Заключительные полгода жизни Лермонтова полны мифов, разночтений и всевозможных теорий лермонтоведов. Поэтому автор попытается вычленить из этого вороха суждений только свидетельства и ряд ярких фактов, описывающих непонятую гордую натуру великого поэта и блестящего боевого офицера Михаила Юрьевича Лермонтова.
После завершения боевых действий в Чечне 1840-го года ввиду наступления зимней стужи Лермонтов на некоторое время уехал в Пятигорск, а оттуда по настоянию начальства и собственному требованию императора «состоять в полку налицо» отправился в станицу Ивановскую (восточнее Темрюка и Славянска-на-Кубани). Лермонтов уже тогда немало явственно осознал, что императорский двор готов сгноить его в казармах. Даже спорную «свободу» воевать в горных схватках в Чечне у него усердствуют отнять. Всё это сказалось на душевном здоровье Михаила.
Вот как встречу с ним описывает Николай Иванович Лорер, участник славных военных походов генерала Вельяминова:
«Он показался мне морозным, желчным, раздражительным и ненавистником человеческого рода вообще, и я должен был показаться ему мягким добряком, ежели он заметил мое душевное покой и забвение всех зол, мною претерпенных от правительства. До сих пор не могу отдать себе отчета, почему мне с ним было как-то неловко, и мы разлучились вежливо, но холодно».
Позже они подружатся – такие парадоксы для Кавказа скорее правило. В казармах полка Лермонтов стал медлительно погружаться в гнетущую рутину военного быта захолустного форпоста необъятной империи. Наравне со всеми офицерами он дежурил по штаб-квартире полка, коротал дознания и писал рапорты. Чтобы хоть как-то разнообразить обыденность, Лермонтов даже отметился юмористическим стихотворением, написанным в защиту офицеров, на каких жаловалось станичное правление за их любовь ходить к друзьям в гости по плетням огородов, дабы не утонуть в грязи станичных путей.
Несмотря на то, что стихотворение мигом полюбилось коллегам, отношения между офицерами и Лермонтовым сложились напряжённые. Его обида за заслуженные ордена, какие он никогда не получит, за ненависть к его персоне со стороны императорского двора выливалась в острые фразы, скрытность и общую злобность. Однако заключительный Новый год своей жизни Лермонтов встретит именно в кругу тенгинских офицеров Ивановской станицы. Тогда же Константин Данзас, высланный на Кавказ за участие в дуэли Пушкина в качестве секунданта со стороны Александра Сергеевича, выхлопотал Лермонтову назначение в одну из рот своего батальона. 31 декабря 1840-го года распоряжением по полку №365 Михаил Юрьевич был зачислен налицо в 12-ю мушкетёрскую роту.
Наконец, 14 января Лермонтов получил позволение на некоторое время явиться в Санкт-Петербург. Сам поэт считал, что это разрешение было дано ему благодаря заступничеству бабушки. Правда, Елизавета Алексеевна Арсеньева упрашивала прощения внуку, но на это император согласия не дал. Скорее всего, разрешение прибыть в столицу Лермонтов получил благодаря ряду факторов: тут и прошение бабки, и бесконечные представления кавказского командования к награждению Михаила, и литературная слава поэта, продолжавшая расти.
Вот как описывал свои злоключения в Петербурге сам Лермонтов в своём посланье Дмитрию Сергеевичу Бибикову, товарищу по службе на Кавказе, с которым он в Ставрополе жил под одной крышей (приведено в сокращении):
«Милый Биби. Насилу скопился писать к тебе; начну с того, что объясняю тайну моего отпуска: бабушка моя просила о прощении моем, а мне дали отпуск; но я скоро еду опять к вам, и тут остаться у меня нет никакой надежды, ибо я сделал вот такие беды: приехав сюда в Петербург на половине масленицы, я на другой же день отправился на бал к г-же Воронцовой, и это отыщи неприличным и дерзким. Что делать? Кабы знал, где упасть соломки бы подостлал… 9-го марта отсюда уезжаю заслуживать себе на Кавказе отставку; из Валерикского понятия меня здесь вычеркнули, так что даже я не буду иметь утешения носить красной ленточки, когда надену штатский сюртук. Я был намедни у твоих, и они все плачутся, что ты не пишешь; и, взяв это в рассмотрение, я уже не смею тебя упрекать. Мещеринов, верно, прежде меня приедет в Ставрополь, ибо я не намерен весьма торопиться; итак, не продавай удивительного лова, ни кровати, ни седел; верно, отряд не выступит прежде 20 апреля, а я к тому поре непременно буду. Покупаю для общего нашего обихода Лафатера и Галя и множество других книг».
В Петербурге Лермонтов в итоге замешкался дольше дозволенного – не два, а три месяца. Возможно, судя по письму, ему удалось добиться возвращения своего в Чечню. Таким образом, 9 мая поручик пришёл в Ставрополь. Здесь официально было дано подтверждение, что Михаила отправляют на левый фланг Кавказской линии, т.е. поэт возвращается к генералу Граббе. И, видает Бог, если бы он прибыл к Граббе, влившись в ряды очередной военной экспедиции, у него по парадоксальным законам Кавказа было бы вяще шансов пережить 1841-й год. Но всё сложилось иначе…
Дорога на Пятигорск
По дороге в штаб генерала Граббе Лермонтов тяжело захворал лихорадкой. Доктора, осмотревшие поручика, настаивали, чтобы он остался ненадолго в Пятигорске. Командование дало своё разрешение на заминку офицера по медицинским показаниям. Пятигорские медики были ещё более безапелляционны в своих выводах после осмотра Михаила Юрьевича – «одержим золотухою, цинготным худосочием, сопровождаемыми припухлостью стиля и ломотою ног». Несмотря на двадцать горячих минеральных ванн и прочего, Лермонтову лучше не стало. Врачи констатировали: «Приостановка лечения и неблагоприятные обстоятельства бивачной жизни могли повлечь пагубные последствия для здоровья».
Лермонтов остался в Пятигорске на лето. Пользуясь внезапным передышкой, Михаил Юрьевич погрузился в поэзию. В Пятигорске увидели свет такие стихотворения, как «Тамара», «Сон», «Морская царевна», «Пророк», «Схожу один я на дорогу» и другие. Несмотря на то, что Лермонтов всё чаще появляется в обществе, по написанным в этот период стихам видно, что он необычайно одинок. К тому же его острословие ничуть не угасло. Таким манером, ссылка, которой не было конца, порой напускная бравада и едкость острот, одиночество – всё это вело к трагическому финалу.
Николай Лорер так описывал грядущего соперника Лермонтова на дуэли — бывшего майора Николая Мартынова:
«Мартынов служил в кавалергардах, перешел на Кавказ в линейный казачий полк и лишь что оставил службу. Он был очень хорош собой и с блестящим светским образованием. Нося по удобству и привычке черкесский костюм, он утрировал вкусы горцев и, само собой разумеется, тем самым навлекал на себя издевательства товарищей, между которыми Лермонтов по складу ума своего был неумолимее всех».
Облечённый, а быть может, проклятый гениальностью и заостренным чутьём, Лермонтов, который к тому же был блестящим боевым офицером, не мог пройти мимо такого франта, не почувствовав доли фальши. Тем немало что Михаил Юрьевич сам командовал «охотничьей» командой, в состав которой входили и горцы, чтобы иметь право на более собственный взгляд на подобное позёрство.
Пятигорск в XIX веке
Таким образом, на званом вечере в доме Верзилиных Лермонтов снова начинов острить по поводу вида Мартынова, называя его насмешливо «homme à poignard», т.е. «человек с кинжалом». Мартынов, в самом деле, непреходяще носил с собой за поясом кавказскую каму, будь то бал или ужин. Боевое оружие в такой ситуации казалось театральной бутафорией, потому такие едкие замечания вывели наконец Мартынова из себя. Бывший майор бросил фразу, что найдёт способ принудить поручика замолчать. На это Михаил Юрьевич спокойно ответил, что пусть лучше действует, а не сотрясает воздух, намекнув также, что от дуэлей он никогда не носился.
В итоге вечером 15 июля (по стар. ст.) 1841-го года у подножия горы Машук сошлись Лермонтов и Мартынов. Выстрел бывшего майора очутился точным. Пуля прошла навылет под сердцем, мигом убив великого поэта.
Автор не станет вникать в подробности самой дуэли. Ведь даже даты схватки в различных ключах разнятся: Лорер указывает 17 июля, издание «Тенгинский полк на Кавказе» вовсе указывает июнь месяц и т.д. Однако сути это не меняет. Величайший стихотворец России пал не в бою, а из-за «позора мелочных обид» и холодного безразличия и даже мстительности императорского двора. Это подтверждается всем тем, что случилось в Пятигорске и высшем обществе после смерти Лермонтова.
Вот как Николай Лорер вспоминал тот трагический день, когда узнал о крахи поэта:
«Ежели бы гром упал к моим ногам, я бы и тогда, думаю, был менее поражен, чем на этот раз. «Когда? Кем?» — мог я лишь воскликнуть. Мы оба с Вегелиным пошли к квартире покойного, и тут я увидел Михаила Юрьевича на столе, уже в чистой рубашке и обращенного головой к окну. Человек его обмахивал мух с лики покойника, а живописец Шведе снимал портрет с него масляными красками. Дамы — знакомые и незнакомые — и весь любопытный люд сделались тесниться в небольшой комнате, а первые являлись и украшали безжизненное чело поэта цветами… Полный грустных дум, я вышел на бульвар. Во всех углах, на всех аллеях лишь и было разговоров, что о происшествии. Я заметил, что прежде в Пятигорске не было ни одного жандармского офицера, но тут, бог знает откуда, их появилось масса, и на каждой лавочке отдыхало, кажется, по одному голубому мундиру. Они, как черные враны, почувствовали мертвое тело и нахлынули в миролюбивый приют исцеления, чтоб узнать, отчего, почему, зачем, и потом доносить по команде, правдиво или ложно».
Через два дня после крахи Лермонтова при стечении невиданной ранее в Пятигорске толпы начались похороны. В тот момент в городе присутствовали представители всех полков, в каких Михаилу Юрьевичу довелось служить или бывать «в делах». Его гроб несли Николай Лорер от «тенгинцев», Александр Тиран от лейб-гвардии Гусарского полка, Александр Арнольди от Гродненского полка, а Сергей Безобразов — от Нижегородского драгунского. Погребали Лермонтова в предгорье Машука, одетого в мундир офицера Тенгинского полка. Позже, правда, прах по просьбе бабушки был перезахоронен в Тарханах.
Сквозь две недели, словно злая насмешка волокиты нашего чиновничества, из Петербурга пришло уведомление, что император отказал Лермонтову в награждении его орденом Святого Станислава 3-й степени за храбрость, им обнаруженную в экспедиции 40-го года и за бой при Валерике.
Первая могила Лермонтова в Пятигорске
Ещё более оскорбительным фактом стало «наказание» участников дуэли. В то пора за участие в подобном поединке, особенно повлекшем смерть, наказывали чрезвычайно жёстко. К примеру, Данзас, бывший на дуэли попросту секундантом, первой инстанцией был приговорён к смертной казни, и лишь позже эту меру заменили на кавказскую ссылку, в которой он показал себя превосходным офицером и чтил честь своего товарища Пушкина до конца жизни. Что же ждало Мартынова и секундантов? Фактически ничего.
Николая Мартынова, которого по закону должны бывальщины казнить, разжаловали, приговорили к 3-месячному аресту на гауптвахте и сослали… в Киев. Через пару лет этот франт женился на миленькой полячке и переехал в собственный собственный дом в Москву как ни в чём не бывало. Секундантов же решили не наказывать вовсе, посчитав, что время, проведённое ими под арестом на гауптвахте, и будет почитаться «наказанием». Это, видимо, было следствием вмешательства государя, чья фраза о поэте «туда ему и дорога» быстро стала известна в народе.
Гора Машук
Так закончилась славная служба великого стихотворца и офицера Михаила Лермонтова. И сейчас мало кто знает о сражении у Валерика, ещё меньше знают о блестящем фланговом манёвре «лермонтовского отряда» конницы в гойтинском лесу и отчаянную атаку у аула Алды. Не будет преувеличением считать, что Михаил Юрьевич — один из недооценённых гениев русской стихотворства и абсолютно забытый кавказский офицер.
