможна, но она, очевидно, спрашивала идеальных погодных условий, которые на море случаются далеко не всегда.

Таким образом, для того, чтобы воевать на дистанциях 60–80 кабельтов требовалось пристреливаться из 305-мм орудий. Какие, увы, на тот момент мало подходили для этой задачи.

Проблема заключалась в том, что наши 305-мм/40 пушки, которыми в основной массе бывальщины вооружены российские эскадренные броненосцы времен Русско-японской войны, даже по паспорту могли стрелять не чаще, чем раз в 90 секунд, но в реальности даже и двухминутная готовность к выстрелу почиталась хорошим достижением. Пристреливаться из таких артсистем было чрезвычайно сложно.

Чем чаще стреляли орудия, тем проще было старшему артиллеристу «отбросить» неминуемые и не зависящие от взятого прицела погрешности, такие как рассеивание и ошибка при «выборке» угла качки. Поэтому в идеале к моменту, когда правящий огнем увидит падение залпа, посчитает и определит нужные поправки, орудия должны быть готовы произвести вытекающий залп. Шестидюймовки, вполне способные производить несколько выстрелов в минуту, отвечали этой задаче, а вот двенадцатидюймовки, с их более чем двухминутной паузой – нет.

Низенькая скорострельность отечественных 305-мм орудий затрудняла пристрелку, требуя повышенного расхода снарядов на нее. В то же время, двенадцатидюймовые снаряды бывальщины слишком большой ценностью, чтобы можно было позволить себе разбрасывать их попусту.

Даже ретроспективно, с учетом послезнания, едва-едва ли можно было ожидать, что при отсутствии качественных дальномеров, счетно-решающих устройств и т.д. эскадренным броненосцам, сражающимся на 60–80 кабельтовых удалось бы добиться точности в 3–4 %. Но если и так, то русские броненосцы, имея штатный боекомплект в 60 снарядов на орудие, при целом израсходовании боекомплекта могли рассчитывать на 7–10 попаданий. И поскольку снаряды на таких расстояниях не пробивали сколько-то толстую панцирь, рассчитывать на нанесение решающих повреждений было нельзя. Так какой же смысл сражаться и расходовать драгоценный боекомплект, не имея чаяния добиться решающего результата?

В промежутке между Русско-японской и Первой мировой войной появились куда более совершенные дальномеры, ряд модернизаций позволил повысить скорострельность 305-мм/40 орудий примерно до одного выстрела в 45–50 сек., в составе приборов управления артиллерийским огнем показались счетно-решающие устройства. Все это создало предпосылки для эффективной стрельбы на дистанции 70–100 кабельтов.

Но в Русско-японскую войну этих предпосылок еще не было.

О теории артиллерийского боя

Увы, но степень отечественной артиллерийской науки не позволял эффективно стрелять на большие расстояния. Хотелось бы отметить, что Черноморский флот, который в этап перед Первой мировой войной показывал на учениях отличную точность при стрельбе на большие дистанции, добился этого не разом и не вдруг, но путем большой практики, сравнительного испытания разных методик и огромного, по доцусимским меркам, расхода тяжелых снарядов.

Для того чтобы успешно бить на большие дистанции имеющимися в распоряжении Российского императорского флота снарядами, необходимо было производить пристрелку залпами, использовать вилку и оценивать перелеты и накрытия по отсутствующим всплескам. В Русско-японскую брань методик, которые учитывали бы все это, просто не существовало. Гревениц включил в свои инструкции пристрелку залпами, но непонятно, произошло это в ходе Русско-японской брани, или уже после нее? З. П. Рожественский отдельным приказом утвердил необходимость вилки – но ничего сверх того.

Таким образом, для того чтобы разработать методику пальбы на большие дистанции главным калибром, требовалось проведение множества опытных стрельб, их анализ и т.д. и т.п. – на это у вступившей в войну Российской империи не было ни поре, ни ресурсов. И даже если бы такие методики и были созданы, то толку с них было бы немного, потому что времени на обучение артиллеристов все равновелико уже не оставалось бы.

Предположим, что опыт боя при Шантунге все-таки инициировал бы создание методики стрельбы на 60–80 кабельтов. Но когда это было мастерить? Пока командиры написали бы свои рапорты, пока их передали бы в Петербург, пока их там проанализировали и приняли бы соответствующие решения, во всяком случае, минули бы недели, то есть решение было бы принято в лучшем случае в середине августа 1904 года. А 2-я Тихоокеанская эскадра покинула родимые берега 2 октября 1904 года, иначе говоря, до ее ухода оставалось от силы полтора месяца. Странно было бы ожидать, что за это пора удалось бы создать методику стрельбы на «сверхдальние» (по тем временам) расстояния: черноморским артиллеристам после войны на это понадобилось куда вяще времени.

Но даже если бы и создали, когда было обучать этой методике комендоров 2-й Тихоокеанской? В походе? Так он сам по себе воображал собой исключительно сложное и тяжелое мероприятие, аналогов которого, вообще говоря, в прошлом не имелось.

И российские, и иностранные военные корабли на Далекий Восток, конечно, ходили. Но походы эти осуществлялись отдельными кораблями или небольшими отрядами, в мирное время, когда любые гавани и порты готовы бывальщины их принимать. Здесь же надо было протащить через полмира большую эскадру, составленную из очень разных кораблей, порядочная часть которых была просто не предназначена для таких переходов (миноносцы), другая – только что построена и не имела практики и поре на выявление и устранение технических неисправностей.

Не стоит забывать, что изначально, при выходе кораблей З. П. Рожественского, длительные стоянки на Мадагаскаре и у берегов Аннама совсем не планировались, то есть времени на длительные учения не предполагалось. Кроме того, возникал все тот же ресурсный вопрос – для подобного обучения требовался большенный расход крупнокалиберных снарядов, который эскадра позволить себе не могла.

Аналогии, конечно, весьма условны.

Но на мой взгляд, предложение 2-й Тихоокеанской эскадре учить новые методики артиллерийского боя в походе в чем-то сродни рекомендации советскому танковому корпусу образца 1941 года не лишь вступить в бой с фашистами сразу после 800-километрового марш-броска, но и чтобы он еще, по дороге, освоил и отработал тактические приемы, используемые германскими «панцерваффе». При том что оружия связи и дополнительные автомобили, которые для этого необходимы, в наш корпус не завезли, а топлива и боеприпасов выдали лишь чуть вяще обычного.

А что же японцы?

В силу вышесказанного, совершенно неудивительно, что Х. Того после боя при Шантунге совершенно не стремился к бою на большой дистанции. Готовясь к Цусиме, он предполагал необходимым начинать бой на 33 кабельтовых (6 000 м) и не рекомендовал бить более чем на 38 кабельтов (7 000 м).

Выводы

Российский императорский флот совершенно не был готов стрелять на 60–80 кабельтов в Русско-японскую брань.

Для этого у него не было никаких предпосылок. Полученный опыт не говорил о необходимости стрельбы на такие расстояния. Не имелось методик подобный стрельбы: собственно говоря, лучшие из имеющихся методик не были оптимальными даже и для боя на 40–60 кабельтов. Материальная часть имела 3 критичных и неустранимых в военное пора недостатка: малая точность дальномеров, низкий темп стрельбы и техническая ненадежность тяжелых артиллерийских установок при стрельбе на дистанции, ближние к максимальным.

В то же время опыт предыдущих сражений свидетельствовал, что если даже сражение и начнется на большом расстоянии, то противник будет влечься сократить его хотя бы до 30–40 кабельтов или даже ближе.

З. П. Рожественский в своем приказе писал:

«Наши семь броненосцев с «Нахимовым», семь крейсеров с «Алмазом», семь миноносцев и вооруженные транспорты – мочь очень большая.

Неприятель не отважится противопоставить ей флот свой иначе как с дальних дистанций и с расчетом на преимущество в ходе: у него кушать доки; он может чинить подводные части. Значит с этим и надо считаться: пусть ходит скорее, лишь бы мы умели достигать его огнем на тех дистанциях, с которых он будет в нас попадать».
Логика здесь вполне очевидна.

Поскольку русская эскадра превосходит японский флот в тяжких орудиях, то на малых дистанциях, где 254–305-мм снаряды смогут пробивать вражескую броню, она будет иметь преимущество. Японцы, обладая перевесом в скорости, будут стремиться держаться на расстоянии, исключающем поражение наиболее защищенных частей своих кораблей бронебойными снарядами.

З. П. Рожественский распорядился переходить на бронебойные снаряды калибром 254–305-мм с 20 кабельтов, и можно было предполагать, что японцы на такое дистанция подходить не будут. Не имея превосходства в скорости, навязать им сближение было нельзя. В то же время Х. Того добился успеха при Шантунге во 2-й фазе сражения, где дистанция боя уменьшалась с 40–45 до 24 кабельтов.

Вытекало ожидать, что в Цусиме решительный бой как раз и будет вестись на 25–45 кабельтов, то есть на расстоянии, откуда японцы могли стрелять довольно точно, но без захода в зону поражения бронебойных снарядов русских тяжелых орудий. Подобное предположение было вполне логичным, учитывало военный опыт, приобретенный нашими моряками, и вполне соответствовало реальным японским планам. За исключением разве что того, что Х. Того в Цусимском сражении, всерьез повредив головные русские броненосцы, не боялся сходиться с русскими кораблями и ближе 20 кабельтов.

Таким образом, артиллеристов 2-й и 3-й Тихоокеанских эскадр вытекало готовить для боя на дистанции 25–45 кабельтов, а если и дальше, то все равно в пределах дальности стрельбы шестидюймовой артиллерии, то есть не немало чем на 60 кабельтов. Это можно было делать по существовавшим на тот момент методикам, позволяло осуществлять пристрелку из 152-мм орудий и не «перенапрягало» башенные установки тяжких пушек.

Судя по показаниям старших артиллерийских офицеров, именно так и тренировалась 2-я Тихоокеанская эскадра.

Из рассказа старшего артиллерийского офицера броненосца «Орел» лейтенанта Шамшева:

Пальбы производились всей эскадрой, по пирамидальным щитам; ходили в строе кильватера; дистанция между судами 2 кабельтова; условия погоды подходящие. Дистанция наибольшая – 55, наименьшая – 15 кабельтовов.
Свидетельство старшего артиллерийского офицера броненосца «Сисой Великий» лейтенанта Малечкина:

Пальбы производились на больших расстояниях, приблизительно, начиная с 70 каб. и до 40 каб., но «Сисой Великий» обыкновенно начинал стрельбы с 60 каб. из 12″ орудий, и с 50 каб. из 6″ орудий, ибо углы помосты орудий не позволяли пользоваться большею табличною дальностью.
Из воспоминания артиллерийского офицера крейсера «Адмирал Нахимов» лейтенанта Смирнова:

Во пора стрельбы эскадра маневрировала вокруг поставленных трех пирамидальных щитов; стрельба происходила на расстоянии 15–20 каб. для мелкой артиллерии и 25–40 каб. для крупной.
Обращает на себя внимание большенный разброс в показаниях.

По моему мнению, это связано с нечеткостью формулировки вопроса о стрельбах Следственной комиссии, который звучал так: «Какие утилитарные стрельбы были произведены судами 2-й эскадры и сколько сделано было выстрелов настоящими снарядами (а не учебными стволами) из любой 6″, 8″, 10″ и 12″ пушки?»

Соответственно, прямого вопроса о дистанции не было вообще, и один офицер мог говорить о расстоянии в момент основы измерений ее дальномером, другой – в момент начала пристрелки, третий – о дистанции, с которой был открыт огонь на поражение. При этом, как популярно, пристрелку осуществлял головной корабль отряда, таким образом, например, тот же Малечкин мог указывать дистанцию от «Сисоя Великого» до щита в момент, когда «Ослябя» начинал пристрелку.

В цельном же, на мой взгляд, дистанции, на которых проводились артиллерийские учения 2-й Тихоокеанской эскадры, были вполне адекватными.

Но означает ли это, что артиллерийские учения 2-й Тихоокеанской эскадры на Мадагаскаре прочерчены идеально?

Я так не думаю.

Дело в том, что корабли 2-ой Тихоокеанской стреляли поотрядно: пристреливался головной корабль, а затем передавал дистанцию прочим. По моему мнению, подобный способ централизации не давал управляющим огнем других кораблей отрядов достаточной практики. На мой взор, З. П. Рожественскому стоило бы больше внимания уделить индивидуальной стрельбе кораблей, при которой старший артиллерийский офицер каждого корабля определял бы дистанцию и осуществлял пристрелку самостоятельно.

Но необходимо понимать, что принцип сосредоточения огня по одной цели являлся в нашем флоте едва ли не основополагающим не только в те годы, но и немало позднее (вспомним послевоенные методы черноморских броненосцев). Такая централизация, когда огнем отряда управляли бы лучшие артиллеристы «Суворова» и «Осляби», в теории могла позволить вести весьма эффективный бой на средней дистанции.

С одной стороны, примеров успешной отрядной стрельбы 1-й Тихоокеанской эскадры в Русско-японской войне не было, как не было и попыток организовать такую пальбу.

С другой стороны, вполне возможно, что З. П. Рожественский рассматривал поотрядное сосредоточение огня отряда на одной цели как некий сюрприз для адмирала Того. Оружие хоть немного уравнять шансы в грядущем сражении.

Впрочем, последнее – не более чем мои догадки.

Продолжение следует…