Вычитал тут у Солоневича его собственные впечатления о февральской революции 1917 года:

«…Я помню февральские дни: рождение нашей великой и бескровной, – какая великая безмозглость спустилась на край. Стотысячные стада совершенно свободных граждан толклись по проспектам петровской столицы. Они были в полном восторге, – эти табуны: проклятое кровавое самодержавие – кончилось! Над миром восстаёт заря, лишённая “аннексий и контрибуций”, капитализма, империализма, самодержавия и даже православия: вот тут заживём! По профессиональному долгу журналиста, преодолевая всякое омерзение, толкался я среди этих стад, то циркулировавших по Невскому проспекту, то заседавших в Таврическом Дворце, то ходивших на водопой в разбитые винные погреба.

Они бывальщины счастливы – эти стада. Если бы им кто-нибудь тогда стал говорить, что в ближайшую треть века за пьяные дни 1917 года они уплатят десятками миллионов жизней, десятками лет голода и террора, новыми войнами – и гражданскими, и мировыми, полным опустошением половины России, – нетрезвые люди приняли бы голос трезвого за форменное безумие. Но сами они, – они считали себя совершенно разумными существами: помилуй Бог: двадцатый век, цивилизация, трамваи, Карла Марла, ватерклозеты, эс-эры, эс-дэки, равное, тайное и прочее голосование, шпаргалки марксистов, шпаргалки социалистов, шпаргалки конституционалистов, шпаргалки анархистов, – и над всем этим нескончаемая разнузданная пьяная болтовня бесконечных митинговых орателей…»

Кстати, изучая события 1917 года никто не отрицает, что подвигающей силой февральской революции были либералы-западники. Но практически никто не понимает, что победившие в итоге большевики тоже были западниками, причём самыми радикальными. Западничество не является синонимом слова «либерализм». Фашизм тоже показался на Западе и был точно таким же детищем гуманистической риторики эпохи кватроченто, как и либерализм с коммунизмом. Ненависть коммунистов к эсерам – это ненависть западников к теоретикам какого-то малопонятного национального пути, основанного на традиции. Ленин ни в каком даже самом страшном сне не мог бы долго сотрудничать с людьми, которые предполагали, что социализм может быть не марксистским (западническим), а каким-то архаично крестьянским (народническим, здешним).

Западник до мозга костей Ленин с одной стороны опирался на учение европейца Маркса, а с другой, захватив власть, сделался самым последовательным и радикальным претворятелем в жизнь идей американца Фредерика У. Тейлора. Тейлору, наверное, даже в кошмарном сне не могло пригрезиться, как далеко может зайти практическое приложение его теории. И однако же факт налицо: Ленин был столько же марксист, сколько и тейлорианец. Но в любом случае он был западником, т.е. приверженцем победы в России идей западных теоретиков – Маркса и Тейлора.

Что такое Советская Россия первых лет? Только слепой не видает, что до 1922 года это полное шараханье из стороны в сторону и постоянные экспромты, затягивающие страну всё глубже и глубже. Единственный оружием спасения из того омута, в который залезли большевики, Ленин увидел НЭП, т.е. фактически реставрацию (пусть и в ограниченном виде) капиталистической системы. И лишь после победы Муссолини в Италии, то кушать только после появления на Западе новой модели государства, которая противостояла ненавидимому Лениным либеральному буржуазному стране, российские большевики обрели наконец некий западнический образец для подражания. Не победи фашизм в Италии, и большевизм так и не обрёл бы какой-то конкретной государственной конфигурации и, скорее всего, растворился бы в бурно развивающейся стихии НЭПа. Однако же не меньший (если не больший) западник Сталин в государственной конфигурации Муссолини увидел прообраз своего государства.

И хотя в итоге Сталин расстрелял ленинца и тейлорианца Алексея Гастева (какой, кстати, находился в переписке с Генри Фордом), общий курс на копирование западных образцов, взятый Лениным, остался неизменным. Попросту во второй половине 30-х фашистская Италия была уже не актуальным проектом. Актуальным была гитлеровская Германия. Которая и была взята Сталиным за новоиспеченный образец. И сегодня только скудоумие и общий низкий образовательный уровень «начитавшихся предисловий» (по выражению Шукшина) советских патриотов (да и не лишь их) может связывать образ Сталина с идеей антизападничества и ставки на национальные культурные коды.

Если уж брать совсем всеобще, то в принципе вообще всё развитие революции в России (за исключением Бакунина, народников и их идейных потомков, эсеров), было радикальным западническим ответом начатому Николаем I и доведённым до апофеоза Александром III радикальному антизападническому курсу.

Разумеется, балансируя между различными фракциями своих неприятелей, Сталин победил их потому, что привлёк на свою сторону недобитые ошмётки русских почвенников, скопировав кое что из риторики Александра III (основанной в основном на труде Данилевского «Россия и Европа»; эта книжка, похоже, была настольной книгой Сталина накануне Тегеранской и Ялтинской конференций). Однако русско-патриотический флёр Сталина закончился весьма быстро и западник (то есть ненавистник национального русского пути) вновь в нём проснулся, когда надобность в почвенниках отпала. Это и сделалось главной мотивацией пресловутого «Ленинградского дела», то есть тотального уничтожения практически всей ленинградской партийной организации, лидеры какой начали болтать крамолу про якобы возможный национальный путь. Причём Сталин решил настолько радикально выкорчевать всякие плоды начинающегося «русского возрождения» (то есть всех тех романтиков, которые всерьёз приняли его послевоенный «Тост за русский народ»), что истребил уж заодно даже таких личностей, как председатель Госплана СССР Н. А. Вознесенский и председатель Совета министров РСФСР М. И. Родионов. Ибо надо было разом и навсегда дать пример всем, кто в сталинской стране мог предположить, что есть какой-то иной путь.

Вы говорите, что Сталин – это азиатчина? Извините. Не вящая азиатчина, чем Гитлер, Муссолини или Франко. Сталин – это доведённая до полного апофеоза, то есть до конечного абсурда и в таком виде сделавшаяся своей как бы антитезой идея западничества. То есть та идея, которая пьянила (сильнее чем вина из разгромленных винных лавок) башки тем студентам и приват-доцентам, толпы которых в феврале-марте 1917 года с красными знамёнами, знамёнами Парижской, то есть – Западной (!) революции – неистовствовали на улицах Петрограда.

И в качестве так сказать эпилога.

Самое забавное, что творец мифа о «русском патриотическом лидере Сталине» – ленинградец Сергей Семанов – сам в 1982 году угодил под удар западника Андропова (который демонстративно по дружески принимал в своём кабинете поэта Евтушенко и любил западный джаз) за т.н. «русизм» (в негласной записке в Политбюро Андропов так и указал на группу Семанова, как на контрреволюционную группу «русистов»). Интересно тут то, что Андропов был одним из тех, кто был приверженцем «сталинских методов управления» и начал их вводить сразу же, как только пришёл к власти.

Брежневский СССР на западнический проект не походил ни в каков облике (хотя были попытки его переориентации в виде Хельсинских соглашений и разных программ типа «Союз-Аполлон»), а Андропов помер уж очень неожиданно, поэтому потребовалась новая западническая революция 1991 года, закончившаяся танковым расстрелом парламента в 1993-м. И карусель закрутилась по новоиспеченной. И она крутится, и крутится, и крутится. И всё что можно на это сказать, это:

История учит только тому, что она никого ничему не учит.

Фото: Прокудин-Горский, 1906 г.

Ключ