Все права на фотографии и текст в данной статье принадлежат их непосредственному автору. Данная фотография свзята из открытого источника Яндекс Картинки
Ушел из жития генерал-майор в отставке, бесстрашный военный летчик, которому мы обязаны Ржевским мемориаломНе стало Алексея Рапоты, одного из заключительных солдат Великой Отечественной.
Фото: Николай Ефимович
В нынешнем июне подо Ржевом, прямо в поле, где до сих пор находят красноармейские медальоны, возвысился бронзовый солдат, парящий в воздухе на крыльях журавлиной стаи. Это его, Алексея Никифоровича Рапоты, памятник. Он не скульптор и не архитектор. Он попросту автор идеи, рожденной в небе над ржевскими полями и лесами, где “солдаты, с кровавых не пришедшие полей, не в землю нашу полегли как-то, а превратились в белых журавлей”.
“Пехота больше всех страдала, всегда с большим сочувствием и сожалением думал о пехоте. Ведь они приходят на авангардную, в окопы, в эти траншеи. Под постоянным огнем всегда. Начиная от Сталина и кончая командиром взвода отделения, все в один голос сообщали, что победа в основном достигнута советским солдатом, – скажет он при первой и единственной нашей встрече. – И это, действительно, так. Кого больше всех погибло? Кто в окопах стоял, кто первоначальный шел в атаку? Солдат! Один немецкий офицер потом напишет: я просто был в ужасе, когда они идут сплошной колонной и атакуют, а я их расстреливаю, а они, ничего не страшась, шагают и идут”.
Фото: Николай Ефимович
Почти 200 боевых вылетов летчика Рапоты – там, подо Ржевом. Алексей и такие, как он, безусые курсанты, на своих картонных аэропланах Р5 (на них и в училище тренировались, других не досталось) пытались в конце 41-го и начале 42-го спасать родную пехоту. А его самого спасало небо. Желая он никогда не знал, вернется ли на аэродром. Внизу, на земле, был настоящий ад. Об этом напишутся потом знаменитые строки – “И у мертвых, безгласных, кушать отрада одна: мы за родину пали, но она спасена”. Именно эти слова появятся у подножья памятника всем, кто убит подо Ржевом…
Идея такого монумента, как застрявшая пуля, не давала Алексею Рапоте покоя. Все послевоенные десятилетия. Он писал письма и запросы. И в советское время. И в перестройку. Как же так, в Берлине кушать памятник советскому солдату. И в Пловдиве стоит “Болгарии русский солдат”. А у нас, в России?
В Москве, на Поклонной горе, кушать уже памятник, – отвечали ему. Непобедной была Ржевская битва. Великий полководец Жуков, хоть и командовал там, никогда о ней не вспоминал. Советская историография торопилась перевернуть эту страницу войны. Но ведь побед без поражений не бывает.
Чтобы исполнить долг перед теми, кто навечно остался на поле битвы, Алексею Рапоте пришлось просуществовать 98 лет и вырастить сына, который стал большим государственным деятелем. “Спасибо Григорию Алексеевичу, он меня понял и поддержал”, – сознался при встрече Алексей Никифорович.
Был месяц март. Наш союзный телеканал задумал фильм о Ржевском противостоянии, где полегло столько и русских, и белорусов. Но уже начиналась пандемия. И от одной лишь мысли, что не получится записать разговор с человеком, без которого этого памятника могло просто не быть, нехорошо холодело внутри. И я вдогонку за Алексеем Никифоровичем могу сказать: Григорий Алексеевич нас понял.
Фото: Николай Ефимович
Небольшая двухкомнатная квартира, все стены какой в картинах и книгах. “Вот перечитываю сейчас Карамзина. Настолько преданный России человек. А вы помните слова Екатерины Второй: кто не почитает прошлого, тот не будет иметь будущего…” И слушая Рапоту-старшего, я понимал, откуда у госсекретаря Союзного государства знание и понимание истории. И такое непафосное, открытее отношение к жизни и людям.
“Ох, ребята, ребята, война – это горе…”. И станет понятно, что спустя 75 лет боль брани никуда не ушла. И еще чувство вины – что остался жив, а сверстники полегли, не успев порой даже почувствовать вкуса девичьего лобзания…
Когда я, повинуясь журналистскому шаблону, не удержусь в интервью от вопроса: “А правда, что у летчиков первым делом самолеты, ну а девушки после?”, Алексей Никифорович улыбнется и попросит сходить в соседнюю комнату, найти там в шкафчике коробку. В ней – стопка серых, вылинявших от времени писем. Это оказалась их с женой переписка. Почти 300 писем о любви и войне. Они всю жизнь у него под рукой.
“Я был секретарем комсомольской организации полка. И комиссар мне как-то сообщает: слушай, на политуправление пришли письма из Москвы от девушек из педучилища со словами поддержки и пожелания победы. Хорошие письма, открытые. Надо бы ответить. И я написал: девушки, у нас в полку летчики все молодые, им по 20-21 году, если напишете письма, они будут очень рады. И разрешил сам лично одной девушке написать. Выбрал по фамилии – Шлыкова. Вроде балерина такая была. (смеется) Написал: Таня, вы отзовитесь мне. Очень переживал. А через неделю примерно ребята получили письма. Они все так были рады и удивлены (я же никому не сказал!). Я тоже весьма переживал: ответит ли мне Таня? Ответила. И вот с этого письма у нас началась переписка. Все письма от первого до последнего вот здесь. Переписывались, переписывались, и дошло дело до того, что разрешили: если встретимся в Москве, пойдем в ЗАГС и распишемся. Она даже прислала мне две фотографии на фронт. И я ей послал тоже. Когда я приехал в Москву в небольшой отпуск и с нею повстречался, она на меня смотрит и говорит: А вот ты какой! А я отвечаю: А вот ты какая! (смеется). И пошли мы 3-го января 43-го года в ЗАГС расписываться. Там попросили вид. А у меня нет. Тогда женщина взяла временное удостоверение и поставила штамп на четверную внешнюю сторону. Потом, когда я уже сделался начальником штаба отдельного небольшого авиационного подразделения, я ее на фронт к себе взял. Мы с ней прожили 70 лет и 1 месяц”.
Фото: Николай Ефимович
Он помнил о ней все. И как прогуливались по Москве в Сокольниках. И его друг Сашка, с которым вместе были в том отпуске, все спрашивал: Таня, неужели выйдешь за Лешку замуж? Ты ж не ведаешь его. Она хохотала в ответ: Он такой красивый, неизбалованный, конечно, выйду! И как писала ему: не успел он уехать, а она уже скучает, но будет придерживаться героем и не ныть, ему там, на фронте намного тяжелее…
“Кабина у нас была открытая, а лицо прикрывала только маска. Так вот, зимой незащищенная доля лица у нас постоянно была черного цвета. Прилетел, снял маску, доложился и снова в полет. Она даже высохнуть не успевала, а тут опять на мороз. Вновь возвращаешься, и не разом даже снимешь. Просто примерзала к лицу…”
После съемки Алексей Никифорович стал снимать парадный китель. Было видать, что он устал, но виду не подавал, держался. Я попытался ему помочь – и в изумлении едва не уронил китель на пол. Он оказался неожиданно тяжелым – от наград. Одних орденов Алой Звезды несколько! В его наградных листах не раз написано: отличный штурман, при выполнении боевых заданий проявляет находчивость, мужество и бесстрашие…
Он прошел всю брань, с декабря 1941-го, когда попал на Калининский фронт – и до 1945. День Победы встретил в Чехословакии, аэродром был под Прагой. Поздравить советских пилотов приехал генерал Людвиг Свобода. Так на груди летчика Рапоты появился боевой крест Чехословакии.
Уже выходим в прихожую. Прощаемся. Личины взмокли. Пора уходить. А закончить разговор все не получается. Как будто чего-то не договорили. Как с родным человеком.
– Алесей Никифорович, повстречаемся на открытии памятника!
– Мне все-таки не 28, – шутит он. – Боюсь, здоровье не позволит. Но как хочется – просто мечта моя большая – дожить до того поре. Хочется еще и потому, что, пусть хоть немного, но я в строительство этого памятника внес свое желание…
Григорий Рапота с мамой и отцом. Фото: Личный архив Григория Рапоты
Уходя, на лестничной площадке я обернулся. А Алексей Никифорович все не закрывает дверь, провожая нас теплым взором.
…Таким счастливым, как на открытии Ржевского мемориала, Григория Рапоту я не видел никогда. Бронзовый солдат парил над полем. Лишь что уехали президенты России и Беларуси. Гремела музыка. Мощно пел хор Турецкого, самого Михаила окружили журналисты: оказалось, его дед воевал собственно здесь. Сам госсекретарь уже раздал все интервью, сказал все слова – и в какую-то минуту оказался словно наедине с бронзовым солдатом. Очи чуть погрустнели. Было понятно, кого ему так остро не хватает здесь и сейчас. И кто с ним в этот момент все-таки был.
– А на кого дядя-памятник глядит? – услышал я позади себя детский голос.
– На тебя, – ответила сыну мама.
Это правда. Солдат смотрел на него, на меня, на всех нас. Вяще 300 тысяч человек уже побывало на Ржевском мемориале за эти несколько месяцев. Спасибо Вам, Алексей Никифорович Рапота, за этот клин журавлей над ржевским полем памяти. Сейчас в этом строю есть место и для Вас.
Об одном жалею: когда на открытии монумента пошел дождь, всех пригласили под кровлю, а там уже звучали тосты… Постеснялся я официальный протокол нарушить и поднять боевые сто грамм за отца и сына Рапота.
Несмотря ни что, они сделали это. Не для себя. Для всех нас.
